- спросил Таши. - У меня еще  две
стрелы с каменными наконечниками.
     - Не жалко стрелы - валяй!  -  согласился  Ромар.  -  А  лучше  спать
ложись. На нас теперь никто не нападет, Слипь к костру ни единой  души  не
пропустит.
     Ромар улегся, повернувшись  спиной  к  костру,  и  через  минуту  уже
безмятежно храпел. А Таши так и просидел  всю  ночь,  успокаивая  дрожащую
Унику.
     К утру Слипь бесследно исчезла, убралась в  илистые  глубины  болота.
Таши обошел круг,  подобрал  свои  камни.  Почему-то  он  думал,  что  они
окажутся перемазаны смерзшейся слизью,  но  ничего  такого  не  случилось,
камни были чисты.
     Ромар оглядел беспросветно хмурое небо и сказал твердо:
     - Вот что, если раньше сомневались как идти,  то  теперь  так  скажу:
идем по ребру. Нет у меня охоты по этой болотине шлепать. Даже днем...
     Возражать никто не захотел. Болотами все были сыты выше горла.


     Так удачно подвернувшаяся горная гряда на деле оказалась обманной.  В
течение двух недель, медленно и неприметно она уводила путников на  запад,
и наконец  однажды  под  вечер  Ромар  потянул  ноздрями  воздух,  покачал
головой, но прежде чем успел поделиться своими сомнениями, Таши произнес:
     - Солью пахнет. Как на заречных озерах.
     -  Морем  пахнет,  -  поправил  Ромар.  -  Слишком  далеко  на  закат
отклонились. Но теперь хотя бы ясно, куда идти.
     - Старуха говорила, что от РытОй горы до моря добрая неделя  хода,  -
напомнил Таши. - И Стом тоже повторял.
     - И что?
     - Запасы на исходе. Брали в обрез, а ползем хуже улиток.
     - Что ты предлагаешь?
     - Остановиться на пару дней, балаган поставить, обогреться хотя бы. Я
лося сослежу, запас сделаем и тогда уж дальше пойдем.
     - Снегопады начнутся - завязнем в лесу. Поторапливаться надо,  покуда
снег неглубок. Тут сугробы рыхло ложатся - не пройдешь.
     - Без мяса тоже пропадем. Не Уника же нас кормить станет.
     Последнюю фразу Таши сказал не без ехидства. Уника и впрямь в  походе
не отпускала подаренного лука, в то  время,  как  у  Таши  обе  руки  были
заняты. Стрелы летели в поднятых зайцев, вспугнутых  тетеревов,  глухарей,
чуть не дятлов, но подбить за две  недели  удалось  лишь  одну  куропатку.
Живые птицы и звери не так удобно ложились под стрелу, как нарисованные.
     - В озерах рыба должна быть, - вставила Уника, - а, может, и в  море,
только я не знаю, как ее там брать.
     - Так и я прежде в лесу не охотился.
     Ромар понимал, что наполовину Ташины предложения вызваны неосознанной
ревностью: подарили, мол, бабе лук и теперь она  тешится,  охотником  себя
воображает... Но,  все-таки,  лишь  наполовину.  Действительно,  идут  они
долго, пора на отдых стать, пусть и ненадолго, на пару дней - не больше.
     - Давайте, сначала до моря дойдем, а там и определимся,  -  предложил
Ромар, закрывая спор. - До моря уже близко. Невелик крюк.
     К берегу  вышли  к  вечеру.  С  верхушки  очередной  сопки  открылась
бескрайняя серая гладь, исчирканная пенными  полосками  барашков.  Путники
остановились, глядя на водный простор, потом Ромар произнес:
     - Ищем место для ночевки. Где-нибудь за ветром. Два дня  постоим,  ты
на охоту сбегаешь, а мы с Уникой завтра к морю пойдем; поглядеть надо, что
там творится. Не нравится мне это море.
     Таши взглянул на море и отвернулся. Куда интереснее было  смотреть  в
другую сторону. Там уходила  вдаль  поросшая  тысячелетним  лесом  низина.
Морозный воздух позволял видеть далеко, но  даже  с  высоты  Таши  не  мог
разглядеть двух одиноких гор. А лес там пристойный: с  оленями,  кабанами,
лосем. И людей почти нет.
     - Вот и хорошо, - сказал Таши. - В два дня уложимся, а там  и  дальше
идти можно.


     Во все времена родичи Уники не любили соленой воды. Выходили к  морю,
куда падала Великая Река, хаживали к горьким лиманам, но старались  дел  с
ним не иметь, в море не заходить и по колено и  рыбы  морской  не  ловить.
Рассказывали, что другие  роды  ходят  по  морю  как  по  земле,  связавши
несколько бревен и уложив на них  все,  что  потребно  для  жизни.  Прежде
встречи с детьми лосося, Уника таким рассказам верила и не верила.  Все  в
мире бывает, да не все встречается. Рассказать можно  много,  и  к  любому
рассказу следует быть готовым, но самому в морскую воду лучше не соваться.
Недаром старики считали, что морская вода это и  не  вода  вовсе,  а  моча
предвечных  великанов:  испепеляющего  Дзара,  Хадда,  сковывающего  землю
льдом, ветродуя Хорова и, конечно же владыки воды  и  засухи  неукротимого
Кюлькаса.
     Двое из этих великанов больше не живут, мощь их сокрушена, и  они  не
много могут. Мир родился, когда Всеобщая Мать,  обожженная  прикосновением
своего старшего сына, закричала от боли и закинула Дзара на небо. От удара
Дзар разлетелся  на  множество  кусков,  которые  и  сейчас  можно  видеть
повсюду. Кости его, это молнии,  волосы  -  пламя  костров,  а  оторванная
голова катается взад-вперед по небу, и принуждена теперь светить людям.  А
там, где на землю упали куски разбившейся плоти, сейчас, как рассказывают,
объявились огненные горы, на вершинах  которых  горит  негасимый  огонь  и
откуда летит жгучий пепел. Уника лишь слыхала  о  таких  диковинах,  но  в
рассказах не сомневалась, поскольку из края огненных гор  попадал  родичам
чистый камень обсидиан, из которого Стакн делал лучшие серпы и вставки для
мечей. А раз есть обсидиан, то есть, должно полагать, и огненные горы.
     Еще одного великана сокрушил в начале веков  прародитель  людей  Лар.
Когда Лар начал  населять  землю  своими  потомками,  это  не  понравилось
ледяному гиганту Хадду. Хадд остудил землю, чтобы не было лета,  не  цвела
трава и не летели птицы. Реки стянуло льдом, и даже горькое море перестало
двигать волны. Рассказывают, что тогда было еще хуже, чем  сейчас,  и  это
уже не понравилось Лару. Его старый народ - зубры, и новый народ  -  люди,
не могли добыть пищи. Тогда Лар отыскал Хадда в полуночных странах и убил,
а ледяное тело расколол на мелкие осколки. Но хотя Хадд умер, зима  бывает
и теперь, а из кусков льда родились чужие люди, и мангасы,  и  все  звери,
которые убивают людей, и духи, которые людей губят. Люди же, с тех пор  не
едят сырое мясо, а жарят его на огне, чтобы растопить  волшебные  ледышки,
которые, говорят, как и встарь попадаются в мясе зверей.
     А двое первенцев Великой Матери живы, но не часто встречаются на пути
людей. Зато когда они приходят, вместе с ними является беда.
     Хотя при взгляде на бушующий океан нетрудно было поверить, что  вновь
вернулись первые дни, и дремучий Хадд распространил свою власть на землю и
воду. Бледное солнце  еще  висело  над  горизонтом,  но  никого  не  могло
согреть, лишь освещало мертвый простор. Тяжелые волны, такие огромные, что
их и волнами-то назвать страшно, метались разом во все стороны  и  лишь  у
самого берега вдруг вздымались горой, пробуя  сокрушить  гранит  скал.  Не
плеск, а рев и гром стояли над берегом. Скалы залитые потоками пены упорно
держали над водой обледенелые вершины. Белые птицы, сами похожие на клочья
пены, неслышно крича, носились над волнами. Множество льдин:  небольших  и
громадных, где целое селение могло бы разместиться, бесцельно моталось  по
водному пространству. Волны подхватывали один торос за другим и дробили  о
непокорный камень. Когда в расщелинах у берега на долю  секунды  наступало
затишье, можно было  видеть,  что  вода  переполнена  ледяной  крошкой,  и
остановись ужасный молот хоть на минуту - все море,  сколько  видит  глаз,
немедленно замерзнет, так и оставив свои волны стоять дыбом.
     Ветер,  бивший  резкими  порывами,  жег  лицо,  слезил  глаза.  Холод
забирался под меховую одежду. Уника не  выдержала  и  повернулась  к  морю
спиной.  Ромар  остался  стоять,  взгляд  его  был  прикован   к   ледяной
бесконечности.
     В низине за скалами ветер был  несравненно  слабее.  Конечно,  и  там
истерзанные сосны сгибались под его порывами, а ели, отступившие от берега
вглубь земли, угрожающе шумели, жалуясь на судьбу, но все же,  можно  было
догадываться, что в глубине леса царит  угрюмое  зимнее  забытье.  Гудение
елей сливается в одну могучую песнь, словно деревья клянутся  не  уступать
ветру. А еще  дальше  вдоль  болотистых  мокривин,  густо  заросших  серой
осиной, кормятся сохатые лоси, и лосихи и безрогие лосята, чье мясо нежней
козлятины и само тает во рту.
     Туда пошел на охоту Таши. Обещал быть осторожным, сказал, что  знает,
на что идет. "Собрался за медведем - рой яму для мяса, - говорят лесовики,
- собрался за лосем - рой яму для  себя."  Не  тот  зверь  сохатый,  чтобы
позволить охотнику безнаказанно ходить за ним. Но и Таши не  из  тех,  кто
испугается острых копыт. Значит,  скоро  лежать  лосю  на  снегу,  истекая
кровью, и волки будут пировать, пожирая то, что оставил им охотник.
     В  меховой  рукавице  Уника  согревала  искусно  вырезанный   амулет:
маленькую круглую куколку. Куколка не простая, а с секретом: разнимешь  ее
на две половинки - внутри другая фигурка,  поменьше.  А  в  той  -  совсем
крошечная. Секрет прост: я в тебе, а во мне - наш ребенок. Будем вместе  -
никто нас тронуть не сможет, всякая беда отойдет. Семейный  амулет:  держи
жена в кулаке, грей хорошенько, чтобы легче было  любимому,  и  удача  про
него не позабыла.
     - Ну-ка, глянь, что это? - тревожно позвал Ромар.
     Уника  обернулась.  Так  же  как  и  прежде  бушевало  море,   исходя
бессильной яростью на твердость земли. Но среди волн внезапно обозначилась
одна, превышающая все прежде виданное. Еще вдалеке, где другие валы ходили
пологими залитыми пеной холмами, она  уже  поднялась,  хищно  изогнувшись,
словно готовый  к  прыжку  барс.  Рядом  с  этой  громадой  прежние  волны
показались мелкой  рябью.  Но  и  это  еще  было  не  все.  Гребень  волны
расплескался вдруг, взорванный изнутри, и в воздух взвилось что-то длинное
и гибкое, похожее на безголовую и безглазую змею. Но вот толщиной эта змея
много превосходила самую старую иву, из  растущих  на  родном  берегу.  На
самой оконечности змеи щерилась желтыми клыками пасть,  и  больше  там  не
было ничего. Оседлав волну и плавно изогнувшись,  морской  змей  несся  на
верную гибель, к берегу, где твердые камни  могли  изжевать  сколь  угодно
могучую плоть.
     Это Кюлькас!.. - проорал старик в самое ухо Унике. - Бежим!
     Уника  не  сдвинулась  с  места.  Как  зачарованная  она  глядела  на
приближающегося владыку вод. Потом движением ставшим  за  последнее  время
привычным, сняла с плеча лук.
     Стрелой его не возьмешь! - кричал  старик.  -  Только  погибнем  зря!
Уходи! Если он кинется на скалы...
     Кюлькас кинулся на скалы.
     Это был удар, по  сравнению  с  которым  пущенная  стрела  показалась
нежней тополиной пушинки. Гора, только что шутя отбивавшая  напор  океана,
треснула снизу доверху, и ревущий водопад обрушился  в  засыпанную  снегом
долину.
     Уника, не удержавшись на ногах, упала и едва  не  скатилась  вниз  по
обледеневшей поверхности, но Ромар, пав на живот успел схватить ее  зубами
за край шубы. Женщина и старик отползли в сторону от  трещины,  там  Уника
поднялась  и  помогла  подняться  Ромару.  Они  едва  успели  отбежать  на
несколько сот шагов, как новый удар чудовищной  змеи,  обрушил  скалу,  на
которой они недавно стояли. Морю был открыт путь в низину.
     Ревущая стихия мгновенно сносила деревья, камни, все, что  попадалась
на ее пути. Рана в теле земли была слишком широка, чтобы хоть что-то могло
противостоять хлынувшей в пролом воде.
     - Там Таши! - закричала Уника, не слыша сама себя, и едва не кинулась
обратно, в бурлящий ад, из которого с таким трудом выбралась.
     Где минуту назад темнел  лес,  вечный  в  своем  спокойствии,  теперь
крутился водоворот, несущий сломленные деревья,  смытую  землю,  животных,
все и всех, что оказалось в этот  час  внизу.  И  только  адский  змей  не
замечал разбуженной стихии. Он метался на самой стремнине, где водопад был
особенно свиреп, но вода ничего не могла поделать с тем, кто дал  ей  волю
убивать.
     Потом из морской  бездны  поднялась  рука,  словно  броней  окованная
бирюзово-голубой тускло мерцающей чешуей. Это была не лапа, а именно рука,
по форме напоминающая обезьянью, с цепкими пальцами,  привыкшими  хватать,
но не делать. Рука легла на берег, сизые пальцы сжались,  отламывая  кусок
скалы с той же легкостью, с какой человек разламывает кусок овечьего сыра.
Камень, бесцельно отброшенный, упал в море и остался лежать  там,  выпирая
из воды как остров. Грохота не было слышно среди всеобщего смятения.
     Что еще скрывалось под взбесившимися водами, было  ли  там  несколько
чудовищ, или все эти части принадлежали одному монстру, Уника  не  узнала.
Ромар толкал ее, непрерывно подгоняя, и наконец, Уника очнулась и побежала
что есть сил, не  оглядываясь  и  думая  лишь  об  одном:  успел  ли  Таши
выбраться на высокое место.


     Зимний лес, особенно когда выдастся туманный и пасмурный  день,  даже
привычного человека повергает в тоску.  Укрытые  снегом  ели  не  спят,  а
закаменели в безысходном декабрьском небытии. Всякая  живность  затаилась,
зарылась в снегу, упряталась в норах под скрученными корнями,  и  никакими
силами ни единого зверька  не  вытащить  наружу.  Спят  зимой  и  странные
существа: дремлет под елью лесной  хозяин,  из  сучков  слепленный,  мохом
повитый. Скорчилась и забылась в незамерзающей  моховой  нише  длиннорукая
чаруса; в такую стужу и неловкого путника топить  неохота,  пусть  сам  по
себе пропадает. Древяницы ушли из стволов, спят подо  льдом,  приткнувшись
под бок омутиннику, а оставшиеся  пустыми  столетние  деревья  с  грохотом
трескаются от кусачего мороза.
     Но не всем удается найти пристанище. Стонет над лесом бездомный  дух,
вплетая заунывную ноту в мрачный напев еловых вершин. Нет ему покоя даже в
самую мерзлую  ночь:  пропал  его  род,  затеряны  предки  -  мотайся  под
звездами, жалуйся себе на себя самого. Есть в лесу  и  звери,  не  имеющие
нор; такие бродят по чаще желанной добычей охотника. Вот только  найти  их
непросто и еще труднее взять.
     То ли дело в поле - славно там, вольготно.  Добычу  видно  за  десять
полетов стрелы. Хотя и там надо суметь подойти к ней,  неопытный  добытчик
вмиг останется ни с чем, лишь проводит взглядом убегающее мясо. И все же в
поле охота знакома, а тут как быть? Зверь замрет, так в двух шагах  пройти
можно не заметив. А и заметишь - что толку? Стрела в чаще далеко не летит,
за боло лучше и вообще не браться - мигом  заарканишь  ветвистый  куст,  а
потом полдня будешь распутывать ремни. Лесовики зимой ходят с рогатиной на
медведя, поборовши зверя пляшут вокруг,  просят  у  предка  прощения.  Еще
боровую птицу бьют: глухаря, тетерева, куропатку. В этом  деле  тоже  своя
хитрость есть - полянин прежде с голоду помрет, чем управится. А настоящую
добычу - изюбра, лося, лесную свинью стараются  имать  в  ловчую  яму,  по
осени, мясо впрок коптят или в ямах квасят. Солить мясо  дети  медведя  не
умеют, своей соли у них нет, ее они помалу у рода Таши покупали, вместе  с
кремнем. Взамен давали мед, воск, бобровую струю, целебный  медвежий  жир.
Хорошо было, пока каждый в родных местах обретался, где  все  знакомо.  Но
стронулась земля, и ищи теперь пропитания в пустом вымерзшем лесу.
     Таши осторожно пробирался меж  старинных  неохватных  осин,  отчаянно
пытаясь заметить  вблизи  стволов  бурый  силуэт  лося.  Снег  вокруг  был
потоптан копытами, а поверху  расчерчен  заячьими  строчками,  осиновый  и
березовый подрост крепко погрызен,  но  ничего  живого  не  шелохнулось  в
стылом воздухе. Хоть волком вой.
     Подслушав неосторожную мысль, подал вдали голос  волчий  запевала,  к
нему присоединился второй,  пустил  заливистую  трель,  тут  же  проснулся
третий... и еще... и еще... Мрачная песнь волчьего  племени  катилась  над
вершинами, лишая всякого, кто услышит ее, сил  и  воли.  Не  иначе,  гонит
хвостатый народ косулю или кабана в заранее договоренное место,  где  ждет
засада. Волк это хорошо умеет, ему нет разницы - лес или  поле,  он  везде
свое возьмет.
     Волков  Таши  не  слишком  боялся,  хотя  лесные  хищники  были  куда
покрупнее степных, но зато  и  отбиваться,  стоя  спиной  к  дереву,  дело
нехитрое. А вот копытных стая разгонит, так уже не найдешь.
     Призвав Лара, Таши двинулся вперед,  стараясь  по  звуку  определить,
куда  заворачивает  охота  и,  значит,  в  каком  направлении   шарахнутся
избежавшие  облавы  травоядные.  Упорная   степная   привычка   заставляла
двигаться согнувшись, чтобы не маячить издали словно столб, и  это  спасло
Таши жизнь. Смазанная желтая молния бесшумно рванулась с высокой  ветви  и
пала на плечи Таши. Шел бы он с прямой головой, тут бы и  конец  встретил:
моргнуть бы не успел, как упал бы со сломанной шеей. А так - толчок  кинул
его в снег, и это было все, чего сумела добиться  рысь.  Четвертьвершковые
когти отчаянно драли овчинный тулуп, опасно скалились  зубы,  но  главный,
смертельный удар цели не достиг. Правда, и  лежащий  ничком  Таши  не  мог
пустить в ход копье, но он  сумел  выпростать  наружу  ремень  от  боло  и
накинуть петлю себе на спину. Вообще-то, он хотел  поймать  петлей  голову
хищника и сдернуть его со своей спины, но удалось  лишь  крепче  привязать
дикую кошку к собственному телу. Рысь завизжала, частые удары  задних  лап
вспороли кожу  тулупа,  разбрасывая  во  все  стороны  клочья  меха.  Таши
бесцельно терял время, стараясь перевернуться и подмять  зверя  под  себя.
Наконец, ему удалось приподняться на  четвереньки.  Рысь  тут  же  бешеным
рывком вновь опрокинула его, но и этого мгновения достало, чтобы выдернуть
нож. Таши, не глядя, ударил за спину -  раз,  и  тут  же  -  второй.  Визг
сменился злобным шипением, которое после третьего удара перешло в хрип.
     Тело рыси обмякло, но Таши еще довольно долго не мог освободиться  от
увязших в изодранном тулупе когтей. Когда это удалось, Таши напился теплой
крови и гордо поглядел по сторонам. Такой победой  можно  было  гордиться.
Мех рыси ценился среди  сородичей,  поскольку  этот  зверь  не  заходит  в
перелески у Великой Реки. Таши  представил  Унику  в  пестрой  безрукавке,
удивительно пушистой и нежной, и остался доволен. Главное же,  трехдневный
пост кончился,  вечером  их  ожидает  пир.  Вообще-то,  хищников  есть  не
принято, мясо их  нехорошо,  оно  возбуждает  в  натуре  дурное,  но  рысь
является счастливым исключением. Питается она, по большей части, птицами и
оттого имеет белое мясо, по вкусу неотличимое от дичины.  Так,  во  всяком
случае, рассказывал всезнающий Ромар.
     С удивлением Таши заметил, что его левая рука располосована  когтями,
видать  рысь  задела,  когда  он  накидывал  на  нее  петлю,  а  он  и  не
почувствовал раны. Таши быстро замотал рассаженную кисть и,  покуда  мороз
не заледенил тушу, начал свежевать зверя.
     Работа была в разгаре, когда  слух  Таши  возмутился  отдаленным,  но
отчетливо различимым  в  морозном  воздухе  громом.  Таши  поднял  голову,
прислушался. Что бы  это  могло  быть?  Зимой  сильного  шума  не  бывает.
Оглушительный треск лопающихся елей или дробящихся торосов на  самом  деле
не так уж громок и заставляет вздрагивать лишь  из-за  того,  что  слишком
грубо нарушена тончайшая тишина. Но сейчас ревело и грохотало так, как  не
случается и во время летних гроз. Звук был приглушен расстоянием и плотной
стеной  леса,  но  он  проник  сквозь  все  стены  басовым  гулом  дальней
катастрофы.
     Таши заторопился. Гул  повторился  вновь,  уже  не  скрываясь;  земля
дрогнула судорогой, качнулся лес, затверделая от стужи сосна  переломилась
посредине, но шум от падения верхушки не был замечен в  реве  проснувшихся
стихий.
     Что-то случилось там, где он оставил Унику с Ромаром.
     Пачкаясь в крови, Таши ко