Святослав ЛОГИНОВ
                                Ник ПЕРУМОВ

                               ЧЕРНАЯ КРОВЬ




                                    1

     Утро и вечер - лучшее время для тихого  безвредного  волшебства,  что
творится для себя самого. В ночи наступает время хищного чародейства,  час
кровавой жертвы и заклятия добычи. Ночью  выползают  из-под  корней  ничье
предки и бледными упырями шастают вокруг жилищ, ища незаговоренного входа.
Ночь - время большеглазых карликов и предсмертных криков, время тревожного
сна и  непокоя.  Полдень,  напротив,  озаряет  мир  беспощадной  ясностью;
палящий глаз Дзара проникает до  самого  дна  речных  омутов,  высвечивает
всякую тайну. Дзар ревнив и не допустит, чтобы в его  час  творилась  иная
волшба кроме его собственной. Недаром нежить пуще грома боится  полуденных
лучей, и ни один шаман не начнет камлать в  полдень,  особенно  если  день
ясный, а охотник не станет заклинать силки  и  приваживать  зверя.  Раньше
надо было этим заниматься; сейчас время чистой, незамутненной силы.
     Зато когда солнце низко, и не найти в нем полной мощи, а свет не дает
проявиться злобе, вершатся на земле большие и малые чудеса.
     Вдоль самой реки, склонясь вислыми ветвями к зеленым  струям,  омывая
узловатые корни проточной водой,  стоят  старые  изогнутые  ивы.  Небесная
стрела расщепила одну из  них,  и  надломленная  ветвь,  достойная  целого
дерева, полощется в воде. Гладкая речная поверхность здесь идет морщинами,
недовольная помехой.
     Ветер еще не проснулся, миром правит тишина.
     Не шелохнув листвы, не  потревожив  тумана,  с  расщепленного  ствола
соскользнула на землю обнаженная женская фигура. Прекрасное тело  светится
немыслимой чистой белизной, какая у настоящих  женщин  появляется  лишь  к
концу зимы. Красавица нагнулась над водой, подставив сложенные пригоршнями
ладони. Слышен всплеск, словно крупная рыба ударила  хвостом,  -  из  воды
появляется  вторая  пара  рук:  больших,   зеленых,   четырехпалых.   Вода
переливается  с  пальцев  придонного  жителя  в  девичьи   ладошки.   Дева
распрямляется и с силой плещет дареной водой на  искривленный  ствол  ивы.
Капли серебром полыхают в лучах незлого утреннего солнца.
     Что происходит?.. Зачем?.. Каков смысл этого обряда? - знать не дано.
     Мелькнув спугнутой птицей, красавица кинулась к своей иве, приникла к
морщинистой коре и исчезла в ту же секунду. Опустел берег,  лишь  одинокий
круг разбегается по глади реки, будто и впрямь оголодавшая  щука  шуганула
беспечную плотвиную мелочь.
     На  приречном  холме  показались  три  человека.  Они,  не  торопясь,
спустились к урезу воды и остановились возле  расщепленной  ивы.  Один  из
путников оказался молодой девушкой, почти девочкой.  Она  наклонилась  над
рекой, прошептала что-то, осторожно зачерпнула  полные  пригоршни  и  тоже
плеснула воду на древесный ствол. Капли бесследно скатились с сухой коры.
     - Ну пожалуйста, Салла, не сердись, - тихо попросила девушка.
     Новая пригоршня влаги была отвергнута древним растением.
     - Вот видите! - девушка повернулась к спутникам. Было видно, что  она
готова заплакать.
     - Погоди, Уника, не горюй.  Разберемся  с  твоей  бедой,  -  прогудел
старший из мужчин. Он подошел к дереву, прислонился  к  нему  лбом,  замер
неподвижно.
     Все во внешности этого человека возмущало  взгляд.  Когда-то  он  был
высок и, должно быть, силен, но годы согнули его в дугу  и  перекосили  на
правый бок, где не хватало двух ребер. Меховой балахон висел на его плечах
бесформенным мешком, потому что рук у старика не было. Не удивительно, что
вся ноша досталась третьему спутнику - молодому парню, стоявшему  шага  на
два позади. На плече у него висел изогнутый  роговой  лук,  колчан  ежился
легкими  тростниковыми  стрелами,  какими  бьют  мелкую  птицу,  на  спине
пристроена котомка, за поясом торчал рабочий топор, хорошо  заостренный  и
добротно  отполированный,  выточенный  из  местного  желтовато-прозрачного
кремня с частыми матовыми крапинами, напоминающими шкуру леопарда.
     Насупив густые темные брови,  парень  следил  за  стариком.  Молчание
длилось долго, наконец,  старик  оторвался  от  ствола,  досадливо  дернул
плечом, пытаясь погладить остатком  руки  намятый  жесткой  корой  лоб,  и
сказал негромко:
     - Она не сердится на тебя, Уника, она тебя просто не узнает. И меня -
тоже. Я мог бы заставить ее выйти, но кому это принесет пользу?  Пусть  уж
живет как хочет, и ты  живи,  как  прежде  жила.  Ведь  рыба  ловиться  не
перестала?
     - Не перестала. Стерляди вчера взяли - всех родичей можно накормить.
     - Вот и славно. А что с древяницами приключилось - я  подумаю.  Авось
измыслю, как вас заново сдружить, - старик вскинул голову, зорко вгляделся
вдаль, где река плавно закладывала  излучину,  и  произнес  как  бы  между
прочим: - Глаза  что-то  старыми  стали,  не  пойму,  что  там  в  камышах
копошится... Никак, выдра? Таши,  сынок,  а  сможешь  ее  отсюда  достать?
Только тихо, не вспугни.
     Таши плавно потянул с плеча лук, струнно дзенькнула тетива, дернулись
закачавшись камыши, указывая, что стрела отыскала цель.
     - Ну-ка глянем, что там за выдра  объявилась!  -  быстро  скомандовал
безрукий. - Только осторожней, а то кабы она не кусачая оказалась...
     Троица поспешила к камышам, остановилась, глядя вниз. В первую минуту
могло показаться, что пущенная Таши стрела пронзила ребенка, вздумавшего в
утренний час половить на  отмели  раков,  но  когда  старик  толчком  ноги
перевернул лежащее  ниц  тело,  стало  видно  лицо,  заросшее  клочковатой
бородой. Убитый был так мал, что даже невысокой  Унике  достигал  едва  до
плеча. Никакой одежды на нем не было, но рядом, полупогрузившись  в  воду,
лежала тонкая пика, вырезанная из цельной кости.
     - Это ночной карлик? - спросил Таши.
     - Нет, конечно. У ночных карликов глаза в  пол-лица,  и  волосом  они
зарастают подобно зверям. А этот гладкий. Это человек. Но чужой, это сразу
видно. С такими - война насмерть.
     Таши глянул на  собственную  руку,  которую  густо  покрывали  темные
волоски, и недовольно дернул губами. Уника потянула из воды костяную пику,
осторожно понюхала острие.
     - Вроде, не отравлено.
     Старик тоже наклонился, принюхался раздувая ноздри.
     - Тем хуже. Значит, силу чувствуют, не боятся нас.  Не  нравится  мне
это. Смотрите - кость-то птичья. Что же это за птица такая? Не хотел бы  я
с ней в чистом поле встретиться. Человек для нее, что червяк для вороны.
     Уника  испуганно  съежилась,  поглядывая  на  противоположный  берег,
откуда  приплыл  лазутчик.  Всходившее  солнце  как-то  вдруг  нырнуло   в
растянутые у горизонта облака. Потянуло холодным ветром, река неприветливо
зарябила.
     Что же случилось? Ведь здесь самые родные, знакомые места...  сколько
себя помнит, она бегала здесь ничего не опасаясь, а  теперь  древяницы  не
узнают ее, и враг затаился в камышах, где так богато ловилась рыба.
     Таши тем временем вытащил на берег  убитого,  подивился,  как  удачно
попала стрела -  под  левую  лопатку.  Ведь  стрела  не  боевая,  на  утку
изготовлена, и ударь она в любое другое место, соглядатай остался бы  жив,
и неведомо, удалось бы взять его в густых зарослях. Хотя возможно, выстрел
его тут ни при чем, а все дело в чародействе. Говорят, старик, -  Таши  не
осмелился назвать своего спутника по имени, чтобы тот не подслушал  мысль,
- умеет стрелы взглядом метать. Потому  и  ходит  с  ним  вдвоем  в  самые
дальние походы, не боится,  что  Таши  сбежит,  пока  рядом  нет  взрослых
воинов. Другие мужчины на такое не  осмеливаются:  караулят  его,  смотрят
подозрительно, боятся. Неумные они:  головы  дубовые,  рыбьи  глаза  -  не
видят, что никуда Таши не побежит, нет ему отсюда дороги.  А  коли  судьба
велит стать не человеком, а мангасом, то здесь он и умрет; все равно иначе
жить не стоит.
     - Идем, - сказал старик, прервав  мысли  молодых  спутников.  -  Надо
родичей предупредить, пусть караулы высылают. А дротик с собой  захватите,
вождю показать.


     Повесив на плечо лук и взяв в свободную  руку  птичье  копьецо,  Таши
пошел к обрыву, пологому в этом месте и отстоящему далеко от воды.  Старик
и Уника двинулись следом.
     Земля в этих краях была вполне и давно обжита и  принадлежала  одному
роду. Наверху по выгоревшей от нещадной  жары  траве  бродили  овцы,  пара
лохматых собак, высунув языки лежали возле тернового куста.  Очевидно  они
притомились, сбивая в кучу  стадо,  потому  что  солнце  было  еще  низко.
Настоящая жара придет не скоро, да и не бывает настоящей жары  в  августе.
Обычно при стаде находились двое-трое мальчишек,  на  сейчас  их  не  было
видно, кабы не на отмель умотали - раков ловить.
     Еще дальше лежали  поля:  делянки,  поднятые  мотыгой  из  камня  или
оленьего рога.  Урожай  в  этом  году  ожидался  невеликий,  ячмень  плохо
выколосился, примученный засухой. Но все равно, хлеб  -  большая  подмога,
весна каждое зернышко подберет. А те роды -  людские  и  чужинские  -  что
пахоты не знают, по весне мрут как мухи. От хлеба свои люди и силу  имеют:
род держит землю на много дней пути в любую сторону. На юге  -  до  самого
края земли, до горького лимана, на севере -  покуда  преграду  не  положит
лес, где человек по доброй воле жить не станет.  А  на  закате  и  востоке
угодья ограничивают две реки: Великая и Белоструйная. За реками тоже  люди
живут, но род у них другой. С одними людьми дружба, с другими  вражда,  но
вражда обычная, от человеческих причин. Вот чужие - иное дело. Бывает, они
из леса приходят, а то накатываются из-за Великой  Реки.  Настоящих  людей
там немного, вот и балуются чужинцы. Особенно Согнутые - это давний  враг.
А теперь еще какие-то нашлись - мелкие. Хорошо, что вовремя их углядели, у
старого Ромара глаз,  как  у  кречета,  даром  что  вздыхает,  жалуясь  на
слепоту. Должно быть это предки подарили ему как плату  за  увечье,  а  то
пропал бы старик и без рук, и без глаз. Никакое волшебство не выручило бы.
     Род жил в четырех больших поселках, поставленных там, где была лучшая
земля и всего богаче  ловилась  рыба.  Охотой  всех  родичей  было  бы  не
прокормить, а рыбе в реке нет перевода.
     Сразу  за  пажитями  путников  встретила  городьба,  составленная  из
тяжелых дубовых плах, вкопанных стоймя, вверх  заточенными  и  обожженными
остриями. За оградой располагалось селение, самое большое из четырех.
     Вход был перегорожен уложенными в пазы  пряслами  -  не  от  человека
ограда, а просто для порядка, чтобы спокойней  было.  Зимой  случалось  по
льду переходили с того берега орды чужих и тогда сородичи  закрывали  вход
щитами и из-за стен били пришельцев из луков. Чужие луков не знают, оружие
у них самое пустячное: камни, дубины, редко у каких родов бывают  костяные
пики или ременное боло, с каким ходят бить онагров, лошадей  и  джейранов.
Настоящего оружия чужие не выдерживают и  откатываются  искать  себе  иной
добычи.
     Дома в селении круглые, частью вкопаны в землю. Из-под  крыш  тянутся
дымки: едят люди общее, а варит каждая семья себе  отдельно.  А  то  и  не
придумаешь, в чем на такую толпу готовить? И какой  очаг  для  этого  дела
нужен?
     Таши, Уника и безрукий Ромар шли в самый  центр  селения,  где  рядом
стояли дом вождя и жилище шамана. Там же была и  площадь,  на  которой,  в
случае нужды, собирались охотники. Путников заметили, но особого  значения
их появлению не придали. Мало ли по какому делу люди идут? Хотя и  Ромара,
и Таши знали все,  а  многие  ненавидели  и  боялись.  Боялись  Ромара,  а
ненавидели Таши.
     Таши шагал через селение с независимым видом. С тех самых пор, как он
узнал о своей исключительности,  он  слишком  хорошо  привык  так  ходить.
Раньше люди полагаясь  на  Ромара,  считали  его  настоящим  человеком,  а
последний год, когда  Таши  вдруг  рванул  и  обошел  в  росте  не  только
одногодков, но и почти всех взрослых охотников, народ уверился,  что  дело
нечисто. И хотя истину может открыть лишь испытание, до которого  еще  два
месяца  ждать,  но  люди  за  верное  держат,  что  испытание  лишь  время
оттягивает, а на самом деле Таши не человек, а ублюдок, страшный мангас, и
чем скорее его прикончить, тем лучше будет. Заодно и  на  Ромара  смотрели
косо: ведь это он убедил сородичей оставить жизнь младенцу, рожденному  от
неведомого отца.
     Прошлой осенью охотники  уже  заводили  разговор  о  Таши,  но  вождь
прикрикнул на смутьянов и приказал, чтобы обидного  слова  никто  не  смел
говорить. Чем род держаться станет, если свои же законы похерит?  Но  Таши
знал, что разговоры за  мазаными  глиной  стенами  не  стихли.  И  то  как
поспешно мать дала подзатыльник не в  меру  ретивому  мальцу,  вздумавшему
крикнуть вслед Таши запретное оскорбление, лишь вернее показало  юноше,  о
чем судачат сородичи.
     Жилище вождя заметно отличалось от остальных домов. Случалось,  Бойша
созывал на совет полсотни мужчин, и всем находилось  место  у  его  очага.
Шаман Матхи, напротив, жил в землянке,  больше  напоминавшей  нору.  Этого
тоже требовал обычай. Если прочие дома стояли  на  деревянных  столбах,  и
уходили в землю совсем немного, до слоя плотной глины, то землянка колдуна
была врыта в почву словно погреб,  а  перекрытиями  у  нее  служили  кости
мамонта. Мамонтов в округе никто  не  встречал  уже  много  лет,  и  когда
сородичи поправляли  дом  колдуна,  то  материал  приходилось  покупать  у
северных соседей.
     Путники подошли  к  дому  Бойши,  Ромар  кивнул,  и  Таши  решительно
постучал по опорному бревну. Откинулся полог, на пороге появился заспанный
Туна - брат вождя. Был Туна огромен, силен, непроходимо глуп и на редкость
благодушен. Старшего брата он боготворил и готов  был  на  что  угодно  по
единому его знаку. Впрочем, Бойша  умел  не  пользоваться  силой  брата  в
открытую, за что его особо уважали сородичи.
     - Вождя позови, - коротко сказал Ромар.
     - Так его нету. На  низ  пошел,  выхухоль  смотреть.  Люди  с  запада
обещали за выхухоль киноварь дать. Он и пошел. А  я  остался,  мне  мелкие
звери не интересно.  Вот  ночью  я  поле  караулил,  так  на  ячмень  кони
приблудились - целый табун. Я одному  спину  сломал  -  это  было  весело.
Женщины сейчас мясо разделывают. Вечером приходите, пировать станем.
     - Спасибо за приглашение, - остановил богатыря Ромар,  -  но  сейчас,
все-таки, надо найти Бойшу. Чужие объявились.
     - Понял, - сонливость разом слетела с лица Туны. Он скрылся в доме  и
почти сразу  появился  оттуда  с  луком  и  боевым  топором.  -  Кто  хоть
объявился? Согнутые?
     - Нет, - Ромар покачал головой. - Новые  какие-то.  Прежде  таких  не
бывало.
     - Эх... - посочувствовал Туна, поправил за спиной  пустую  котомку  и
быстро направился к воротам. - Часа через два ждите! -  крикнул  он.  -  Я
быстро!
     К тому времени, как  запыхавшийся  Бойша  прибежал  в  селение,  тело
карлика было уже принесено и уложено на камнях  близ  столпа  рода,  а  на
площади собрались главы семей, оказавшиеся в этот момент поблизости. Кроме
того, Ромар послал полтора десятка  молодых  парней  с  луками,  прочесать
прибрежные камыши на изрядное расстояние в обе стороны от поселка. Это  не
было самоуправством, Ромар, как старейший мужчина рода, мог  распоряжаться
в отсутствие вождя. Да и новость, им принесенная, была слишком нехороша.
     Охотники один за другим  подходили  к  распластанному  телу,  отгибая
веко, глядели в слепо белеющий глаз с узкой щелью зрачка; качали головами,
взвешивали на руке пику, удивляясь легкой упругости птичьей кости. До  сих
пор никто из людей не видывал ни такого  существа,  ни  подобного  оружия.
Робкое предположение, что карлик - всего лишь  случайный  урод,  и  такого
народа нет вообще - тут же было отвергнуто. Ведь тогда он был бы  вооружен
чем-то знакомым.
     Стакн - лучший  умелец  рода,  особенно  долго  разглядывал  костяной
дротик, затем произнес:
     - Плохо заточено. Это не настоящие люди, они бы сделали как  надо,  -
Стакн замолчал и добавил мечтательно: - На стрелы бы такую кость  пустить,
она щепиться должна ровно, цены бы таким стрелам не было...
     Договорить ему не удалось, на площади появился Бойша.
     Не  был  Бойша  ни  самым  грозным  воином,  ни  самым  исхитрившимся
охотником, ни лучшим из волшебников, ни даже, мудрейшим из  мужей  совета.
Всякое дело удавалось ему хорошо,  но  в  каждом  деле  находился  мастер,
превосходивший умением Бойшу. Но зато  Бойша  умел  выслушать  каждого,  а
потом, когда решение принято, мог заставить других слушаться. Это и делало
его вождем и главой рода.
     Коротким жестом  Бойша  остановил  бесцельные  разговоры  и  приказал
рассказывать сначала Унике, потом Таши. Ромар  во  время  рассказа  хранил
молчание, понимая, что его слово значит слишком  много  и  может  исказить
мнение младших.
     - Так было? - спросил наконец вождь.
     - Так.
     - Что скажете, воины? -  Бойша  обвел  взглядом  собравшихся.  -  Что
делать станем?
     Некоторое время старейшины степенно  молчали,  потом  Туран,  пожилой
охотник из низового селения, произнес:
     - Нечего тут делать. За рекой много всякой  пакости  бродит,  что  ж,
из-за каждого  караул  кричать?  Подстрелили  ползуна  -  и  ладно.  Опять
поползут - снова подстрелим.  А  в  открытую  они  не  сунутся,  куда  им,
худосочным, против  нас.  Рыбаков,  конечно,  оповестим,  охотников,  само
собой, а больше ничего не нужно. Это еще не беда, это полбеды.
     - Настоящим человеком он быть не может? - скорее для порядка  спросил
Бойша. - Оружие у него незнакомое, у чужих такого нет.
     - Заточено плохо, - как бы сам себе возразил Стакн.
     - Куда ему в человеки... - прогудел кто-то.
     - Хочу сказать я, - раздельно произнес Ромар.
     Ромар  издавна  был  известен  слишком  большой  терпимостью,  всякое
существо он склонен был считать человеком. В песнях, которые вечерами пели
познавший  душу  камня  Стакн  и  другие  мужчины,  стариково  имя   часто
встречалось рядом с именем Пакса - дальнего предка,  который  сдружил  род
зубра с чернокожими. Тогда точно так же воины собрались на  совет,  и  все
видели в пришельцах чужаков, лишь Пакс и молодой в ту пору  Ромар  считали
иначе. Они оказались правы, и в  результате  у  рода  стало  одним  врагом
меньше. Теперь все ждали слова безрукого,  одни  заранее  доверяя  старцу,
другие столь же предвзято считая, что Ромар в любом случае примет  сторону
пришельцев и назовет их своими.
     - Это чужой, - твердо сказал Ромар. - В том нет никакого сомнения.  Я
могу ошибиться, принимая чужака за своего, но если я говорю - чужой, то он
чужой и есть. В конце концов, я видел его живым, хотя и недолго. У него не
наши повадки. Но они не просто чужие,  это  что-то  куда  худшее.  С  этой
мелкотой нельзя договариваться, горные великаны лучше поймут нас и  верней
сдержат слово. Я побаиваюсь,  что  это  вовсе  не  люди,  что  они  сродни
большеглазым...
     Кто-то из охотников скептически хмыкнул, а Бойша резко спросил:
     - Ты уверен?
     Ромар, дернув плечом, шагнул к телу убитого, толчком ноги  перевернул
его лицом вниз.
     - Да, он похож на человека, он безволос, у него маленькие глаза  хотя
и с чужим зрачком, и нет хвоста. Но  взгляните  на  суставы,  на  то,  как
изогнут хребет. У человека так не бывает. Кроме того, посмотрите на зубы -
у него нет клыков. Общая мать породила этот род и род большеглазых.
     - В этом ты тоже уверен? - строго переспросил Бойша.
     - Когда имеешь дело с большеглазыми, трудно быть уверенным.
     - Судя по коже,  -  Бойша  ронял  слова  медленно  и  веско,  -  этот
человечек родился в краю высокого солнца, и значит, его  род  движется  на
полночь. А там живут карлики. Ты считаешь, эти два рода могут скреститься?
     - Нет, не