овым  костеркам
- на погибель чужинцам и их птицам. Ветер  дул  в  спины  детям  Лара,  он
дружно  подхватил  пламя,  раздувая  его,  вознося  огненные  языки   выше
человеческого роста. Сухая, истомленная жаждой  и  зноем  степь  вспыхнула
моментально, разнотравье, никем не стоптанное  за  летние  месяцы,  убитое
засухой, да так и оставшееся стоять, дало  пламени  обильную  пищу.  Можно
было даже не подбрасывать хвороста. Ярко-рыжие бешеные кони во  весь  опор
мчались вперед; и Таши с торжеством слышал, как визжали карлики и  ошалело
клекотали диатримы. Огонь, ясное дело, несколько помогал чужинцам -  птицы
худо-бедно, но что-то различали - но зато из пламенного кольца им будет не
так просто вырваться.
     Загорелись кусты по краям обсохших русел. Заполыхал тальник, занялись
ракиты; ярая  пляска  огня  казалась  обмершему  Таши  пламенным  дыханием
предков, явившихся, на помощь своим детям. Да что предки! уж  не  огненные
рога самого Лара вздымаются там, в самом сердце пожара? Не сам  ли  Вечный
Зубр пришел на подмогу? Восторг сдавил сердце, казалось, что все, вот она,
победа - бескровная и полная,  после  которой  самая  память  о  проклятых
коротышках забудется как дурной сон.
     Однако  не  таковы  оказались  диатриты,  чтобы  покорно  умирать   в
разожженном людьми пожаре. Что-то подобное  они  уже  встречали  прежде  и
после первого вполне понятного  замешательства  сумели  кое-как  успокоить
ополоумевших птиц и не только спастись самим, но и по врагу ударить. Часть
диатритов рванули  из  огненного  кольца  прямо  через  пламя,  благо  что
заметили огонь вовремя, пока пал разошелся  не  слишком  широко.  Но  куда
больше потащили птиц вниз  по  склонам,  к  пересохшим  руслам  Великой  и
Истреца. Диатримы, одуревшие от внезапно полыхнувшего  пламени,  слушались
плохо - вопили, клекотали, но почему-то не пытались вырваться из хозяйских
ручонок, и, даже полуослепшие, своих вожатых не трогали. Лишь раз  Таши  с
торжеством увидел на фоне бушующего огня, как  потерявшая  всадника  птица
одним ударом клюва снесла голову карлику, который  пытался  загородить  ей
дорогу своей птицей, после чего обе диатримы развернулись и во  весь  опор
кинулись к огненной стене - верно, пламя казалось им меньшим злом,  нежели
перемешанная с бревнами топляка вязкая грязь на дне русла, в которую птицы
проваливались чуть ли не по брюхо.
     Диатрима мчалась прямо на Таши, в пляшущем свете  чудилось,  что  она
сейчас взлетит на немощных крыльях и единым движением перемахнет  огненную
полосу. Наученный горьким опытом, Таши знал, что останавливать  эту  тварь
почти бесполезно. Оставалось надеяться, что без седока птица сражаться  не
станет. Опалится в огне и  назад  повернет.  В  следующее  мгновение  Таши
понял,  что  ошибался,  и  даже  огонь  не  может  так  просто  остановить
разогнавшуюся хищницу.
     Первая диатрима со всего разгона влетела в пламя. Взвихрились  искры,
стена огня на мгновение выросла чуть не  выше  хохлатой  головы,  а  затем
орущее чудовище пробило пламя и вырвалось в степь.  Гладкие  перья  плотно
прилегали к телу, не пушились - и огонь просто не успел охватить их. И  уж
тем более не боялись жара лапы, привыкшие к многочасовому бегу  по  камням
раскаленных пустынь. Но  все-таки,  геройский  рывок  не  прошел  диатриме
даром. Птица вдруг завертелась,  подпрыгивая,  словно  танцующий  журавль,
метнулась в одну, потом в другую сторону споткнулась обо что-то и рухнула.
К ней тотчас ринулось несколько охотников - добивать.
     Другие диатримы, не лишившиеся  наездников,  прорвались  через  пламя
успешнее - карлики направляли их туда, где огонь был пониже. Но и их пламя
не  пощадило.  Несколько  диатрим  в  панике  сбросили  седоков  и  теперь
заполошно метались из стороны в сторону,  точно  в  этом  надеялись  найти
спасение.
     Прорвавшиеся сквозь пламя диатриты сшиблись в воинами Бойши.
     Не на такой исход рассчитывал вождь, отдавая приказ подпалить  степь;
но и к подобному тоже был готов.  Охотники  торопливо  утыкали  толстенные
загонные копья в землю, сводя их остриями в  сторону  налетающих  диатрим;
другие били из луков, надеясь поразить  карликов-вожатых;  третьи  крутили
ременные петли пращей, ожидая, что  речные  окатыши  окажутся  действенней
стрел. Дюжие сыновья Свиола готовили ременные петли,  надеясь  если  не  в
одиночку, то хотя бы втроем свалить заарканенную птицу.
     Таши бесхитростно упер свое копье  в  землю.  Рядом  оказался  Мугон,
сильный охотник, лишь немногим уступавший  мощью  богатырю  Туне.  В  руке
Мугон крутил пудовый булыжник в ременной оплетке, с виду вроде как праща.
     - Удержишь, парень? - крикнул Мугон в самое ухо Таши.
     - Удержу.
     Таши не отрываясь глядел на диатриму, которая мчалась прямо  на  них.
Пламя отражалось в круглых выкаченных  глазах  карлика,  играло  в  желтых
буркалах птицы; диатрима хрипло и торжествующе горланила,  увидав  наконец
противника.  Видела  она,  конечно,  плоховато  -  но   видела   сама   и,
своенравная, неслась, не замечая оружия, которое в другой момент заставило
бы ее приостановиться и нападать аккуратнее. Не обращая внимания на  вопли
седока, слишком поздно понявшего,  куда  его  занесло,  она  наскочила  на
прижавшихся друг к другу двуногих. Тысячевековый опыт подсказывал ей,  что
мелкие, сопротивляясь, всегда прыгают навстречу удару, стараясь  вцепиться
в горло, вознесенное на недоступную высоту  и  закрытое  пластами  жестких
перьев. И как велел беспрекословный опыт, она  изогнула  шею,  готовясь  в
воздухе встретить противника, который немедленно станет едой.
     Но встретила камень.
     Таши, конечно, на ногах устоять не смог. Да и никто бы не смог, разве
что сам великий Лар или очень сильный колдун. Все, что он  смог  -  это  в
последний миг уклониться от низринувшегося с небес клюва, да  удержать  до
последнего наклоненным копье. Но и этого оказалось достаточно.
     Толстенное загонное копье, на которое полуслепая  птица  не  обратила
внимания, вошло ей в подгрудье. Таши никогда не смог бы  на  ровном  месте
достать ей до головы или хотя бы  до  глотки.  Грудь  диатримы  прикрывала
плотная броня из перьев, и вновь лишь собственный  разгон  птицы  позволил
примотанному  кремню  поразить  ее.  Хотя  рана  оказалась  не  только  не
смертельна, но даже почти и не опасна. Диатрима  привыкла  сбивать  грудью
преграду, а мощные пласты мышц давно превратились  у  нелетающей  птицы  в
дополнительный щит.
     Древко вывернулось из рук Таши. Его самого отбросило  в  сторону.  Но
драгоценное мгновение было выиграно и Мугон успел. Сильные  руки  охотника
крутнули странное, неудобное оружие; такое против человека или Согнутого в
ход не пустишь - мигом копьем пропорют, а  вот  против  птицы  пришлось  в
самый раз. Тяжелый камень описал дугу и, заставив крошечного владыку птицы
отшатнуться, ударил ей в самое основание шеи,  туда,  где  позвонки  ближе
всего подходили к коже. Выше Мугон попасть при всем желании не смог бы, но
и здесь удар оказался роковым для почти неуязвимого страшилища.  Хрустнули
кости;  клекот  обернулся  сиплым  перханьем,  птица  пошатнулась.  Голова
бессильно мотнулась из стороны в сторону; и тут кто-то  еще  из  охотников
пустил меткую стрелу. Карлик опрокинулся набок - из покатого виска торчала
тяжелая боевая стрела. Тело шлепнулось в пепел; а  Мугон,  раскрутив  свой
камень, грянул диатриме по шее вторично. Лапы  чудовища  подломились;  она
повалилась наземь.
     Не везде удалось справиться так же лихо; несколько охотников погибло,
сбитые  ударами  беспощадных  клювов,  часть  диатритов  ускакали-таки   в
темноту; но большинство одолевших пламенную преграду осталось лежать перед
строем Бойшиного  войска.  Одуревшие  от  дыма  пернатые  плохо  слушались
карликов, не видели, куда  бить  клювами  и,  главное,  не  могли  сберечь
крошечного разумника,  сидящего  на  спине.  Карликов  сшибали  из  пращи,
пробивали стрелами, сдергивали вниз арканами и немедленно били,  не  давая
уползти в темноту, где юркого малютку сумел бы найти разве  что  Ромар.  И
неважно, что большинство неуязвимых птиц утекло в степь, на спинах  у  них
уже никого не было, а это значит,  что  грозное  чудище  стало  отныне  не
страшнее простого, хоть и опасного зверя.


     Тейко попал в тот отряд, которому выпало спуститься в речное русло со
стороны Великой. Он шел, мрачно предвкушая, как  посчитается  с  проклятым
мангасом  (приговор  рода  есть  приговор  рода,  но  ему,  Тейко,  думать
по-своему никто не запретит!), как в  одиночку  завалит  диатриму,  и  как
сородичи воздадут ему хвалу. И Уника... вот тогда-то  несчастная  мангаска
поймет, какой дурой была, им, Тейко, пренебрегая! Поймет, да поздно будет!
Он на нее и смотреть не станет. Зачем ему такая?.. Мало ли пригожих  девок
в роду. А уж вдовы из-за него и вовсе передерутся. Это же  понимать  надо:
каждой лестно, чтобы не корявый какой сучок к ней  вперся,  а  он,  Тейко,
молодой, красивый, с клювом добытой диатримы...
     Тейко еще не успел придумать, на какое место он сумел  бы  пристроить
громадный клюв длиной в локоть взрослого мужчины, когда отряд остановился.
Здесь, под  откосом,  у  людей  были  кое-какие  преимущества.  Во-первых,
диатримы не так ловко лазили вверх-вниз,  как  бегали  по  ровному  месту;
во-вторых, достать человека  клювом  на  крутизне  птицам  было  вовсе  не
просто; в третьих, бить птицам по ногам здесь было куда сподручнее, нежели
на равнине. Поэтому Бойша и отправил  на  обрывы  всего  сотню  охотников,
оставив для сражения на равнине две.
     Хвороста натаскать успели самую малость. Наверху завопили, загомонили
карлики и заорали их птицы. А потом все вокруг внезапно осветилось;  четко
прорисовались пятна кустов на фоне трепещущего пламени - это Бойша зажигал
сухую степь.
     - Жги! - раздался приказ и Тейко с первого удара высыпал сноп искр  в
заранее подготовленный ком сухого ковыля.
     От нетерпения Тейко облизнул пересохшие губы. Сейчас он всем покажет,
что напрасно хвалили мангаса - подумаешь, трех баб до ворот  довел!  Чалох
женщин спас, а Таши Чалоха бросил, и сам сбежал! Это все видели! Жаль его,
Тейко, рядом не было... Будь он там, небось и Чалох живым  вернулся  бы...
Сейчас Тейко уже не помнил, что сам остался стоять за  спинами  охотников,
когда Таши двинулся к воротам.
     - Копья упира-а-ай! - не таясь, орали старшие охотники.  Наверху,  на
крутизне, во всю слышался гомон, клекот  и  треск  -  это  диатримы  слепо
ломили сквозь заросли, не разбирая дороги, одним  лишь  инстинктом  чуя  -
надо бежать от огня. Куда лучше понимали это их вожатые - карлики.
     - Лапы им руби! Копьем прикрывайся и поджилок руби!  -  надсаживаясь,
орали справа и слева.
     Тейко, как и Таши, стоял с  толстым  загонным  копьем;  рядом  с  ним
оказалось трое или четверо охотников постарше, с  топорами.  Кое-кто  ради
такого случая успел пересадить кремневое лезвие рабочего топора на длинную
рукоять топора боевого; на таких взирали  с  завистью  -  то-то  удобно  в
схватке будет!
     Над обрывом черными змеями  взметнулись  шеи  диатрим.  Птицы  валили
напролом, понукаемые зоркими хозяевами, на залитом тьмой  склоне  им  было
очень легко оступиться - и одна из птиц оступилась. Не  выдержав  тяжести,
вывернулся камень,  подломилась  чудовищная  лапа  -  и  диатрима  кубарем
покатилась вниз, прямо под ноги охотникам. Прежде, чем она успела  встать,
заработали топоры и копья детей Лара. Памятуя слова вождя, били в глаза  -
ослепленная диатрима не противник,  да  и  нельзя  долго  с  одной  птицей
возиться - другие напирают.
     Тейко к расправе не поспел: вовремя понял, что нельзя к врагу  спиной
поворачиваться. Пернатый силуэт, подсвеченный дальними кострами,  вознесся
над ним, и Тейко, хакнув  от  напряжения  пхнул  копьем  спешащую  к  нему
смерть. При таком ударе  тяжеленное  ратовище  с  иззубренным  кремнем  не
смогло бы даже пробить скользкие перья, но и соскользнуть копью в  сторону
Тейко не позволил: успел упереть застроганную пятку в камень  и  диатрима,
не  сумев  остановиться  на  крутизне,  сама   напоролась   на   преграду.
Почувствовав вошедший в тело камень, птица  сиганула  вверх,  над  головой
Тейко мелькнули лапы, впустую загребающие воздух, вершковый коготь  рванул
из головы клок волос вместе с  кожей.  Клекот  птицы  слился  с  надрывным
хрипом Тейко, а потом вся громада ухнула  вниз,  унося  вырванное  из  рук
копье.
     Где-то должно было быть второе загонное  копье  -  зря,  что  ли  всю
дорогу тащил на плече две жердины, но оно никак не  попадалось  под  руку,
Тейко безоружный метался, стремясь лишь  уклониться  от  катящейся  сверху
птичьей лавы.
     -  Копья  упира-ай!..  -  натужно  ревел  чей-то   голос   и   словно
послушавшись команды, отыскалось копье, сам же положил на склон так, чтобы
удобно было схватить.
     Что  творилось  по  сторонам,  Тейко  не  очень  видел,  слышал  лишь
радостный посвист стрел -  значит  целы  лучники,  засевшие  под  каменным
обрывом, сшибают с птичьих спин мелкую погань.
     Вторую птицу взяли разом на два копья - кто пособил, Тейко и заметить
не успел, гадина задергалась,  отшвырнув  Тейко  в  сторону.  Приложило  к
камням крепко, но и то к добру, потому что в  ту  же  секунду  кувырнулось
через бьющуюся тварь третье чудовище, и в той каше уже никто бы не уцелел.
     Тейко с трудом  приподнялся,  ухватил  топор,  оброненный  кем-то  из
старших охотников. Он уже видел, что лапы птицам так просто не перерубишь,
но, когда мозолистая нога ступила  совсем  рядом,  что  было  сил  рубанул
диатриме топором по голени. Всю силу вложил с  этот  удар  -  а  только  и
успел, что просечь толстенную бугристую кожу. Оно и  понятно  -  если  так
бегать,  то  неизбежно  ноги  набьешь.   Да   и   кости   птичьи   упруги:
нечеловеческая сила нужна, чтобы их сломать. И, все-таки раненая  диатрима
заорала  дурным  голосом,  слепо  ударяя  клювом,   скакнула,   и   Тейко,
очутившийся сзади, саданул по той же лапе  второй  раз.  Эх,  кабы  всегда
можно было диатриму со спины бить! Острый рабочий топор,  пересаженный  на
тяжелое топорище, пересек-таки сухожилие, лапа  конвульсивно  подогнулась,
когтистые пальцы сжались, громадина запрыгала вниз на одной ноге, не  умея
ни остановиться, ни стать на больную ногу.
     Рядом с Тейко уже почти никого не было. Люди вовремя сообразили,  что
грудью в грудь напор диатрим не  остановишь.  Отбегали,  выпуская  стрелы,
норовя зайти сбоку,  чтобы  кремневый  оголовок  не  скользил  по  плотным
перьям.  Диатримы,  оступаясь  на  крутом  склоне,  скатывались  к  руслу;
большинство повернуло не через Истрец, а через Великую, где ила  оказалось
куда меньше, да и противоположные берег был гол, точно  камень-окатыш.  Те
же из диатрим, что первыми рванули через старицу, получили  полной  мерой.
Сухая корка проломилась; первые беглецы  забились,  пытаясь  выбраться  из
зыбучей грязи. Людям там тоже пришлось несладко - но  вывернулись  как-то,
исхитрились;  били  скатившихся  на  землю  карликов   пронзали   копьями,
разбивали черепа дубинами, втаптывали в ил ногами.
     С той стороны, где расстилалось мертвое русло Великой, победа  далась
не так просто, но и  там,  пользуясь  темнотой  и  неприятными  противнику
каменными россыпями, люди одолевали.
     Тейко мало что не обеспамятовал от льющейся крови. В его руках  снова
было копье - то же самое, или новое где подобрал? Наконечник с копья давно
слетел, оставшись в брюхе одного из несущихся  с  горы  чудовищ,  и  Тейко
орудовал ратовищем  словно  дубиной.  Оказалось,  что  ими  всего  удобнее
действовать: ежели приложить длинной жердью по слабому  птичьему  месту  -
основанию шеи. Жаль, что редко поворачивается бегунья спиной к  врагу.  Но
уж тем пернатым, что,  потеряв  хозяев,  пытались  не  биться,  а  бежать,
немедленно доставался удар в спину:  под  перо,  по  сухожилиям,  а  потом
находилась пара здоровяков с бревном на замахе  и  в  кашу  разбивали  шею
бьющейся птице.
     Но  уж  пока  седок  был  там,  на  верхотуре,  к  диатриме  было  не
подступить. Она даже словно  видеть  начинала  лучше,  а  может  и  впрямь
глядела чужими глазами.
     Визг карликов, горловые  звуки  птиц,  крики  людей  слились  в  один
бесконечный вопль, круживший голову и вселявший  безоглядную  храбрость  в
сердца всех, кто оказался в  этот  миг  поблизости.  Среди  всеобщего  ада
невозможно помнить о себе. И все-таки в  какое-то  мгновение  Тейко  краем
глаза заметил согнутую  фигуру,  которая  кубарем  скатилась  с  откоса  и
зачавкала по грязи, стремясь уйти от схватки.
     Кто-то пытается бежать! Тейко вдруг ожгла дикая догадка  -  это  Таши
струсил, не выдержал настоящего боя и уползает в темноту!
     - Тр-рус! - рявкнул Тейко.
     Швырнув ратовище, он выдернул из-за кушака  так  и  не  пригодившийся
покуда боевой топор,  невероятным  прыжком  рванулся  вслед  за  беглецом,
разбрызгивая жидкую грязь в три скачка  догнал  его.  В  призрачном  свете
пляшущего над обрывом огня блеснули круглые глаза и хищно изогнутая  спина
готового к броску карлика. Тейко играючи отбил в сторону  тонкое  костяное
копьецо; и окончательно потеряв голову, отчего-то не стал  добивать  врага
топором, как положено, а рванулся в рукопашную. Так хотелось  ощутить  под
пальцами мерзкое горло, сдавить его, поймать последний предсмертный  хрип!
Тейко и диатрит вдвоем опрокинулись в грязь; озверев, парень  одной  рукой
вдавил чужинца в ил, со всего размаха приложил кулаком и  раз,  и  два,  и
три; в настоящем бою такого себе не позволишь, но тут Тейко словно бы  ума
лишился. Не диатрита бил,  а  Таши,  проклятого  мангаса,  обманным  своим
колдовством уведшего Унику...
     Лицо карлика скрылось под слоем грязи. Бестолково  задергались  руки,
судорожно засучили кривые ножонки; а Тейко, упоенный победой, все давил  и
давил, пока враг не замер  окончательно.  И  лишь  потом,  подняв  голову,
увидал, что сверху валят новые и новые  диатримы  и,  если  бы  не  другие
охотники, не сносить бы ему головы.
     Словно в тяжком сне наблюдал Тейко, как движутся их темноты громадные
тени, как встал на их пути Дир - воин из Бараговой семьи, встретил  копьем
первую птицу и тут же упал под ноги следующим - некому оказалось  прикрыть
охотника сбоку. И Тейко вдруг вспомнил:  это  с  Диром  они  останавливали
птицу в два копья!
     Тейко вскочил, страшным усилием вырвал тяжелое копье из  туши  убитой
птицы и успел к обрыву, над которым  уже  вздымались  новые  тени  бегущих
птиц. Там, на высоте,  в  битве  произошел  перелом.  Диатриты  больше  не
пытались прорываться сквозь две сотни Бойши и  полыхающую  степь.  Темнота
показалась им не столь опасной, как огонь. И они угодили  в  расставленную
Бойшей ловушку. Вот только тем людям, что ждали врага под обрывом,  вторая
волна беглецов доставила много трудов и крови.
     Тейко не знал, что это побежали те остатки пришельцев,  что  пытались
было уйти через огонь, не знал, что победа уже в руках людей. Неведомо ему
было, что творилось наверху.  Видел  лишь,  что  прут  злодеи  нахрапом  и
попытался загородить им дорогу, хоть  и  видел,  что  бегущие  с  потерями
считаться не станут.
     Даже если диатрима и разглядела нацеленный кремень, она не  могла  ни
остановиться, ни  хотя  бы  замедлить  бег.  Удар  был  так  страшен,  что
проломилась прочная грудная кость,  на  полузвуке  оборвалось  курлыканье,
диатрима кувырнулась всем  весом  грянув  оземь.  Тейко  в  это  мгновение
показалось, что само небо обрушилось сверху, погасив огни, и шум  сражения
и весь мир...


     Отогнанные кострами карлики вязли на своих птицах в топком иле. Мечта
Таши почти исполнилась - люди разили врага в  самом  для  врага  неудобном
месте. Не помогла диатритам их хитрость, обманул их  казалось  бы  прочный
слой ила, и, хотя  огонь  на  них  как  следует  пустить  не  уда