Михаил АХМАНОВ
   СРЕДА ОБИТАНИЯ





Анонс

     Он был смертельно болен. И не только он один - всю его планету сотрясали социальные и природные катаклизмы. Но сейчас, унесенный ураганом времени и оказавшийся в чужом теле и в чужом мире, Павел с ужасом осознал, чем пришлось поступиться неведомым потомкам ради спасения человечества. У обитателей подземных городов не было ни памяти о прошлом, ни цели в будущем, ни синего неба над головой. Все это осталось на загадочной Поверхности. Но Павел, чужак из далекого XXI века, не смирился и начал свой долгий путь наверх...

Глава 1

     Необходимо со всей ответственностью осознать тот факт, что человеческая цивилизация в нынешнем ее состоянии нестабильна, а значит, нежизнеспособна и клонится к упадку. Упадок может наступить в силу множества причин, наиболее реальные из которых указаны в Пункте Втором.
     ?Меморандум? Поля Брессона, социолога, представленный Комитету Безопасности Римского Клуба в 2036 году и уничтоженный в период Эры Взлета.
     Доктрина Первая, Пункт Первый

ДАКАР

     Он находился в вагоне поезда. Вагон выглядел непривычно, но странность его как бы пряталась и ускользала от взгляда, слуха и рассудка. Если говорить определенней, глаза еще что-то замечали, но погруженный в дремоту разум был не в силах осознать увиденное, словно начисто лишившись способности к анализу, к оценке событий и обстоятельств, к реакции на окружающий мир. Вместе с этим исчезло и чувство времени; он не мог сказать, сколько минут, часов или дней сидит в глубоком мягком кресле, бездумно уставившись в угол между полом и стеной вагона.
     Дар логического мышления был утерян, но возможность фиксировать увиденное сохранилась. Без всякой цели, просто так. Эти пассивные наблюдения не являлись пищей для ума, не будили ни любопытства, ни фантазии, а оседали где-то в безднах памяти, проваливались в мертвую ее трясину и таяли - так, как тают звезды в рассветных небесах. Частицы реальности, подчиняясь внутреннему бессознательному ритму, мелькали перед ним картинками-вспышками на невидимом экране: проблеск, темнота и снова проблеск. Одна картинка, другая, третья, четвертая...
     Пол. Обыкновенный пол из темно-коричневого пластика. Не гладкий, а чуть ребристый. Рисунок - шестиугольники с насечкой, идущей то вдоль, то поперек. Пол идеально чистый, не видно ни пылинки, ни соринки.
     Спинка кресла - того, что впереди. Тоже пластик, оттенка кофе с молоком. Над спинкой торчит голова. Женская. Пышная прическа: пряди волос уложены в виде океанских волн. И цвет такой же: у корней - фиолетовый, потом синий, лазурный, зеленый, нежно-нефритовый и на самых кончиках - белый, как морская пена.
     Проход. Широкий проход справа, за ним - ряд кресел у противоположной стены. Большей частью пустых, только где-то впереди смутно маячит фигура в пестром облегающем комбинезоне. Яркая броская ткань - чередование алых и желтых полос, черный узор у запястья и ворота... Мужчина? Женщина? Непонятно...
     Слева стена - светло-серая, слегка вогнутая, плавно переходящая в потолок. На сером фоне - рисунок: розовые нити расходятся бесконечной паутиной, ползут к потолку и полу. Стена чуть заметно мерцает, наполняя вагон слабым жемчужным светом. Настолько слабым, что конец вагона не разглядеть. Или он слишком длинный?.. Много длиннее обычного, а еще...
     Окна!
     Окон нет. Нет покачивания, потряхивания, лязга на стыках рельсов, гула моторов, скрипов, шорохов. Мертвая тишина! Ни звука, ни признака движения... Но он почему-то знал, что находится в поезде и несется вперед со скоростью пули.
     Куда? Вероятно, домой...
     Эта мысль, прорвавшись сквозь вязкий туман, окутавший сознание, почти разбудила его.
     Поезд... Он - в поезде... Значит, возвращается из Москвы в Петербург. В последние годы, после начала болезни, он ездил только в Москву, к своим издателям. Ездил на день. Болезнь не отпускала его надолго: все понедельники и четверги он проводил в центре диализа - лежал, подключенный к искусственной почке, и с каждым разом эти сеансы становились все дольше и мучительней. Врачи и медсестры посматривали на него с плохо скрытым сочувствием - мол, почти не жилец...
     Эти взгляды вдруг ясно вспомнились ему, заставив вздрогнуть. Сумка! Он судорожно пошарил рукой по сиденью, с трудом нагнулся и заглянул под кресло.
     Сумки не было.
     Странно. Даже не странно - ужасно!
     Черная кожаная сумка сделалась для него таким же необходимым предметом, как брюки, башмаки, пиджак. В сумке - лекарства, еда, бутыль с водой... Без этого он мог прожить три часа или четыре, может быть, шесть, но срок отпущенного времени был неопределенным - лекарство могло понадобиться в любой момент. Ему полагалось находиться рядом, в сумке, не дальше чем на расстоянии протянутой руки.
     Но сумка исчезла.
     Осмыслив это, он ощутил мгновенный всплеск отчаянного страха. Но сковавшая его слабость не походила на предвестник приступа - скорее на утомление, которое испытываешь после долгой и нудной работы. Или на похмелье... Однако в последние годы он пил лишь слабое вино.
     ?Время еще есть?, - подумал он, заставляя себя успокоиться. В голове по-прежнему плавал туман, мысли сочились капля за каплей, но этот процесс как будто ускорился - к нему возвращалась если не память, то способность рассуждать.
     Итак, он в поезде и возвращается домой. В Петербург, к жене и сыну... Вероятно, едет скоростным экспрессом, каким ни разу не катался - пустили недавно, и билеты дороги... Но если купил дорогой билет, значит, дали гонорар в издательстве... Для чего он посетил Москву? Конечно, новый роман привез... только название не вспомнить...
     Зато внезапно вспомнился кабинет редактора - крохотная комнатка с письменным столом, парой кресел, сейфом и шкафом, забитым книгами. Вспомнился и редактор, молодой светловолосый мужчина по имени Андрей. На редкость приятный и гостеприимный... Они пробавлялись кофейком и говорили о знакомых... не просто знакомых - писателях... Их имена вдруг всплыли в памяти - Олди, Валентинов, Перумов, Романецкий... Потом Андрей достал из сейфа ведомость и конверт с деньгами. Он расписался, деньги сунул в сумку, на дно, под сверток с едой. Точно, в сумку...
     Дьявол! Где же она? Возможно, в этом поезде-экспрессе все сдают в багаж? Чтобы не протащили взрывчатку или пяток гранатометов?
     Но если сумка в багаже, то деньги и лекарства должны быть с ним. Как же иначе?.. Вынул их и рассовал в карманы...
     Он вяло пошарил ладонью по груди, затем у бедра, где полагалось быть карманам, но не обнаружил ничего. ?Надо бы встать, проверить...? - мелькнула мысль. Но сил подняться не было.
     ?Нет, - подумалось ему, - про Олди, Перумова и остальных беседовали в прошлый раз, в апреле. А нынче - май! Месяц прошел, всего лишь месяц... За месяц роман не напишешь, а значит, не было и повода, чтобы поехать в Москву. Зачем же туда отправился? Друзей навестить? Ольгу с Андреем? Но их повидал еще в апреле...?
     Знакомые лица всплыли перед ним и тут же растаяли в жемчужном блеске стен. Все же непонятно, куда он ездил и зачем... Но сейчас определенно возвращается. Домой. Экспрессом. Хода от Москвы до Петербурга меньше четырех часов. Столько можно выдержать - тем более что неприятных симптомов пока что нет. Не хочется ни есть, ни пить, одна лишь слабость и коловращение в мозгах... Ну, ничего, рассосется! Как-никак врачи обещали, что год он еще протянет. Возможно, даже полтора...
     Опустив веки, он представил, как берет свою сумку в багажном отсеке, выходит на перрон вокзала, спускается в метро и едет в Купчино, на южную петербургскую окраину. Зелень вокруг, птицы щебечут, свежо, но не холодно, и окна в квартире распахнуты настежь. Жена, конечно, ждет... глаза встревоженные, нервно подрагивают тонкие пальцы... Всегда волнуется, когда его нет дома. Сын... Сын, вероятно, на работе. Вечером придет, с бутылкой вина, сухого красного... Вино, которое он любит, которое теперь только и пьют в семье. И выпьют в этот раз, а заодно расскажут, куда он ездил и зачем. А еще напомнят, какой сегодня день. Ясно, что не выходной - по выходным он никогда в Москву не ездит. Скорее, пятница. Отлежал вчера под искусственной почкой, взбодрился и поехал... Вот только какого черта понесло в Москву?..
     Пол под ногами почти неощутимо дрогнул. Он открыл глаза и уставился на прическу сидевшей впереди женщины. Похоже, способность удивляться ожила: он осознал, что видеть этакое произведение куаферного искусства ему еще не доводилось. Фиолетовое, синее, зеленое... все лежит волосок к волоску, волны-локоны неподвижны, и в то же время мнится, будто они стекают один за другим к плечам и шее. ?К пляжу, - подумал он. - Для полной гармонии спина должна быть обнаженной, загорелой, золотистой...?
     Что-то щелкнуло, и несколько секций стены беззвучно и плавно сдвинулись в сторону. Женщина встала. Она была высокой, гибкой, в легком полупрозрачном платье, но не золотистом, а переливающемся всеми оттенками весенней зелени. Судя по быстрым движениям и экстравагантному наряду, не дама в летах, а молодая девушка... А если взглянуть на лицо?.. Но ее лица, скрытого маской, он не увидел.
     Маска? Что за нелепость - маска! Он не успел изумиться, как женщина шагнула в распахнувшийся проем и затерялась в толпе пассажиров.
     Человек, сидевший у противоположной стены - тот самый, в желто-алом одеянии, - тоже покинул кресло и выскользнул из вагона. Ткань, обтянувшая его тело, была очень тонкой, не скрывавшей игры мышц и очертаний фигуры - широкие плечи, мощная мускулистая спина, узкие бедра. Больше ничего разглядеть не удалось - парень тоже двигался с завидной быстротой.
     Как, впрочем, и остальные пассажиры. Их небольшая толпа растаяла, пока он дивился на женщину в маске и желто-алого мужчину. Он продолжал сидеть у раскрывшейся стены, с удивлением и страхом обозревая то, что, вероятно, являлось перроном: бесконечную ровную серую поверхность со стеклянистым блеском, такие же колонны, уходившие в необозримую высь, и широкие цилиндрические желоба - ближайший был пуст, а в следующем лежало нечто серебристое, сверкающее, похожее на гигантский, тщательно заточенный карандаш. Все чужое, незнакомое и потому жутковатое. Ни бетонных дорожек под металлической кровлей, ни зеленых вагонов, ни табло, ни ларьков и привычных стен Московского вокзала...
     Слабость постепенно отступала, но он, не в силах шевельнуться, все еще пребывал в оцепенении. Мысли его смешались, туман в голове сгустился и грозил сделаться совсем непроницаемым; ему казалось, будто он спит или сходит с ума. Опустив глаза, чтобы не видеть огромного пугающего пространства, он стал разглядывать свои руки и колени, смутно сознавая, что с ними что-то не в порядке. Более точные, конкретные умозаключения были ему недоступны - мелькали лишь обрывки фраз, нелепых и неуместных, и столь же нелепое желание закрыть глаза, потом открыть их и проснуться. Вокзал... здесь должен быть вокзал! Рельсы и поезда между бетонными платформами, оштукатуренные каменные стены, стеклянные двери, лотки с мороженым и лимонадом, носильщики с тележками, люди с вещами... Много людей, сотни, тысячи! Прямо сразу за платформами - главный зал, длинный, высокий и просторный, за ним - зал поменьше, с выходом на площадь Восстания... Слева - вход в метро, вертушки-автоматы для жетонов, эскалаторы... Десять минут до Технологического, пересадка, двадцать минут до Купчино... Сумку бы только не забыть, сумку с лекарствами, едой и, вероятно, деньгами... Где она, эта чертова сумка?
     - Выходите, дем! - раздался резкий приказ, и он вскинул голову.
     Человек. Мужчина. Крепкий, рослый. Одет в серебристое, блестящее, у плеч и шеи - зеркальные щитки. На лице - серебряная маска, или, быть может, кожа окрашена в серебряный цвет. Позади, в нескольких шагах, - еще один, точно в таком же снаряжении. Свет играет на блестящей ткани, слепит глаза, контуры фигур расплываются, физиономии - словно огромные капли ртути...
     Он поднялся, перешагнул узкую щель между полом вагона и перроном, замер, уставившись в лицо серебряного. Стена за его спиной с тихим шелестом сомкнулась.
     - Сумка... моя сумка...
     - Какая сумка? - Голос мужчины был повелительным, отрывистым.
     - Моя. В ней лекарство...
     - Зачем?
     - Я... я болен... Почки, нефропатия... - Словно желая убедить собеседника, он наклонился и приложил ладонь к пояснице. - Такой болезни нет, - произнес серебряный и посмотрел на своего напарника: - Верно я говорю, Арал?
     - Верно, Гаити. Никогда не слышал про больные почки.
     Человек по имени Гаити, сверкнув щитками на плечах, снова повернулся к приехавшему:
     - Отправляйтесь, дем, домой. В каком секторе живете? Номер вашего ствола?
     - Ствол? Сектор? - тупо повторил он. - Я живу в Купчино, Дунайский проспект, номер дома...
     - Чтоб мне купол на башку свалился! - перебил второй серебряный. - Заговаривается дем! Проверь-ка его, Гаити.
     Гаити вытянул руку с раскрытой ладонью, в которой поблескивал молочно-белый диск, соединенный с широким обручем на запястье. Приехавший заметил, что его собственное предплечье охватывает похожий браслет с небольшим, размером с сигаретную пачку матовым экранчиком. Диск коснулся браслета на его руке, стремительно заплясали и промелькнули какие-то символы, потом серебряный сухо вымолвил:
     - Дакар, потомственный инвертор Лиги Развлечений. Живет в Лиловом секторе, ствол 3073, ярус 112, патмент ?Эри?. Прибыл в Мобург из Пэрза. Постоянный местный житель.
     - Что? Откуда прибыл? - Покачнувшись, приехавший отступил к вагону и прижался спиной к гладкой выпуклой поверхности.
     - Отойди от трейна! - рявкнул Гаити, хватая его за плечо. - Из Пэрза ты прибыл, дем, из Пэрза! А здесь - Мобург! Соображаешь?
     - Нет. Что я делал в этом Пэрзе?
     - Должно быть, мясных червей жрал. - Губы второго серебряного растянулись в ухмылке. - Хорошие в Пэрзе червячки! Понравились, дем Дакар?
     - Я не Дакар. Меня зовут... - Он наморщил лоб в мучительном усилии, посмотрел на лица мужчин, покрытые блестящей амальгамой, и выдохнул: - Павел... меня зовут Павел! Я не инвертор, я писатель из Петербурга. Я...
     В голове у него слегка прояснилось. Он еще не мог понять, как очутился в поезде, куда уехал и зачем и почему, вернувшись, попал в это странное место. Такие вопросы пока представлялись чередой загадок, столь же неясных, как исчезнувшая сумка и отсутствие лекарств. Но имя свое он вспомнил. Имя, отчество, фамилию, литературный псевдоним - все, что было в документах. А документы - паспорт и членский билет Союза писателей - лежали в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака. Пожалуй, самое время их предъявить...
     Снова, как тогда в поезде, он начал шарить по груди, пытаясь добраться до кармана, и вдруг заметил, что облачен не в пиджак, а в некое подобие свитера. Ткань тонкая, шелковистая, и под ней - ни майки, ни рубашки. Вместо костюмных брюк с наглаженными стрелками - облегающие синие рейтузы, на ногах - сапожки, легкие, почти невесомые. А кроме того - браслет с экраном на левой руке. Красивая штука, но совершенно непонятная...
     В смущении он пробормотал:
     - Это не моя одежда... точно, не моя... И сумки нет... ни сумки, ни лекарств, ни документов... Где я? Куда я попал? Что здесь за город? Петербург?
     Серебряные переглянулись.
     - Гарбич, Гаити, - произнес второй, которого звали Аралом. - Вроде бы тихий он, неоттопыренный, а не пойму, партнер, о чем толкует. Считай гарбич, а я медиков вызову - думаю, это по их части. Ну, а буянить примется, газа дай понюхать. Газ, он хорошо успокаивает.
     Рука с белым диском в ладони снова потянулась к нему, но не к браслету, а к голове. Он попытался отступить, но серебряный крепко держал за плечо, потом, с профессиональной сноровкой запустив пальцы в волосы, дернул, заставляя наклониться. Теплая пластина диска прижалась ко лбу, в воздухе снова замелькали символы, и Гаити, удовлетворенно хмыкнув, произнес:
     - Точно, Дакар. Наш, из Мобурга. Возраст - сорок четыре.
     - Мне пятьдесят семь... - начал он, но пальцы серебряного вдруг двинулись дальше, к макушке и затылку, нашаривая что-то в волосах.
     - Э, да у него пситаб! Наверное, настройка сбилась, вот чушь и несет... - Пальцы надавили кожу в затылочной впадине, и он ощутил, что в этом месте закреплен какой-то предмет - совсем небольшой, размером с ноготь.
     - Пситаб, - повторил Гаити, все еще придерживая его за плечо и пригибая голову. - Похоже, ты прав, партнер, насчет Медицинского Контроля. Из их клиентов!
     Он отпрянул, уперся руками в грудь серебряного, стараясь то ли вырваться, то ли оттолкнуть, и невольно заглянул в щиток. Чуть изогнутая зеркальная поверхность была на расстоянии тридцати сантиметров от его глаз, и в ней отражалось лицо - молодое, с упругой гладкой кожей без морщин, довольно приятное и абсолютно чужое. Не его!
     Вскрикнув, он медленно сполз к ногам Гаити и потерял сознание.

Глава 2

     Главной причиной наступающего упадка является истощение невосполнимых ресурсов; дополнительными - экологический кризис, возможный демографический взрыв, вызов со стороны международного терроризма, а также национальные и религиозные противоречия. В дальнейшем эти причины будут рассмотрены более подробно.
     ?Меморандум? Поля Брессона,
     Доктрина Первая, Пункт Второй

КРИТ

     Нелегкое дельце, но выгодное. Гниль подлесная - пятьсот монет! За этакие деньги я притащил бы Борнео не только гарбич из Джизаковой башки, но и саму башку, с ушами, носом и остальными деталями. Хотя пилить пришлось бы долго - шея у Джизака потолще червя-ассенизатора.
     Мы с ним давние знакомцы, с этим Джизаком. Оба из Мобурга, оба из Свободных наемников, и оба воевали, только в Тридцать Второй ВПК я бился за Фруктовых, а он - за Мясных. То есть сперва он подписал контракт с Фруктовыми, попал в мою центурию и воевал в ней ровно десять пятидневок, но после побоища в Лоане переметнулся. В общем, случай рядовой - любого пленника-бойца стараются завербовать, а не отправить на компост в сельскохозяйственную латифундию. Не знаю, как поступил бы я сам на месте Джизака - мне-то повезло убраться из Лоана, хотя и с кое-какими потерями. Руку я там оставил, правую, по локоть. Можно было бы потом клонировать ее в ГенКоне и пришить, однако биопротез с учетом нынешних моих занятий неизмеримо полезнее. Четверть века его таскаю, и никаких претензий.
     Вернувшись в Мобург после Тридцать Второй, я нанялся в обры, в Службу Охраны Среды, откуда меня в чине комеса лет через восемь вышибли - за излишнюю резвость. Конго, гранд СОС, заметил, что этаким резвым лучше в диггерах, чем в стражах. ?Хороший совет?, - подумалось мне. Пошел к диггерам, сначала к обычным, из ОБР, потом к Черным пачкунам, излазил Щели и Отвалы, подался в крысоловы, повоевал еще в трех войнах, в Линне связался с блюбразерами, но их идеи меня не увлекли. Нет, не увлекли! Я скорее практик, чем теоретик, и не люблю пустопорожних рассуждений. Все эти мифы о Поверхности, о Синих Небесах и Зеленых Равнинах не для меня. Споры, рассуждения, концепции и постулаты, аргументы и контраргументы... Чушь! Самый веский аргумент - в моем протезе: ?Ванкувер? приличного калибра.
     Словом, пестрая выпала мне жизнь, не то что у Джизака. Он служил в ?Мясном Картеле Эвереста?, но подданства не принял и года три назад объявился в Мобурге. По виду - прямо бизибой! Сытый, холеный, в голографических обертках и с маской на роже. Поболтался в Лиловом секторе, в Розовом и Синем - конечно, в подлеске, где обитают капсули, - навербовал банду в пол-оравы и исчез. А потом у Борнео и других Фруктовых случились неприятности.
     Ну, неприятности бывают разные - то повидло скиснет в чанах, то пчелы сдохнут или черви, то компост не той кондиции, однако уничтожить латифундию и три десятка подданных - это уже слишком! За этакие фокусы положена не каторга у диггеров, а измельчитель или натуральные крысюки! Крысы и были бы всей Джизаковой компании, если бы вмешалось ОБР, но латифундии к Общественным Био