желюбная.  Плохой  человек  не   может   улыбаться   так.   Но   слова,
произнесенные вслед за улыбкой, опровергали первое впечатление:
     - А ты мне с первой минуты не по нраву пришелся. Сейчас я  буду  тебя
убивать, медленно и очень больно. Я умею очень больно убивать...
     Таши не прислушивался, чем хвалится и грозится мангас, а  молил  лишь
об одном, чтобы тот говорил подольше, покуда Таши успеет вытянуть из мешка
неумно прибранный зеленый нож и кривой баюнов лук, на которые оставалась у
Таши последняя надежда.
     - Сначала я вот  ей  брюхо  вспорю,  -  мангас  кивнул  на  Унику,  -
любопытственно посмотреть, что у ней там. Потом...
     Таши вскинул корявый дареный лук, наложил  смолистую  еловую  стрелу,
одну из двух, оставшихся у него.
     - Ты стреляй, - милостиво разрешил мангас. - До  меня  все  равно  не
доста...
     Воздух перед летящей стрелой вспыхнул ослепительным пламенем, но  как
раз в этот миг плохонькая дурно выстроганная стрела кувырнулась в  полете,
как иной раз случается у малых детей, и ушла от огненного  удара.  Стрелка
была скверно сделана и не умела как  следует  летать,  но  видела  цель  -
чуждое, злое волшебство, и  рвалась  к  нему,  не  заботясь  о  красоте  и
стремительности, болтаясь в воздухе, как небрежно  кинутая  палка.  И  она
долетела и вонзилась в водянистый голубой глаз.
     Рев оглушил Таши. Мангас двумя  руками  вырвал  из  раны  заостренный
сучок и вместе с облаком кипящего огня швырнул его в Таши.  Уклониться  от
этого удара было  невозможно,  и  Таши  сделал  единственное,  что  мог  -
выпустил последнюю из зачарованных Баюном стрел. Увидеть,  как  она  летит
ему не удалось, потому что воздух  вокруг  полыхнул  ярким  рыжим  светом,
лишивших глаза способности видеть. Сшитая  мастерами  искони  враждовавших
племен, чудесная шапка сумела  прикрыть  своего  хозяина.  Голубое  облако
распалось на два смерча, которые унеслись, сокрушая болотистый лес.
     Когда возможность различать предметы вернулась к Таши, он увидел, что
мангас слепо топчется на месте. Последняя стрела выбила ему другой глаз.
     Но все-таки, это была не победа. Любой человек  или  чужинец,  колдун
или простой воин уже давно лежал  бы  на  земле,  возвращая  свою  душу  в
селения предков, но мангас продолжал сражаться. Его  ничто  не  пугало  он
умел не чувствовать боли, и не было, кажется такой раны, которая убила  бы
его сразу. А вот  отступить  и  не  ответить  ударом  на  удар  было  выше
мангасовых сил. И он стремился ударить.
     Таши видел, как багровым нарывом вздулось небо над головой  врага,  и
понял, что сейчас и последует тот удар, от  которого  не  защитит  никакая
шапка, ничье заступничество и никакое искусство. Нет у людей  такой  силы,
которая могла бы противостоять мощи предвечного, когда ее направляет  злая
воля. Таши еще не получил ни единой царапины, он был  полон  сил,  в  руке
зажат отполированный Стакном нефрит, но  все  это  не  могло  помочь  ему.
Пускай мангас ослеп и не может точно направить удар,  он  ударит  вслепую.
Ему безразлично, что вместе с Таши погибнет Йога, ему плевать, что  скорее
всего погибнет и он сам. Мангасу важно ударить.
     Это были не мысли, а мгновенное осознание  происходящего.  И  так  же
мгновенно Таши сделал единственное, что мог успеть: метнул священный  нож.
Он бил не в мангаса, прекрасно понимая, что одним  ударом  с  ублюдком  не
покончить, что  даже  получив  смертельную  рану,  тот  успеет  испепелить
окрестности до самого горизонта. Таши ударил в  багровый  сосок,  питающий
чародея тупой, всесокрушающей силой. Нож перерубил отросток, освобожденное
небо тяжело закачалось над головой, по нему кругами пошли волны.
     И в следующую секунду Таши прыгнул,  как  прыгал  когда-то  навстречу
белому мангасу, только на этот раз в руке не было  оружия.  Но  если  дать
врагу  хоть  секундную  передышку,  он  вновь  пустит  в  ход  свое   злое
чародейство, и на этот раз будет нечем пересечь страшную пуповину.
     Правая рука обхватила  залитую  кровью,  запрокинутую  голову,  сжала
тонкую, такую с виду хрупкую шею... С тем же  успехом  можно  было  душить
гранитный валун. Мангас и не пытался освободиться из  Ташиной  хватки.  Он
тоже стремился к мести. Жилистые руки обхватили Таши за пояс,  сжали  так,
что свет потемнел в глазах, Таши захрипел,  но  даже  теперь  не  отпустил
тонкую шею...
     Когда мангас плюнул огнем, Уника закричала, хотя крика этого не  было
слышно в вое и свисте вспыхнувшей схватки. И даже схваткой это было нельзя
назвать. Там где только что стояли бойцы, всклубились два огня: голубой  и
рыжий. Они ударились друг о друга, не погасив, а лишь усилив свое  сияние;
а потом оба огня были пробиты ослепительной зеленой молнией, и больше было
нельзя определить, что  происходит  в  этой  круговерти.  А  потом  оттуда
клубком  выкатился  Ромар,  и  в  многострадальных  его  зубах  был  зажат
нефритовый кинжал.
     Ромар  мычал  сквозь  зубы  нечленораздельно,  но  Уника   поняла   и
несказанное. Слишком привыкла она за последний  год  быть  руками  старого
волхва. Она схватила вытащенный из боя нож и шагнула к  огненному  цветку,
разноцветно сиявшему на земле.  Уника  знала,  что  ударит  как  надо,  не
промахнется  и  попадет  прямиком  в  сердце  врага,  а   Таши   останется
невредим... Но очевидно, не только Уника знала это.
     Йога, за секунду до того мертво пластавшаяся по  земле,  с  неслышным
воплем метнулась к Унике и повисла на руке. Было  видно,  как  она  кричит
разбитым ртом:
     - Не дам!
     Уника, не глядя стряхнула  старуху,  занесла  ждущий  удара  нож,  но
прежде того пламя,  катавшееся  по  земле,  разом  погасло,  открыв  взору
сцепившиеся в жутком объятии тела.
     Прицел был верен: прямо перед Уникой ложилась под удар  гладкая,  так
похожая на детскую спина мангаса. Но Уника видела, что бить уже  не  надо,
мангас мертв и лишний удар только оскорбит Таши. Рука Таши, мускулистая  и
покрытая темным волосом, охватывала тонкую шею  мангаса,  так  что  голова
ублюдка глядела  под  нелепым  вывернутым  углом,  словно  у  большеглазых
карликов, которым он при жизни так легко  сворачивал  шеи.  Глаза  мангаса
были закрыты и умиротворенное выражение сошло на его нервное лицо. Впервые
в своей никчемной жизни он нашел настоящий покой.
     - Таши... - позвала Уника.
     Она перевернула так и не разжавших объятия врагов,  чтобы  Таши  было
легче встать. Ведь он, наверное  ранен,  или  ребра  сломаны...  Вон,  как
страшно впились в спину пальцы мангаса...
     - Таши, тебе помочь?
     Глаза Таши были закрыты и тот же покой  озарял  лицо,  так  что  даже
кровь, выступившая на губах, казалась чем-то совершенно посторонним. Таким
бывает лицо  человека,  который  сделал  все,  что  надо  и  теперь  может
отдыхать.
     - Таши... - Уника попыталась  разжать  руки  мангаса,  но  не  сумела
сдвинуть даже пальца. Два тела не просто сцепились в бесконечной  схватке,
они проросли друг в друга, руки переплелись, белесая нежить мангаса плавно
переходила в смуглую, покрытую волосками кожу Таши.
     Кто  знает,  что  творилось  под  покровом  догорающего   колдовского
пламени? Ни человек, ни мангас не могли этого  выдержать.  Выдержала  лишь
ненависть, не позволившая отпустить врага даже после смерти.
     - Таши, Таши... - твердила Уника, не переставая гладить  запрокинутое
лицо любимого. На время она ослепла и оглохла, так  что  один  лишь  Ромар
видел как старая Йога подползла к телам с другой стороны, обхватила голову
мангаса и тихо безутешно завыла:
     - Сыночек, сынок... кровиночка моя... да что  ж  они,  сквернавцы,  с
тобой сделали?..



                                    10

     Возле большого, вросшего в землю камня Уника вырыла  могилу.  Лосиным
рогом рыхлила серую лесную почву, ладонями сгребала рыхлое  в  корзину,  а
потом сама же вытаскивала наверх. Помочь было некому, а дело не сделать  -
тоже нельзя, а то не будет  Таши  покоя,  начнет  непохороненный  блуждать
одиноким демоном, бессмысленным убийцей, которого боятся и звери, и тайные
существа, и  ночные  карлики,  но  пуще  всего  -  нерадивые  соплеменники
умершего. А уж мангаса проклятого тем более надо зарыть:  от  человеческих
глаз, от света, от мира живого.
     Хочешь - не хочешь, а придется хоронить их в одной  могиле.  Даже  со
смертью не кончилась для Таши  битва  со  злобным  мангасом.  Тела  бойцов
сплелись и вросли друг в друга, как врастают два  дерева,  сражающиеся  за
глоток дождя и солнечный луч. Вовек теперь не разнять смертельной  хватки,
умноженной на  любовь  и  ненависть,  мощь  одинокого  волшебства  и  силу
предков. Не желают враги отпускать друг друга и, значит, отныне им  лежать
вместе. А вот помочь Таши в потусторонней битве - надо.
     На самое дно опустила Уника лубяную веревку, чтобы было  чем  связать
мангаса. Возле правой руки пристроила наборный меч, чтобы не остался  Таши
безоружным в будущих боях. В ногах свернула готовое к броску боло. Теперь,
даже если вырвется мангас, то не сможет убежать. Никто не сравнится с Таши
в метании боло; запутаются ноги людоеда в  мягком  ремне,  треснут  ребра,
расколотые каменными желваками. Никогда не выберется в живой  мир  злобный
ублюдок. В головах Уника уложила полтуши косули, убитой накануне еще живым
Таши. А мангасу обвязала башку корой  горького  волчьего  лыка,  чтобы  не
вздумал жрать чужой запас. Камешки сурика,  что  собирал  Таши  для  своих
рисунков, Уника истолкла в старухиной ступе, припорошила красным  порошком
тело, чтобы не иссякла в нем кровь,  и  не  ослаб  любимый  в  битве.  Все
справила как надо, Ромар лишь головой  кивал  одобрительно  соглашаясь.  А
колдунья ничком лежала в избе, зарывшись в старые облысевшие шкуры, и даже
не выла уже, а песню тянула на тоскливом зверином языке.
     Когда яма была почти засыпана, Ромар остановил Унику и велел  достать
из заветного мешка исчерченную тайными знаками дощечку на тонком  ременном
шнурке. Амулет Уника повесила старику на  шею,  дощечкой  к  спине.  Ромар
подошел к камню, уперся в  него  спиной  и  одним  усилием  накрыл  могилу
гранитной шапкой, сдвинув скалу, которую не сумел бы покачнуть  и  мамонт.
Обломки треснувшей дощечки упали на землю.
     Уника  испуганно  смотрела  на  чудо,  о  каком   лишь   рассказывали
соплеменники. Так вот какие вещи умел делать Ромар, когда  был  здоров!  И
кто бы мог подумать, что в потертом мешке сохранились стародавние,  но  не
потерявшие силу талисманы!
     Неслышный шорох заставил Унику оглянуться. От избы, слепо спотыкаясь,
двигалась колдунья.  Пегие  волосы  были  растрепаны,  глаза  остекленели,
обломанные когти целили в лицо Ромару.
     - Поздно, Йога, - спокойно произнес старик. - Могила  запечатана.  Он
никогда не вернется: ни человеком, ни прозрачным  духом,  ни  таинственным
существом. Поверь, так будет лучше всем, и тебе тоже.
     - Проклятый!.. - захрипела ведунья. - Пусть с тобой случится  то  же,
что со мной! Пусть с тобой будет еще хуже, чтобы ты и сдохнуть не мог!
     - Пусть, - согласился Ромар. - Я знаю, что так будет,  и  согласен  с
твоим проклятием. Но сначала ты должна помочь нам.
     - Что-о?!.. - колдунья задохнулась криком. - Ты еще  хочешь  помощи?!
Да я своими руками задавлю тебя вместе с твоей паршивкой!
     - Ты нам поможешь. Мы пошли в путь не ради себя. Верней всего, что ни
я, ни она не вернемся назад, и твое горе будет оплачено сполна. Но  прежде
мы должны отыскать и убить Кюлькаса.
     - Убить Кюлькаса?.. - старуха потерла лоб,  испытующе  вглядываясь  в
спокойное лицо калеки. - Это ты собрался убить предвечного властелина?
     - Да, -  твердо  ответил  Ромар.  -  Не  усыпить,  не  успокоить,  не
умилостивить. Убить. Если этого не сделать -  погибнет  весь  род.  У  нас
просто нет иного выхода. И ни моя, ни ее, ни твоя жизнь, Йога,  не  значат
перед этим ничего.
     - Как ты надеешься сделать это?
     - У нас есть нож из священного камня. Когда  племя  было  разбито,  и
зеленый жезл сломан, Стакн, знающий душу камня, изготовил из обломка  этот
нож. Если и он не сможет пронзить повелителя  вод,  значит  на  земле  нет
такой вещи, и нам останется только уйти с земли.
     - Покажи! - потребовала колдунья.
     Подчиняясь знаку Ромара, Уника неохотно достала клинок, протянула его
старухе.
     - Да, это он, - голос Йоги поднялся на высокую ноту. - Я  помню  этот
камень и вижу его силу. Мы всегда не любили  друг  друга.  Это  он  изгнал
прежних колдуний на окраины земли. Из-за него я живу здесь, а сын мой стал
не человеком, а чудовищем, не слыхавшем слова "род".  Здравствуй,  дубинка
вождя и шамана, зеленый камень мужчин - не думала я, что буду держать твой
обломок. Значит, судьба рода вновь, как и должно быть, в женских руках.  В
твоих руках!.. - прокричала она Унике, - слышишь, девчонка?! Ведь у твоего
учителя нет рук, а камень без твердой руки не значит ничего. Хотя, сила  в
нем большая... - голос ведуньи упал. - В  этом  камне  мощь  всех  ушедших
поколений. Ты прав, старик, это острие сможет пронзить даже предвечного.
     - Но мы не знаем, где он прячется, - сказал Ромар.
     - Камень знает, - глаза колдуньи блеснули мстительным  торжеством.  -
Достаточно положить его на ладонь, и острый конец укажет,  где  скрывается
враг племени. - Ведьма вытянула морщинистые руки, и отполированный  клинок
сам собой повернулся, указав на юг. -  Видишь?  Он  не  лжет,  потому  что
Кюлькас лежит в этот миг на дне горького лимана.  Тебе  эти  места  должны
быть знакомы, старик, ведь ты лечил там свои обрубки.  Я  даже  это  знаю,
хотя в ту пору еще не родилась на свет.
     - Как достать его, если он скрыт под водой? - спросил Ромар.
     - В горьком лимане больше нет воды. Кюлькас налил новое море, но зато
выпил старое. А мог бы и не пить. Он предвечный  властелин  и  творит,  не
думая.
     - Спасибо тебе, Йога, - проговорил Ромар. - Я знал, что ты  поможешь.
Я помню тебя девчонкой, ты была очень похожа вот на нее,  -  седая  голова
качнулась в сторону Уники. - Спасибо.
     - Погоди! - костлявые пальцы сжались на зеленой рукояти. - Это еще не
все. Твой нож силен, он помнит много  рук  и  испил  немало  чужеплеменной
крови. Но  он  еще  не  пробовал  крови  родича,  а  без  этого  мощь  его
несовершенна. Я уже сделала для вас куда больше, чем род  может  требовать
от человека, и, значит, должна сделать и все остальное. Знал бы ты, как  я
вас всех ненавижу!
     Мягким неторопливым движением, как бы совершая будничную и  несложную
работу, Йога  погрузила  отточенный  камень  в  собственную  грудь.  Целую
секунду Йога стояла, глядя перед собой, потом изо рта  и  носа  толкнулась
кровь, и ведунья повалилась на траву, так и не разжав кулака.


     Старуху Йогу похоронили наскоро, неподалеку от сына. Уложили,  прижав
ноги к животу, как велит природа, как младенец лежит в материнской утробе.
Нелегко было Унике вырыть за день две таких ямы, но Ромар велел, да и своя
совесть тоже. Зла была баба Йога, не могла простить давние  обиды  себе  и
всему бабьему племени, но долг перед родом помнила крепко  и  не  пожалела
ради него самой себя. Ну так пусть спит с миром.
     Ромар сидел в избе, разглядывал старухины  вещи,  чуть  нос  не  стер
поворачивая так и  сяк  вычурные  кости  да  деревяшки.  Кое-что,  ухватив
зубами, запихал в сумку,  другие  вещи  велел  Унике  припрятать  и  место
хорошенько запомнить, словно вернуться за  ними  хотел,  а  не  уходил  на
верную гибель.
     Провозились до ночи, так что выходить пришлось на следующий  день.  В
темноте  над  домом  кричали  филины,  не  то  плакали,  не  то   хохотали
издевательски. Дым из обмазанного глиной  очага  стлался  под  потолком  и
лениво утекал в застрехи. Ромар кланялся  разложенным  круг  очага  чурам,
просил их место здешнее запомнить, не обойти своим вниманием.
     Уника тихо плакала и не могла представить, что уйдет отсюда,  оставив
Таши под камнем. Младенец в тугом животе тоже понимал беду  и  бился  чаще
обычного, пугал тянущей болью, просился  на  волю.  Уника  гладила  живот,
успокаивала сына: погоди, еще не время.
     Ромар поднял лицо от волшебных помощников, сказал тихо и печально:
     - А ведь правду покойница сказала:  судьба  людская  теперь  в  твоих
руках. Каждый уже сделал что мог, тебе осталось делать невозможное.
     - Нет, - горячо зашептала Уника. - Не оставляй меня, я  не  справлюсь
сама. Пойдем вместе, я буду все делать, я стану твоими руками,  только  не
бросай меня одну!..
     - Мы пойдем вместе, - согласился Ромар, - хотя от меня будет  немного
пользы. Никто не знает, что может встретиться на пути, но ты должна  дойти
обязательно, потому что без руки камень останется  всего  лишь  камнем.  Я
буду прикрывать тебя сколько смогу, но ведь копье не удержишь  в  зубах  и
горящий уголь можно вынуть из костра только рукой.  Во  всяком  бою  ближе
всего к опасности - руки. Если бы я мог освободить тебя от этого долга или
заменить собой, с какой бы радостью я это сделал! Но  жизнь  распорядилась
иначе, отдав самую тяжелую ношу тебе.
     Утром они покинули осиротевшее жилище Йоги. Теперь Уника несла лук  и
копьецо из птичьей кости, а на груди - мешок с колдовскими сокровищами. На
спину Ромару она приторочила котомку с едой, запасное оружие, инструменты,
кое-какие вещи, без которых не обойтись в дороге. Ноша, казавшаяся легкой,
пока с ними был Таши, сразу  погрузнела  и  начала  прижимать  путников  к
земле.
     Первая же ночь в лесу едва не кончилась для них  трагически.  В  этих
краях, где мангас распугал все, что умеет хоть как-то мыслить, можно  было
не бояться ни большеглазых карликов, ни лесного  человека,  ни  тем  более
настоящих людей, пришедших из другого рода. Поэтому Ромар  велел  развести
большой  костер,  который  мог  бы  защитить  их  от  ночного   зверя.   И
почувствовав, что путники слабы и беззащитны, зверь пришел.
     Вечером Ромар, не слушая слабых протестов,  приказал  Унике  ложиться
спать, а сам остался караулить костер. Лагерь был разбит на краю небольшой
поляны, так что подкрасться незаметно можно было только с  одной  стороны.
Оттуда и явился хищник.
     Неразличимая тень скользнула в кустах,  заставив  Ромара  вскочить  и
пинком ноги подбросить в огонь заготовленный хворост. К тому времени зверь
убедился, что отпора  здесь  он  не  встретит,  и  не  торопясь  вышел  на
озаренную лунным светом поляну.
     Он был немногим крупнее леопарда, но густая шерсть и обманчивый  свет
превращали его в настоящую громаду. Сплюснутая голова и зубы длиной в  две
пяди изобличали дурной характер, не желающий  считаться  с  препятствиями.
Зверь мягко выгнулся, красуясь перед беззащитными жертвами, припал к земле
и издал хриплое рычание, полное неторопливой уверенности.
     - Не стреляй! - отчаянно прошептал Ромар вскочившей Унике. - Если его
ранить, он тогда ни перед чем не остановится. Отгоняй его огнем,  огня  он
должен бояться!
     Затолканные в костер ветви уже взялись высоким пламенем и только  это
сдерживало хищника. Он скользил по поляне,  то  почти  исчезая  в  высокой
траве, то внезапно являясь на свету. Злобные с вертикальным прищуром глаза
отражали пламя, вспыхивая попеременно зеленым и алым огнем.
     Уника послушно опустила лук, выхватила из костра  толстую  головню  и
кинула ее в сторону зверя. От упавшей деревяшки брызнули искры, но  хищник
лишь в первое мгновение шарахнулся в сторону, но своего кружения так и  не
остановил.
     - Так мы раскидаем весь костер! - в голосе Уники звучало отчаяние.  -
А он наверняка только этого и ждет!
     - Он ждет мяса! - зло отрезал Ромар, - и не  уйдет  пока  не  получит
его. Стой здесь и не отходи от огня! Я попробую его увести.
     Ромар шагнул вперед.
     - Нет! - крикнула Уника. - Подожди! Я знаю, что делать!
     Из мешка со всякими припасами она выдернула связку  стрел,  тех,  что
падали когда-то на крыши лесн