проникся к тебе любовью? -
спросил я, когда мы спускались вниз по лестнице.
     Витька усмехнулся.
      -  Пока ты беседовал с духами, мы с ним тоже кое о чем
потолковали. Я насторожился.
     - И о чем же была беседа?
      -  Не беспокойся, - снова усмехнулся Витька. - Ни одну
из заповедей Париса я не нарушил.
       Мы   вышли   из   подъезда  во  двор.   Было   начало
одиннадцатого,  но  солнце еще не успело проникнуть  в  этот
тихий  уголок,  который, казалось, был  отгорожен  от  всего
остального  мира.  Детская площадка была  пуста  -  на  лето
родители  развезли  своих отпрысков кто куда  смог:  кто  на
курорт,  а  кто по-простому - на дачу с бабкой да дедом.  На
скамеечке  под  липой сидела пара благообразных  старушек  в
аккуратных платьицах и чистеньких белых платочках. Слева  от
подъезда темнела большая лужа, как после сильного дождя. Но,
насколько я помнил, ночью дождя не было.
     - Так все же, о чем вы говорили с Трепищевым? - спросил
я у Витьки.
      - Естественно, о литературе, - ответил он. - О чем еще
говорить с писателем?
      Сказав  это,  он  умолк, хотя прекрасно  понимал,  что
именно меня интересовало. Такая уж у него была натура.
     - Ну и?.. - подтолкнул я его.
     - Мы смогли прийти к соглашению.
      Я с тоской посмотрел на своего приятеля. Я знал Витьку
Кровица  с первого класса, и то мне порою казалось,  что  он
намеренно  пытается  вывести меня  из  себя.  На  людей  же,
которые встречались с ним впервые, Витька, в зависимости  от
того,   какое  у  него  в  данный  момент  было  настроение,
производил   впечатление  либо  невозможного  зануды,   либо
гнуснейшего типа с непереносимым характером.
     - К какому соглашению? - пришлось спросить мне.
      -  Вадим согласился с тем, что его творения -  это  не
литература. И даже не способ зарабатывания денег. Ты знаешь,
он  признался  мне,  что  как-то  раз  случайно  услышал   в
издательстве   разговор  о  том,   что   выпуск   его   книг
оплачивается неким меценатом. И оплачивается весьма щедро. В
противном  случае  издательство  ни  за  что  не  стало   бы
тиражировать подобную чушь. Я же, в свою очередь, согласился
с  тем,  что  тот факт, что книги его издаются,  безусловно,
является для автора стимулом к дальнейшей работе.
     - И это все?
      -  Все. В конце разговора Вадим сказал, что беседа  со
мной  помогла ему по-новому взглянуть на то, что он  делает.
Еще  он сказал, что писать, конечно же, не бросит, но  будет
уделять больше внимания композиции книги и языку. Не  думаю,
что  у  него  что-нибудь получится,  -  как  автор  Трепищев
совершенно безнадежен, - но приятно уже то, что человек смог
осознать  свои  недостатки и даже готов  начать  бороться  с
ними.
     - И при этом ты не сказал ни одного доброго слова о его
книгах?   -   спросил   я,  все  еще  ожидая   какого-нибудь
неприятного сюрприза.
      -  А  ты  считаешь, что о них можно сказать хоть  что-
нибудь, кроме слова "мерзость"?
      Вопрос был чисто риторическим, поэтому я и не стал  на
него отвечать.
      -  А  что  тебя так беспокоит творчество Трепищева?  -
спросил Витька.
      -  Меня  интересуют не книжки Трепищева, а  то,  каким
образом  все  это связано с тем, что происходит  с  нами,  -
ответил я.
     - Ты думаешь, это настолько серьезно?
      - Суди сам. Во-первых, в каждом варианте реальности из
тех,  где нам довелось побывать, мы непременно видели  книги
Трепищева.   Причем  даже  их  оформление   было   абсолютно
идентичным.  Во-вторых,  во время  вчерашнего  разговора  по
телефону  Парис почему-то был возмущен тем, что мы  в  шутку
стали  восхищаться  книгами Трепищева. А сегодня  он  вообще
взбеленился,  не объяснив даже толком причину своего  гнева.
Между  тем  мы  всю ночь находились в квартире Трепищева,  и
ошибка, которую мы, по словам Париса, допустили, могла  быть
связана только с небезызвестным нам писателем. И наконец, в-
третьих,  у Трепищева на ключах болтается клиппер,  который,
как утверждает Парис, ему вручили солтеки. Помнишь историю о
том,  как  он к нему попал: какой-то незнакомец подарил  ему
брелок  в  коридоре издательства, пообещав,  что  безделушка
-%/`%,%--.  принесет писателю удачу. Так все и произошло.  А
теперь  еще  выясняется, что существует  некий  таинственный
меценат, который с удивительной щедростью спонсирует издание
его никчемных книг.
      -  Ты хочешь сказать, что все наши проблемы связаны  с
Трепищевым?
     - Я не стал бы исключать такую возможность.
      -  Почему в таком случае Парис не хочет прямо  сказать
нам об этом?
     Я усмехнулся.
     - Можешь сам задать ему этот вопрос при встрече.
      Пройдя  дворами,  мы вышли в узкий  переулок,  который
вывел нас на Неглинную.
      - Как тебе это нравится? - Витька указал на вывеску  с
названием  улицы, висевшую на углу дома, рядом с которым  мы
оказались.
      На  вывеске, как, впрочем, и положено, было  написано:
"Ул. Неглинная". А чуть ниже более мелкими буквами в скобках
указано: "Ул. Л. Утесова".
      - По-моему, неплохая идея, - улыбнулся я. - Чем каждые
десять-пятнадцать лет менять имена улиц и  названия  станций
метро, внося сумятицу в сознание как коренных москвичей, так
и  гостей нашей многострадальной столицы, лучше уж указывать
различные варианты названий улиц в скобках, после основного.
      -  Мне  нравится мир, в котором улицы называют именами
музыкантов, а не военачальников.
     Витька умиротворенно улыбнулся.
      -  Пойдем  до  Трубной пешком или  поймаем  машину?  -
спросил я.
      -  Я  лично не прочь прогуляться, - ответил Витька.  -
Интересно   посмотреть,  чем  еще  этот  вариант  реальности
отличается от тех, в которых мы уже побывали.
      Не  спеша, внимательно глядя по сторонам, мы  пошли  в
направлении Трубной площади.
     Чисто внешне новый вариант реальности ничем особенно не
отличался  от  того, который я привык считать  своим.  Кроме
разве  что  вывесок с вариантами названий  улиц.  Да,  может
быть,  еще  и  непривычной чистотой на улицах.  Здесь  через
каждые  десять-пятнадцать  метров  у  края  тротуара  стояли
аккуратные урны, раскрашенные под матрешек, в то время как в
моем  мире  лет пять-шесть назад буквально в один момент  по
какой-то   совершенно   необъяснимой   причине   все    урны
таинственным образом исчезли не только с улиц города, но и с
платформ станций метро. Большинство моих знакомых склонялись
к  мнению,  что  урны были убраны по распоряжению  городских
властей,  поскольку представляли собой удобные  тайники  для
самодельных  мин, используемых террористами.  Однако  Витька
Кровиц  придерживался иного мнения. Когда речь  заходила  об
исчезнувших  с улиц урнах, он напускал на себя  таинственный
вид и негромко сообщал желающим узнать его мнение по данному
вопросу, что на самом деле исчезновение урн не обошлось  без
вмешательства  неких сил, о которых мы  пока  еще  не  имеем
никакого  представления, но которые со временем  обязательно
проявят  себя  снова.  Что это были  за  таинственные  силы,
Bитька    комментировать   отказывался.   Тогда   я   только
посмеивался над своим чудаковатым приятелем, который даже за
самыми простыми вещами непременно желал видеть заговор каких-
нибудь спецслужб. Но сейчас я начинал думать, что, возможно,
Витька  был  не так уж Далек от истины. Что, если  внезапное
исчезновение Урн с улиц города было связано с тем, что  кто-
то  из  создателей гобелена вечности в очередной раз изменил
реальность  таким образом, что в новом варианте мы  остались
без  урн  .У  меня  перед  глазами  давно  уже  не  мелькали
стекловидные  тела "головастиков", из чего я  сделал  вывод,
что  утратил свой дар общения с духами. По мне, так оно и  к
лучшему.
     Когда мы проходили мимо табачного ларька,
     Витька привычным жестом хлопнул себя по карману.
     - Сигареты кончились, - сообщил он и принялся шарить по
карманам в поисках денег.
     Спустя пару минут Витька прекратил бесполезные поиски и
посмотрел на меня не то с досадой, не то с упреком.
      -  Ответь мне, друг мой Анатоль, - произнес он  весьма
патетически, - почему у тебя в карманах всегда полно  денег,
а мои неизменно пусты?
     - Судьба у тебя такая, - с усмешкой ответил я, доставая
из кармана бумажник, чтобы выдать Витьке деньги на сигареты.
     Заглянув в бумажник, я удивленно присвистнул.
      -  Что,  тоже  пусто? - с затаенной  радостью  спросил
Витька.
      Я  достал одну из купюр и протянул ее Витьке. Это была
красная  бумажка с барельефом Ленина, заключенным  в  ровный
овал, - старый советский червонец.
       Витька   аккуратно  взял  купюру  двумя  пальцами   и
внимательно осмотрел ее.
      - Свежая, - сообщил он. - Год выпуска тысяча девятьсот
девяносто девятый. И между прочим, написано "Банк России".
     - На старых советских деньгах номинал купюры был указан
на языках всех союзных республик, - напомнил я.
      - Ничего такого здесь нет, - покачал головой Витька. -
Все надписи только на русском.
      Я  достал  из  бумажника еще пару купюр  -  пятерку  и
трешку.  Деньги  выглядели точно так же,  как  их  советские
аналоги,   за  исключением  тех  незначительных   изменений,
которые отметил Витька.
      -  Что-то  мне все это не нравится, - покачал  головой
Витька.
      Подойдя  к табачному ларьку, он какое-то время  изучал
выставленный на витрине ассортимент, после чего наклонился к
окошку  и  протянул  продавцу червонец. Получив  сигареты  и
сдачу, Витька подошел ко мне и показал пачку "Честерфилда".
      -  Я был не прав, - сообщил он повинным голосом, - мне
здесь  нравится.  Выбор сигарет не хуже,  чем  у  нас.  Зато
"Честерфилд" стоит всего рубль двадцать.
      Сей удивительный факт настолько потряс Витьку, что  он
даже забыл отдать мне сдачу, ссыпав всю ее себе в карман. Да
и  вид у него был какой-то странный - не то растерянный,  не
то подавленный.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Я подумал о памятнике Дзержинскому, - ответил Витька,
глядя куда-то в сторону. - Интересно, где он сейчас?
      Естественно,  он  думал не о  Железном  Феликсе,  а  о
Федоре,  который остался в подземном переходе под  Лубянской
площадью, готовый умереть за то, чтобы во второй раз  убрать
бессмертное творение Вучетича с постамента.
      - Давай зайдем в какой-нибудь магазин и посмотрим, как
там с ценами, - предложил Витька.
      -  Знаешь ли, после случая в "Библио-глобусе" магазины
внушают  мне  опасение, - признался я  немного  смущенно.  -
Кроме того, мы же идем на встречу.
      -  Тогда давай доедем до Трубной на машине, внес новое
предложение Витька.
      Не  дожидаясь, что я отвечу на это, он подбежал к краю
проезжей  части  и  поднял руку. Тотчас же проезжавшая  мимо
желтая "Волга" с шашечками и вписанной в круг большой буквой
"Т"  на  борту взвизгнула тормозами и остановилась  у  самой
бровки.
      -  Куда  едем? - спросил, выглянув в окошко,  шофер  в
форменной  кожаной  кепке, какие лично я видел  у  таксистов
только в кино.
      Витьку,  похоже, тоже смутило то, как  быстро  удалось
поймать машину.
      -  Нам  недалеко, - не очень уверенно махнул он  рукой
вдоль  дороги.  -  До Трубной... Вообще-то,  можно  дойти  и
пешком.
      -  Садитесь. - Таксист, улыбнувшись, кивком указал  на
заднее сиденье.
      Витька  оглянулся и растерянно посмотрел на  меня.  Не
зная, что сказать, я пожал плечами.
     - Сколько? - спросил Витька у таксиста.
     - Что "сколько"? - непонимающе посмотрел на него тот.
     - За сколько доедем? - уточнил свой вопрос Витька.
     - Да минут за пять, - усмехнулся таксист.
     - Я имею в виду, сколько это будет стоить? - Что значит
"сколько"?  -  Таксист  как-то  недобро  глянул   на   моего
приятеля.  -  Сколько счетчик покажет, столько и  заплатите.
Витька снова посмотрел на меня.
     Я коротко кивнул. Витька открыл заднюю дверцу машины и,
подождав,  когда я заберусь на сиденье, опустился  рядом  со
мной.
      Машина отъехала от тротуара и, быстро набрав скорость,
понеслась в сторону Трубной площади.
      Мы  с  Витькой притихли на заднем сиденье, словно  два
школьника, впервые решившие прокатиться на такси.
      Наклонившись вперед и чуть в сторону, Витька глянул на
счетчик. Увиденное настолько поразило его, что он ничего  не
сказал,  только откинулся на спинку сиденья и прикусил  край
нижней губы.
      -  Где  остановить? - спросил таксист,  когда  впереди
показался выезд на Трубную площадь.
     - Возле ресторана "Эрмитаж", - ответил я. Таксист молча
кивнул.
     Развернувшись на площади, машина свернула на Петровский
бульвар и остановилась у тротуара.
      -  Приехали.  -  Таксист ударил  пальцем  по  рычажку,
выключая счетчик.
     - Сколько с нас? - спросил я, доставая бумажник.
     Таксист щелкнул ногтем по окошку счетчика.
     - Сорок восемь копеек.
     - Сколько?! - воскликнул я вне себя от изумления.
      Обернувшись, таксист положил локоть на спинку сиденья,
окинул  нас  с Витькой придирчивым, оценивающим  взглядом  и
недобро прищурился.
     - Вы это кончайте, мужики, - медленно, роняя слова, как
тяжелые  камни,  произнес  он. -  Раз  уж  прокатились,  так
платите.
     - Да, да, конечно!
      Я  нашел  в  бумажнике рублевую купюру и  протянул  ее
таксисту.
      Лицо  таксиста  сразу  же  подобрело.  Убрав  рубль  в
пластиковую  коробочку  для  денег,  он  принялся  аккуратно
отсчитывать сдачу.
     - Не надо, - махнул я рукой. - Оставьте сдачу себе.
      Таксист искоса глянул на меня, словно хотел убедиться,
что я не шучу.
      -  А  до  памятника Дзержинскому отсюда  можно  быстро
доехать? - спросил Витька.
     - До Лубянки, что ли? - уточнил таксист.
     - Ну да, - кивнул Витька.
     - Минут семь-восемь. - Таксист, должно быть, усмотрел в
нас приезжих, почему и счел нужным добавить:
     - Только памятника там теперь нет.
     - А где же он? - изобразил удивление Витька.
      -  Так  еще  в  девяносто пятом сняли по  распоряжению
властей. Не слышали, что ли?
       Мы   с   Витькой  дружно  мотнули  головами.  Таксист
усмехнулся.
     - Расплавили, значит. Железного Феликса, - сказал он. -
И наделали из этого металла несколько сотен маленьких копий,
высотою в десять сантиметров. Говорят, иностранцы покупали с
большой охотой.
      Попрощавшись со словоохотливым таксистом, мы вышли  из
машины.
       Запрокинув  голову,  Витька  посмотрел   на   голубое
безоблачное  небо,  вздохнул полной  грудью  и  наслаждением
расправил плечи.
      - Мне определенно нравится такой вариант реальности, -
сказал он. И, взглянув на меня, спросил:
     - Ты бы не хотел навсегда остаться здесь?
      -  Не  забывай о Ленине на деньгах, - сказал я,  чтобы
несколько охладить его энтузиазм.
      - Ленин - это ерунда, - пренебрежительно! махнул рукой
Витька.  - Всего лишь символ. Не было обмена денег -  вот  и
остался Ильич на купюрах. Ты только представь себе, Анатоль,
в  этом  мире  удалось провести экономические реформы  таким
удивительным образом, что эта счастливая страна до  сих  пор
-%  знает,  что  такое инфляция, девальвация, деноминация  и
прочая чушь, включая кризис и дефолт. Хотелось бы мне знать,
какой гений стал автором подобного чуда?
      -  Останови  первого встречного и спроси,  -  в  шутку
предложил я.
      - Ничего не выйдет, - уверенно покачал головой Витька.
-  Народ  на всю жизнь запоминает имена тех, благодаря  чьим
усилиям  деньги  в  их  карманах превращаются  в  ничего  не
стоящие  цветные  бумажки.  А  в  тех  странах,  где   народ
благоденствует, рядовые граждане затрудняются  даже  назвать
имя  своего премьер-министра. Зачем им знать его, если и так
все в порядке!
       -  Памятник  Дзержинскому,  переплавленный  на  сотни
маленьких Феликсов, может оказаться точно таким же символом,
как Ленин на червонцах, - заметил я. - То, что его убрали  с
Лубянки,  вовсе  не означает, что ГБ не имеет  в  этом  мире
никакой  власти.  Я даже думаю, что если в  данном  варианте
реальности    удалось   избежать   серьезных    общественных
потрясений, то и гэбуху никто не тронул - как была она,  так
и осталась государством в государстве.
      -  Не  ломай  кайф,  Анатоль, - недовольно  поморщился
Витька. - Только человек нашел мир, в котором можно вроде бы
жить, как ты тут же начинаешь изображать из себя убежденного
пессимиста, пытаясь найти черную кошку сам знаешь где.
      Мы дошли до стеклянных дверей ресторана, возле которых
стоял  высоченный  швейцар  в  роскошной  красной  ливрее  с
галунами и позументами.
      Почему-то швейцар был негром, что, впрочем, не  делало
его  фигуру менее солидной и значимой. Скорее даже наоборот.
Лишь оказавшись рядом с лощеным, рослым швейцаром, разодетым
словно  шотландский гвардеец, только без медвежьей шапки  на
голове,  я сообразил, что наш с Витькой вид не соответствует
ресторанной атмосфере. Но поскольку в ресторан нам  так  или
иначе попасть было необходимо, я застегнул "молнию" ветровки
под  самое горло, чтобы не было видно майки под ней, подошел
к  швейцару  и, стараясь, чтобы голос мой звучал  солидно  и
уверенно, произнес:
      -  У нас здесь столик заказан. Швейцар-негр не проявил
ни  малейшего  недоумения по поводу того, что  мы  пришли  в
ресторан, одетые в джинсы и кроссовки.
      -  Обратитесь к метрдотелю, - проронил он на чистейшем
русском  языке  и,  услужливо распахнув  перед  нами  дверь,
указал  на  мужчину лет сорока, стоявшего  возле  небольшого
столика.
      Мужчина  был  небольшого роста, но,  одетый  в  черный
смокинг  с  белоснежной манишкой и черные  лаковые  ботинки,
смотрелся  очень даже респектабельно. Несколько портили  вид
разве что невозможно черные волосы, гладко зачесанные назад.
При  глубоких  залысинах на висках смотрелось это  не  очень
красиво. К тому же волосы были откровенно крашеными.
       Сей  факт  придал  мне  некоторую  уверенность,  и  я
решительно направился к метрдотелю.
       -  Чем  могу  вам  служить,  товарищи?  -  приветливо
улыбнулся метрдотель.
      Мы  с  Витькой быстро переглянулись, не  понимая,  как
следовало оценивать слово "товарищи" как намеренное, хотя  и
несколько   завуалированное   оскорбление   или    же    как
закрепленную   временем  и  ,  традициями  форму   вежливого
обращения к незнакомым?
     - У нас заказан столик, - с вызовом произнес Витька. И,
секунду поколебавшись, добавил:
     - Товарищ.
     Метрдотеля подобное обращение ничуть не смутило.
      - На какое имя? - спросил он, раскрывая лежавшую перед
ним большую красную папку.
      -  На  имя  Анатолия Зверинина, - сказал я. Метрдотель
быстро пробежал взглядом по списку.
      -  Все верно, - вновь улыбнулся он, переведя взгляд на
нас. - Столик на три места заказан. Прошу вас.
     Протянув руку, он указал в сторону обеденного зала.
     Мы молча проследовали за ним.
      Зал  оказался небольшим и вполне уютным. В отличие  от
тех ресторанов, где мне довелось бывать, в убранстве его  не
наблюдалось ни плохо замаскированной убогости, ни  нарочитой
аляпистой роскоши, способной вызвать у нормального  человека
разве  что  раздражение.  Столиков  в  обеденном  зале  было
немного,  десятка  полтора. Почти все они  были  заняты,  за
исключением двух или трех, которые, по-видимому, так же, как
наш, были заказаны. Больше всего меня порадовало, что в зале
не  было эстрады с надрывающимся во всю мощь своих динамиков
самодеятельным  коллективом, распевающим  шлягеры  нынешнего
лета, которые и в оригинальном-то исполнении невозможно было
слушать, не испытывая при этом острых приступов зубной  боли
и несварения желудка.
      Усадив  нас  за  столик, метрдотель пожелал  приятного
аппетита  и  удалился.  Место его  тут  же  занял  такой  же
улыбчивый  официант, вручивший нам папки  с  меню,  на  коже
которых золотом было оттиснуто название ресторана.
      У  Витьки челюсть отвисла, едва он