лушай тайну, которую вовек не скажет ни один мудрец. Эту тайну  не
передают по наследству, ее каждый находит или не находит сам.  Но  тебе  я
скажу, потому что ты не можешь ходить туда.  Так  вот,  никакого  верхнего
мира нет! Не веришь? И все-таки, это так. Есть лишь один мир, и все  сущее
пребывает в нем. Верхний мир лишь кажется нам другим  миром.  Мир  подобен
реке. Можно смотреть на нее с обрыва, можно наблюдать, забившись в камыши,
а можно нырнуть в омут и таращить глаза  под  водой.  Каждый  раз  увидишь
разное, но ведь на самом деле река остается неизменной, меняется лишь твой
взгляд. Поэтому, старайся обходиться без верхнего мира. Быть может, в  том
и скрыто твое предназначение...
     Теперь, вспоминая тот разговор, Ромар мысленно сказал учителю:
     - Не знаю, возможно ты прав, но иногда, чтобы  увидеть  верный  путь,
надо поглядеть на мир сверху. И тогда охотник  лезет  на  сосну,  а  шаман
берет бубен. Трудно идти, не зная дороги,  и  вовсе  невозможно,  не  зная
дороги, вести других. Оставшись без рук, я оказался слепым, потому что иду
ощупью.
     Бесплотный мир сил и духов поглотил Ромара, беззвучно хлестнув в лицо
холодным вихрем, несущим  мокрую  пыль.  Неспокойно  было  вокруг:  что-то
двигалось, вздыхало, лопалось с сочным звуком. И  ничего  не  было  видно.
Может быть, нижний мир навеки стал для  него  таким,  а  может  быть,  ему
просто не повезло, и он поднялся на свой обрыв ночью. Интересно, бывает ли
ночь там, где нет солнца? И как без света высматривать верный путь?
     Ромар шагнул наугад, ударился обо  что-то,  и  оно  рухнуло,  на  миг
наполнив молчаливую вселенную звоном и скрежетом.  Потом  Ромар,  кажется,
увидел кострище: смутно краснеющие угли и голубые языки угарного  пламени,
которое никто не поддерживал. Ромар протянул вперед руку, стараясь ладонью
ощутить идущее от огня тепло. "Ладонью? - удивился он и сам себя успокоил:
- Да, ладонью". Была рука, была ладонь, а тепла не  было,  и,  значит,  не
было костра. Мучительно, до  истомы  хотелось  погрузить  пальцы  в  угли,
проверить, что там скрыто, но Ромар не стал этого делать. Если Рута сказал
истину,  то  кто  знает,  что  переменится  в   нижнем   мире   от   этого
прикосновения?
     Ромар сделал еще один слепой шаг, прислушался. Слух тоже не  помогал,
все кругом было обманным, но все же врожденным чутьем  Ромар  почувствовал
опасность. Так в тишине и  спокойствии  идет  степной  пал,  или  страшная
волна, прорвавшая в верховьях реки ледяной затор, несется по узкому руслу,
перемешивая грязь, землю,  пену,  задирая  в  небеса  изгибистый  гребень,
готовясь смять и растереть в слизь всякого встречного. Но пока бедствие не
рухнуло, вокруг царят удивительная тишина и редкостное  спокойствие,  лишь
далекий бубен продолжает звать, ударяя все  резче  и  тревожнее.  Покорный
этому звуку, Ромар шагнул назад и с маху врезался  во  что-то  неподатливо
твердое, палящее невыносимым  огнем  и  холодом.  Оно  опрокинуло  Ромара,
ударило в грудь размазав по земле, расплескав кровь и разум,  ударило,  не
глядя, не думая и, кажется, даже не заметив. А потом  так  же  безразлично
отхлынуло, позволив тому, что осталось, уползать в свой нижний мир.
     Ромар открыл глаза.
     Малый костер продолжал тлеть.  Липовая  колода,  в  которой  вытирали
огонь, рассыпалась горой угля, но тяжелые лесины,  уложенные  по  сторонам
костра, не давали углю прогореть  слишком  быстро,  подпитывая  кучу  жара
своей волглой древесиной. Матхи сидел напротив, мерно постукивая в  бубен.
Редкие сполохи озаряли его лицо и незрячие глаза. Лицо казалось неживым  и
отрешенным, но Ромар понял, что Матхи уже здесь, что он давно вернулся  из
верхнего мира и не бросает бубен лишь ради самовольника Ромара.
     - Спасибо, - хрипло выдавил Ромар.
     - Ты видел? - спросил Матхи, оставив бубен.
     - Нет. Там было темно.
     - Там было светло, - возразил слепец. - Надо лишь  уметь  видеть.  Но
если ты не видел это, то как же ты сумел уйти живым?
     - Не знаю. Меня ударило очень сильно. Я уцелел только потому, что ему
не было до меня дела.
     - Ты знаешь, что это? Или - кто? Прежде я не видал ничего  подобного,
а теперь уже месяц, как оно бушует там.
     - На моей памяти подобного тоже не бывало. Но я все равно  знаю.  Это
магия мертвой стихии. Только у мертвых стихий может быть такая огромная  и
тупая мощь.
     - Ты хочешь сказать...
     - Да. Это проснулся кто-то из  предвечных  властелинов.  Их  осталось
всего двое: Хоров и Кюлькас. Я не знаю, который из них  открыл  глаза,  не
знаю, что его разбудило, не знаю, как  усыпить  его  вновь.  Но  теперь  я
понимаю, откуда идут тревога и неустройство в мире.
     - Ромар, - прошептал Матхи. - Мне страшно. Я часто поминал в молитвах
и заклинаниях древних владык, но надеялся, что в жизни их нет, а есть лишь
косная сила, которую невозможно побороть,  как  нельзя  запрудить  великую
реку, но которая пугает не больше чем река,  когда  стоишь  на  берегу.  А
теперь все это стало правдой, и я не вижу силы, способной остановить  этот
поток.
     Ромар вспомнил старого шамана маленьким белоголовым мальчишкой  и  не
удивился последним словам.
     - Ничего, - сказал он. - Мы что-нибудь придумаем.


     Каков ни будь праздник, а вечным ему не бывать. Августовский  день  -
не июньский, он куда короче, а дел требует побольше. И хотя дожинки еще не
кончились, и вечером праздник продолжится, с утра всех  зовет  работа.  Со
второго дня дожинок считается новый год, а его  с  новым  огнем  встретить
надо. С вечера все очаги в селении  погасили,  золу  через  порог  кинули,
развеяли по ветру. Перед рассветом хозяйки пошли на поле за  новым  огнем.
Нагребали в черепок горящих углей, отдаривали колдунов пирогом с  вязигою.
Пирогов натащили гору, а вечером сами  же  и  съедят.  Вечером  -  главное
действо дожинок - поле на зиму почивать укладывают. А  с  утра  -  как  ни
крути - работа.
     Таши помогал заготавливать рыбу.  Работа  считается  детской,  но  по
нынешним уловам - мужику впору справиться. Вот Таши на  нее  и  поставили.
Женщины возле уреза воды потрошили рыбу, мыли, сливали в корчаги налимьи и
сомовьи  молоки,  разделывали  тушки,  и  Таши  таскал   готовое   наверх:
нанизанные на вертела жемчужные звенья севрюги, розовые, сочащиеся неяркой
кровцой пласты  сомовины,  связки  мелкой  рыбешки.  Наверху  дымно  тлели
смолистые корневища и горькие осиновые плахи. Чумазый Муха распоряжался  в
коптильне. Праздник - не праздник, а рыбы надо накоптить побольше. Хлеб  в
этом году родился неважнецкий, трава  повыгорела  -  значит,  и  на  стадо
надежда невелика, грибов в дубравах вовсе нет. Правда,  грибам  еще  и  не
время. Сговорятся Кюлькас с Хоровом,  пришлют  теплых  дождей,  так  мигом
насыплет по рощицам груздей и лисичек - только успевай ломать. А ну как не
будет дождя? Тогда вся надежда на рыбу.
     Таши, не чувствуя тяжести, бегом взбирался на обрыв, обрушивая лавины
песка, скатывался к воде. Радостная сила переполняла его. Жаль  было  лишь
одного: Уники нет рядом,  с  утра  ее  забрал  Ромар  для  каких-то  своих
колдовских дел. Но ведь не на век забрал: вечером они непременно увидятся.
Ожидание  наполняло  душу  жгучей  дрожью,  заставляло  торопить  время  и
торопиться самому.
     К полудню из селения принесли обед. Сегодня весь  род  ел  дежень  на
простокваше, затертый из нового еще не высушенного зерна.  Хлебали  дежень
из большущей лепной миски, сидя кружком. Теплый ветер рябил воду на  реке.
Вкусно пахло свежей рыбой. Хорошо было.
     После обеда все, кто помоложе, полезли купаться, хотя вода  была  уже
по-осеннему  холодна.  Лишь  двое   сменщиков   в   коптильне   продолжали
поддерживать огонь. Таши уже два года не купался на глазах у людей. Не мог
вынести любопытных взглядов, искоса кидаемых на его нагое  тело.  Неважно,
что с виду он точно такой же, как и прочие  люди,  но  вдруг  он  все-таки
мангас? Бывает, что так просто мангаса от человека и не отличишь.
     Сородичи всегда купались вместе, не разделяя мужчин  и  женщин  и  не
смущаясь человеческой наготой. На этот  раз  Таши  тоже  скинул  одежду  и
бросился в непривычно медленную и мутную воду.  Теперь  даже  на  середине
потока было видно, что река больна, но сейчас Таши  мог  думать  только  о
радостном. Единым духом он  отмахал  саженками  до  середины  реки,  чуток
полежал на воде, позволяя струям сносить себя вниз, и, словно проснувшись,
принялся выгребать против течения, чтобы выйти из воды там же, где входил.
Обычно пересилить реку оказывалось очень не просто,  но  сегодня  Таши  не
чувствовал усталости. На берег он выходил медленно,  не  торопясь,  сгоняя
ладонями струйки с груди и боков. Как  и  прежде  он  чувствовал  на  себе
опасливые и нескромные взгляды,  но  отныне  ему  не  было  до  них  дела.
Смотрите сколько угодно, все равно  ничего  особенного  не  высмотрите.  Я
такой же человек, как и все, я настоящий, как бы вам ни хотелось видеть во
мне урода.
     Обсохнув на ветру, Таши оделся, прилег под обрывом, зажмурив глаза  и
подставив лицо нежаркому уже солнцу.  Лик  Дзара  ало  просвечивал  сквозь
прикрытые веки. Потом его заслонила чья-то тень. Таши открыл глаза.  Рядом
сидела Линга и пристально смотрела на него.
     После того, как у Линги вновь появилась  дочь,  да  еще  и  не  одна,
молодая женщина словно ожила. Люди снова вспомнили, кто был в роду  первой
певуньей. Казалось, Линга помолодела, а  уж  похорошела  наверняка.  Когда
наступит вдовья ночь, и мужьям будет запрещено  ночевать  дома,  такая  не
останется в одиночестве. Последние дни Линга встречала Таши улыбкой, видно
помнила, кто принес в селение ее девочек. А может быть, просто радовалась,
что она теперь не бездетная вдова и,  значит,  ей  уже  не  грозит  судьба
мангаски.
     - У тебя через месяц испытание, - тихо сказала Линга.
     - Ну... - внутренне сжавшись, согласился Таши. Неуместное напоминание
резануло его словно ножом, разом погубив солнечный настрой. Ведь и в самом
деле, для рода ничего  не  изменилось,  он  остается  под  подозрением,  и
испытания никто не отменял.
     - Я очень хочу, чтобы ты выдержал.
     - Спасибо, - натужно выдавил Таши.
     - Я действительно этого хочу. Если  ты  согласишься,  если  так  тебе
будет легче, то я могла бы сама вызваться быть  той  женщиной,  с  которой
тебе надо будет... ну, ты понимаешь. Не бойся, ты не обидишь меня. Я пойду
на что угодно, лишь бы все кончилось благополучно.
     - Но ведь... - Таши сел, недоуменно глядя на Лингу.  -  Ведь  у  тебя
теперь есть дети. Жребий не может пасть на тебя.
     - Это неважно. Я попрошу, и люди согласятся. Им это все равно, а  мне
очень важно, потому что если ты не сумеешь доказать им, что ты человек, то
они убьют Лишку.
     Теперь все стало на места. Лишкой старухи нарекли спасенную  девочку.
Линга няньчила ее вместе со своей дочкой, хотя судьба девочки до  сих  пор
не была решена. Ведь если Таши мангас, значит,  Лишка  тоже  не  настоящий
человек, а чужинка, и ее следует убить. Вот почему Линга пришла к нему.
     - Если хочешь, - лихорадочно шептала Линга, - приходи этой  ночью  ко
мне. Ты сможешь проверить себя и привыкнуть ко мне. Тогда на испытании все
получится само собой. Я знаю, что получится, я же видела тебя только  что.
Ты настоящий мужчина, среди родичей никто не сможет стать рядом с тобой.
     Таши молчал. Горло свела тугая судорога.
     - Я понимаю, что я старше тебя, и некрасивая. Но  ведь  другие  вдовы
еще старше. Если я буду тебе неприятна, я не стану тебя держать.  В  нашем
семействе много молодых девушек. Скоро они повыходят замуж, а потом кто-то
из них овдовеет, и ты сможешь уйти. Я на все согласна, лишь бы  ты  был  в
порядке. А то кое-кто из мужиков говорит, что надо не только Лишку  убить,
но и Тину. Она, мол, тоже у согнутых побывала.
     - Не тронет ее никто, - наконец заговорил Таши. - И все будет хорошо.
Только... не надо сейчас об этом говорить.
     - Ладно, я не буду, - поникла Линга. - Пошли работать. Бабы уже  рыбу
потрошат.


     Ромар недаром выделял Унику среди всех девушек рода.  Он  обратил  на
нее внимание семь лет назад, после одной, ничем не примечательной истории.
Всего лишь кто-то посадил хомут на нос юному  Тейко,  бывшему  в  ту  пору
первым сорванцом в селении. Нос покраснел и распух.  Боль  была  страшная,
Тейко, позабыв, что охотник должен  быть  терпелив,  подвывал  тихонько  и
никому не дозволял прикоснуться к пострадавшему носу. Больного  привели  к
Матхи, и тот сразу увидел четкую полосу,  словно  нос  перевязали  прочной
бечевкой, затянули на  двойной  узел  да  так  и  оставили.  Шаман  смазал
распухший носище жиром угря, прочел простенький заговор и  принялся  ждать
результатов.
     Случай казался самым что ни на есть обыденным. Обидел кого-то  Тейко,
всерьез, до самого сердца обидел, а тот, скорее всего даже не понимая, что
делает, наслал на обидчика порчу.  Среди  детишек  такое  сплошь  и  рядом
бывает. Теперь, когда в дело вмешался шаман, Тейко должно было  полегчать,
а вот у незадачливого ведьмака  в  скором  времени  распухнет  собственный
носишко. Его и будут лечить, объяснив к случаю, что не полагается  вредить
колдовством члену рода. Заодно Матхи узнает на будущее, в ком  из  малышей
бродит колдовская  сила,  приглядит,  кого  стоит  особо  тщательно  учить
тайному мастерству.
     Но  на  этот  раз  у  знахаря  ничего  не  вышло:  новых  болящих  не
объявилось, Тейко рыдал уже дурным гласом, а нос стал не красным и даже не
лиловым, а густо-черным. Использовать сильные, рассчитанные  на  взрослого
чародея заклятия Матхи не решился  -  так  можно  было  запросто  погубить
невольного вредителя, которого шаман тоже должен был беречь. Но и обычными
методами снять хомут на удавалось. Тогда Матхи позвал  на  помощь  Ромара,
чего прежние шаманы боялись как огня, предпочитая  делать  ошибки,  но  не
обращаться к опасному сопернику.
     Ромар раскинул фигурки, прошелся по селению, и  через  полчаса  Тейко
разом полегчало, словно чирей прорвался.  Но  никто  из  других  детей  не
заболел, и,  вообще,  вредитель  никак  себя  не  проявил.  На  осторожные
расспросы Ромар сначала долго вздыхал, а потом нехотя объяснил Матхи:
     - Не нужно тебе знать, кто это. Никакой пользы от этого не  будет,  -
он еще помолчал  и,  когда  Матхи  уже  потерял  надежду  услышать  ответ,
добавил: - Девчонка это.
     - Но ведь...
     - Да, у этой девочки великий дар. Прежние берегини  за  нее  все  что
угодно отдали бы. А теперь... что  об  этом  говорить?  Ты  ее  испортишь,
покалечишь зря, а у меня  она  знахаркой  вырастет,  травницей,  ведуньей.
Настоящей травницей, а не как нынешние неумехи. Тебе это, может, обидно, а
роду лучше будет.
     - Мне не обидно, - сказал Матхи. - Делай как знаешь.
     Уника в  ту  пору  была  голопузой  малявкой,  которую  от  остальных
девчонок отличали только волосы: такие густые и длинные, что  при  желании
они могли закрыть ее всю целиком. Эти волосы  и  не  давали  покоя  Тейко,
который при всяком удобном случае драл их нещадно,  покуда  не  поплатился
собственным носом.
     С того времени, изредка, понемногу, Ромар начал  приближать  Унику  к
себе. Брал с собой, когда ходил искать лечебные  и  чудодейственные  травы
или заговаривать поле против вредной зерновки или сорняков. В  любом  деле
Ромару нужен был помощник. Заклинание произнесть не сложно,  а  кто  потом
запретительный узел на повилике завяжет? Без рук  ничего  не  осилить:  ни
корешок калгана из земли выкопать, ни даже  сорвать  с  пониманием  редкий
четырехлистник клевера.  Его  с  долгим  поклоном  брать  положено,  и  не
как-нибудь, а обоеруч. Тут калеке не управиться.
     Вторым помощником  Ромара  был  Таши.  Колдовская  суть  в  нем  была
слабенькая, но даже в те времена, когда была жива его мать, Таши оставался
в роду наособицу. Сторонились его, старались дел не иметь. А возле  Ромара
мальчишке было спокойно, никто ему о злом не напоминал.  Ромар,  напротив,
всячески привечал приблудного мальчонку.
     Так и бродили они втроем, уходя иногда на несколько дней  кряду,  как
охотничьему отряду впору. Лата, мать Уники, волновалась, конечно, но потом
и она привыкла. Когда Ромар рядом, ничего с ребенком  не  случится.  Да  и
младшие  дети,  которых  у  Латы  было  уже  четверо,  мешали  бояться  за
старшенькую.
     Ромар помалкивал об удивительных способностях  девчонки,  которую  он
пригрел возле себя, да и Уника понимала, что хвастаться ей  не  стоит.  Не
дело сопливке показывать,  что  в  тайных  женских  искусствах  она  седым
старухам нос может утереть. Тоже, конечно, не во  всяком  деле:  кое-какие
ухватки лишь с годами даются. Не мудрено, что даже Таши принял слова Уники
об уходе в лесные скиты  за  пустую  браваду  обиженной  девушки.  Теперь,
впрочем, и сама Уника не стала бы повторять глупые слова.  Так  же  как  и
Таши, она ждала вечера и не думала ни о чем.
     Неподалеку от селения, в дубраве, где когда-то стояло женское капище,
была у Ромара откопана землянка. Не сам копал, ясное дело,  люди  помогли.
Понимали, что нельзя зазря бросать навороженное место. А Ромару верили, он
присмотрит.
     В землянке хранились вещи самые неожиданные и малопонятные.  Двери  в
землянку не запирались, но никто даже из самых отчаянных сорванцов никогда
не согласился бы войти туда без приглашения, особенно,  если  хозяина  нет
рядом. Любой знал, что баловство может обернуться немалой  бедой,  недаром
же отнесена колдовская берлога от людского жилья.
     Самому управляться в землянке  Ромару  было  трудненько,  и  он  звал
помощников, выбирая их среди детишек. Когда-то и Матхи помогал  старику  в
его делах, потому, должно быть, и относился к нему  с  почтением,  погасив
былую неприязнь шаманов к безрукому колдуну. Последние пять лет в землянке
хозяйничала Уника. Конечно, появлялась она там раз или два  в  месяц,  так
что никто не мог заподозрить в девочке будущую колдунью. Просто объявилась
у Ромара любимица, вот и ухаживает за стариком.
     На этот раз Ромар попросил себе Унику на весь день. Лата поморщилась,
но отпустила.  Все  равно,  дочь  уже,  считай,  что  замужем,  так  пусть
последние дни доходит свободно.
     Уника принесла на старое капище тертого огня, загнетила костерок.  Из
землянки приволокла черный от сажи  горшок,  накипятила  воды,  пристроила
горшок боком к углям, чтобы варево томилось, да не кипело. Ромар  называл,
чего брать и сколько, а Уника сыпала в  горшок  толченые  корни,  размятые
травы  и  листья,  ягоды  боярышника.   Ромар   пел   невнятно,   призывая
Мать-Прародительницу, что-то просил у нее. Ни  о  таких  заговорах,  ни  о
подобном зелье  Уника  прежде  не  слыхивала.  Что-то  небывалое  варилось
сегодня: травы в ход шли сильные, а то и просто злые -  чабрец,  зверобой,
конопля, красавка. Потом Ромар велел бежать к  рыбарям,  просить  налимьих
молок, да не просто, а чтобы с пленками. Тут уж стало вовсе непонятно: что
за ушицу затеял старик?
     Уника схватила чистую ендовушку и отправилась на берег. Покуда ее  не
будет, Ромар и один обойдется - не велика тягота подкидывать разутой ногой
на угли можжевеловые веточки. На берегу был перерыв, народ купался, лишь у
коптильни  шла  работа,  да  несколько  старух  продолжали  безостановочно
нанизывать на лозу верхоплавку, мелкую рыбешку,  что  не  коптят  а  сушат
впрок. Уника  спросила  молок,  дождалась  кивка,  отлила  сколько  нужно,
стараясь, чтобы побольше попало пленок. Поблагодарила хозяек  и  поспешила
назад. Уже с обрыва оглянулась еще  раз.  Таши  медленно,  как  на  показ,
выходил из воды. Уники он не заметил.
     Упревший отвар вернули на угли, и когда вода  зашлась  белым  ключом,
Уника вылила туда молоки. В воздухе запахло вареной рыбой - совершенно  не
колдовской запах. Раствор сразу помутнел, сверху пошла пена.
     - Пену снимай - и на угли! - ском