сто, выпирали  из костюма.  Работники  редакции
говорили, что он так вспух в последние годы: в 1917 году, когда он с Лениным
приехал в Россию,  Зиновьев был худ  и  бледен.  Среди  работников  редакции
(средних и даже  крупных)  Зиновьев  не пользовался уважением.  От многих  я
слышал,  что Зиновьев чрезвычайно  жесток, что он трус и может предать своих
сторонников и друзей в любую минуту.
     Я переводил английскую  речь Кейнса  на русский  язык  для Зиновьева  и
Сафарова, а вопросы и заявления Зиновьева - на английский язык для Кейнса.
     Разговор   начал  Зиновьев,  спросивший   Кейнса,  как  ему  понравился
Ленинград.
     Речь пошла о последствиях недавнего наводнения. Потом Зиновьев сказал:
     "Я хотел бы  узнать ваше  мнение о  перспективах нашего  экономического
развития.  У нас наиболее важные отрасли промышленности, внешняя  торговля и
банки национализированы.  Мы можем направлять экономическое  развитие страны
не  по  закону  спроса  и  предложения,  на  основе   анархии  рынка,  а  по
определенному  плану,  на  научной  основе.  У нас  не будет  конкуренции  в
производстве, не  будет кризисов и скачков в производстве, не будет  падения
производства, а лишь один ровный и постепенный подъем".
     Кейнс  ответил,  что советская экономика  необходимо  связана с мировым
хозяйством,  то есть  с экономикой  буржуазных стран Запада,  что это  будет
оказывать постоянное  давление  на  экономику России.  Так или  иначе, но вы
будете  связаны и зависимы от мирового хозяйства.  Но есть и другие факторы,
которые   будут  действовать  на  ваше  экономическое  развитие.  Вы  можете
составить  любые планы, но  как вам выполнить их, когда ваши жители не имеют
никаких гарантий ни  для своих прав, ни  для своего имущества? Они  не могут
говорить свободно, не могут  критиковать. Они не уверены  в  том,  будут  ли
иметь  завтра  то,  что  имеют  сегодня,  не  будет  ли  их имущество завтра
конфисковано. При таких условиях нельзя строить длительные планы развития".
     Зиновьев  предпочел  не продолжать  разговора  о правах и  спросил: "Вы
считаете, что  мы будем  зависеть  от  мирового  хозяйства. Но как  и  в чем
именно?"
     Кейнс:  "Вы  не можете  создать совершенно  изолированное от остального
мира хозяйство. Вам нужна техника - машины, орудия, нужен капитал. Вы можете
получить  необходимые  средства  для  развития  хозяйства,  например,  путем
займов. Но вряд ли кто-нибудь сейчас вам даст заем.
     Второй  путь  -  концессии. Но  при заключении  договоров  о  концессии
капиталисты  навяжут  вам  свои  условия, если все  же рискнут  вложить свои
деньги в  вашу  страну. Дело с  концессиями очень рискованное.  Не для  вас,
конечно, а для капиталистов, рискующих своими деньгами".
     Зиновьев: "Мы свои договоры о концессиях выполняем исправно".
     Кейнс: "Охотно верю. Но  вопрос о концессиях в вашей стране  имеет  еще
один аспект.  По договору о концессиях  вы  будете обеспечивать  для русских
рабочих достаточно выгодные условия работы. Но в этом случае русские рабочие
на  иностранных концессиях в России  будут  иметь  большую зарплату и лучшие
условия  труда,  чем  русские рабочие на русских предприятиях. Что  же  ваши
рабочие  скажут,  когда   увидят,  что  у  русских  рабочих  на  иностранных
концессиях условия работы лучше, чем у рабочих советских предприятий? Или вы
не будете  защищать интересы  ваших  рабочих  от  иностранных  капиталистов?
Наконец, Россия связана с мировым хозяйством посредством торговли. Вы можете
получить необходимые для экономического развития  вашей страны средства лишь
при условии, что  ваш  экспорт будет превышать  ваш  импорт.  Если этого  не
будет, то  у  вас не  хватит средств на  покрытие расходов  даже по  обычным
статьям бюджета. Россия  в царское время  вывозила  много хлеба,  вывозила и
сырье для промышленности. Сможет ли хозяйство большевистской России наладить
сейчас  такой экспорт?  Для этого  вы должны  преодолеть конкуренцию  США  и
Аргентины по  вывозу  хлеба  и других стран по вывозу леса,  льна и т.д. Это
возможно лишь при  условии, что ваши цены на хлеб и промышленное сырье будут
ниже мировых. Если же доход от вашего экспорта будет  ниже ваших расходов на
импорт, вам придется  внутри России  прибегнуть к печатанию  денег, червонец
полетит вниз и обесценится".
     Зиновьев: "Вы рисуете чересчур мрачные  картины. Мы, думаю, справимся и
не дойдем до краха".
     Кейнс: "Только в том случае, если у вас в стране рабочие будут получать
за труд значительно меньше, чем получают рабочие за границей. Или если у вас
будет почти бесплатный и принудительный труд".
     На этом разговор по существу закончился. Зиновьев и Кейнс договорились,
что я составлю текст  беседы и представлю его на просмотр обоим.  Они решат,
можно ли будет опубликовать эту беседу или нельзя.
     Я  подготовил  текст,  и  Кейнс  одобрил  его,  внеся   лишь  несколько
стилистических  изменений   (запись   была  сделана  на  английском  языке).
Зиновьев, которому  я перевел  запись на  русский язык,  потребовал  изъятия
наиболее острых высказываний Кейнса. Но тот, конечно, не согласился.
     Беседа  так и осталась беседой, известной лишь самим участникам. Она не
была напечатана. Кейнс  и  Зиновьев  взяли по экземпляру составленного  мной
текста, я сохранил третий. Я долго хранил его и уничтожил  лишь в 1938 году,
после ареста и ссылки Юрия на Колыму. Всюду шли обыски. Меня  за эту  беседу
могли   объявить   доверенным  лицом   Зиновьева,  который  сговаривался   с
"апологетом буржуазии" Кейнсом относительно шпионской деятельности. Зиновьев
и Сафаров  были уже  расстреляны, я мог последовать за  ними  или поехать  к
брату на Колыму.  То  или другое зависело  лишь от темперамента  следователя
ГПУ. Перед сожжением  этого  текста, равно как  и других документов из моего
архива, я постарался возможно более точно заучить его наизусть.
     1926  год был переломным в моей газетной работе. Разгром Зиновьев  ской
оппозиции  на  XIV  съезде  партии  в декабре  1925  года,  замена  Сафарова
Рафаилом,  "чистка"  сотрудников  редакции, падение  влияния  "Ленинградской
правды" -  все  это подорвало мои  позиции журналиста. В  1927 г. прекратили
выписывать  иностранные  газеты, что сделало мою  "корреспондентскую" работу
крайне трудной, если не невозможной.
     В  1926  г. произошло крупное  событие,  которое  взволновало партийную
общественность  Советского  Союза:   всеобщая  забастовка  рабочих   Англии,
объявленная 3 мая 1926 г. в поддержку 1100 горняков, подвергшихся локауту со
стороны   шахтовладельцев.  Всеобщая   забастовка   охватила   все   отрасли
промышленности. В  ней участвовали  5 млн.  чел. В  течение  9  дней крупные
города Англии оставались без света и воды,  железнодорожное сообщение  почти
замерло. Правительство ввело в Англии чрезвычайное положение.
     Верховный суд  Англии  объявил всеобщую забастовку  незаконной, ибо она
угрожала интересам всего общества. Выход газет в Англии прекратился.
     В партийных кругах Ленинграда,  и в частности в "Ленинградской правде",
молились  о  чуде.  Наконецто!  Наконец-то  долгожданная  мировая  революция
началась! И  где?  В  самой буржуазной  и самой законопослушной Англии! Ибо,
согласно учению Ленина, всеобщая забастовка обычно является начальным этапом
революции: она  постепенно переходит в вооруженное восстание и заканчивается
победой рабочего класса и свержением буржуазного правительства.
     Первые дни мая  1926 г. партийные круги Ленинграда  (повидимому, и всей
страны)  буквально  тряслись от лихорадки  ожидания. Обыватели рассуждали  о
том, кого  отправят  в  Лондон в  качестве  консультанта  для  победоносного
завершения  революции. Но, увы! Всеобщая забастовка  не переросла  в бои  на
баррикадах  и  в  вооруженное  восстание.   12  мая  было   объявлено  о  ее
прекращении.   Сорвалось.  В  советских   газетах   руководители  забастовки
немедленно были объявлены предателями рабочего класса.
     Мне  не  пришлось писать  ни  корреспонденции,  ни  статей  о  всеобщей
забастовке. Об этом  писали вожди - и большие, и маленькие. Но  о забастовке
горняков в качестве "собственного корреспондента" из  Лондона я писал много.
Я  даже  описал  свою  поездку   (конечно,  сидя  в  Ленинграде,  в  комнате
иностранного отдела редакции) в угольные районы Англии!
     Мои  газетные  статьи  о забастовке  углекопов  были  моими  последними
выступлениями в  качестве  автора статей и  корреспонденции  на  иностранные
темы.  В  1927  г. они стали более  редкими,  а в 1928  г.  почти совершенно
прекратились.
     * *
     Ленинград, переставший быть  столицей, все  еще сохранял в  20-х  годах
положение основного в России центра  науки, культуры и  искусства. Здесь еще
оставались Академия  Наук и Академия Художеств.  Ленинградский Университет и
ленинградские  институты по  уровню своих ученых считались выше  московских.
Если "луну делали  в  Гамбурге"  ( Гоголь), то  карьеру делали в  Москве,  а
науку,   искусство,   литературу   -   в   Ленинграде.   Только   Московский
Художественный  театр  был  выше ленинградских театров.  Тип  петербургского
интеллигента  -  образованного,  сдержанного, тонкого,  иронического  и даже
ядовитого  -  прочно  утвердился  в  дореволюционной  русской  литературе, и
молодые ленинградцы в 20-х годах  справедливо считали себя в этом  отношении
прямыми наследниками петербуржцев. Они  были  более оппозиционно настроены к
советской  власти,  чем  москвичи  и  киевляне. Мелкое чиновничество  и даже
рабочий  класс  (в  Ленинграде  имелись  потомственные  династии  рабочих  в
четвертом и  пятом поколении) молчаливо осуждали  политику советской власти,
которая в 1917 году много обещала, но затем мало дала. Даже в конце 30-х гг.
старик-рабочий  жаловался мне:  "В царское время  я работал  один и содержал
жену и двоих ребят, ел мясо каждый день и  мог выпить "чекушку" (125 граммов
водки) тоже  каждый  день.  Теперь работаю  я, работает  жена, дети получают
стипендию  в  вузах, а  я  могу  выпить "чекушку" лишь  в воскресенье". "За"
голосовали,  конечно, все, но "рабочая оппозиция" и "группа демократического
централизма"  имели  своей  идейной  базой  настроения  рабочих  Ленинграда.
Рабочие-ленинградцы  держали  себя  более  гордо и  независимо, чем  рабочие
киевляне и москвичи. Ленина они признали и пошли за ним в 1917 и даже в 1918
годах. Зиновьев был уверен, что рабочие любят его,  Зиновьева,  но в этом он
глубоко ошибался. Сталина они не любили и боялись.
     Невидимые,  но ясно ощутимые оппозиционные настроения я  чувствовал все
время.  "Поезжайте  утром в  полдевятого  -  в  девять, -  сказал  мне  один
сотрудник редакции,  -  трамваем  №  9  по  Литейному  до  Военномедицинской
Академии  на Выборгской  стороне.  Вы  встретите старичка с седой  бородкой,
скромно одетого.  Это академик  Иван  Петрович  Павлов.  Послушайте,  как он
выражается по адресу советской власти".
     Я последовал совету и дважды проехал  утром в трамвае № 9 по  Литейному
до Военно-медицинской Академии.  Первый  раз  - неудачно, но  во второй  мне
повезло.  Невысокий  сухощавый  старичок,  нисколько  не  стесняясь,  "крыл"
советскую  власть:  Бога  не  признают,  церкви закрыли, религию уничтожили,
комсомольские походы в  церкви  делают, верующих разгоняют,  а  рабочим есть
нечего,  все  продукты  пошли  в  склады  для  партийных,  при  царе  жилось
свободней, чем сейчас, и т.д., и т.п.
     Пассажиры   трамвая  слушали  внимательно,  прикрывая  лицо   газетами.
Старичок вылез у Военно-медицинской Академии и исчез в ее дверях.
     НЭП был в полном разгаре.  После тяжелейших  первых  послереволюционных
лет Петроград  ожил.  Днем город сиял,  озаренный лучами  солнца.  По улицам
ходили  трамваи и даже появились извозчики.  Вечером и ночью  освещение было
скудным и навевало тоску. Мелкие лавочки появились всюду. Люди толпились  на
базарах. Мальчишки бегали по улицам,  предлагая папиросы  и  цветы. Но  было
много  безработных  -  150  тыс.  в 1923-1924  гг.  На улицах нищие  просили
милостыню.  От  голодных  лет  1919-1921  гг.  остались  лишь  воспоминания.
Голодных и нуждающихся было  немало и  в 1923,-1924 гг., но массовых смертей
от голода уже не было.
     Бичом  быта было пьянство. На людных улицах располагалось по  нескольку
пивных:  за "Старой Баварией" следовала "Новая  Бавария", за ней "Калинкин",
за "Калинкиным" - "Вена", за ней  "Новая Вена". Они  улавливали прохожих. Из
пивных неслись пьяные крики и песни, играла гармонь.
     В тот день, когда разрешили свободную продажу сорокоградусной водки, на
улицах  уже  с  утра  валялись "трупы"  и  богомольные  старушки,  крестясь,
умиленно восклицали: "Мила-ай,  когда же ты  успел!"  Открылись  под другими
названиями и старые знаменитые  рестораны -  "Данон", "Кюба", где цены  были
сравнительно  умеренными.  По ночам  лихачи развозили  подгулявших, и  крики
пьяных мужчин и женщин оглашали улицы.
     Особым успехом  пользовался Владимирский клуб,  открытый до утра. Здесь
играли больше всего в  лото. Ночью Владимирский клуб был заполнен не столько
нэпманами,  сколько кассирами крупных  предприятий  и учреждений.  Они  были
буквально одержимы надеждой  на выигрыш, но дело обычно кончалось проигрышем
казенных денег. Затем кто вешался, кто травился, кто шел в тюрьму.
     В дни получек жены рабочих дежурили у пивных, стараясь отобрать у мужей
хоть  часть   получки,  жены  служащих  собирались  у  Владимирского  клуба.
Всезнающие репортеры "Ленинградской правды" и "Красной газеты" говорили, что
за каждым крупным  кассиром  установлено  наблюдение  уголовного розыска и о
каждом  крупном проигрыше  агенты  розыска,  сидевшие в качестве "игроков" в
игорных залах, сообщают начальникам учреждений и предприятий  для проведения
внезапной ревизии кассы.
     Я несколько  раз  был во Владимирском клубе вместе с Гофманом, когда мы
засиживались до трех ночи в редакции за правкой речей, передаваемых РОСТА из
Москвы. Мы  шли в клуб, так как рестораны были  закрыты, а мосты через  Неву
разведены (Гофман жил на  Петербургской стороне). Приходилось ждать до утра,
когда  начинал  ходить   трамвай.   Поэтому  "Сцены  из  жизни  игрока"  мне
приходилось наблюдать воочию.
     Грабежей, убийств и изнасилований было немало, но о  них было запрещено
писать.  Ведь  мы  жили в стране, где  люди  благодаря революции  совершенно
переродились.  Но один процесс  был сделан показательным,  и о  нем подробно
печатали в  ленинградских газетах:  в Чубаровском  переулке, на Лиговке,  на
пустыре  у  Октябрьского   вокзала  15   молодых  рабочих  завода   СанГалли
изнасиловали  работницу.   Пять  рабочих  были  приговорены   к   расстрелу.
Комсомольская  организация  хотела  взять их  на поруки  и  сделать  из  них
"хороших комсомольцев",  но  власти решили  нагнать страху  для  того, чтобы
прекратить  групповые  изнасилования.  В  ночь  расстрела  осужденных  завод
Сан-Галли был сожжен их дружками.
     Чубаровский процесс был знаменателен тем, что показал полное отсутствие
у  молодежи  представлений  о культуре,  морали,  товариществе.  К  тому  же
прокурор,  выступавший  на процессе,  - М.  Рафаил (в  1926  г.  он  заменил
Сафарова  на  должности  главного  редактора  "Ленинградской  правды"  после
разгрома   зиновьевцев)   проявил   необыкновенную   глупость.   Он  обвинял
подсудимых, парней  18-20 лет, в том, что они подпали под влияние буржуазной
морали,   начитавшись  иностранных  буржуазных  газет.  Но  подсудимые  были
малограмотными. Они  не читали  не только иностранных газет, которых им было
не достать, но  и советских газет. Они  имели  самое смутное представление о
советской власти,  о задачах комсомола  и т.д.  Падение уровня  образования,
культуры и  морали  за  5-6  лет  советской власти  выявилось на Чубаровском
процессе очень ясно.
     Осень 1923 года прошла в ожидании октябрьского переворота в Германии. В
Германию были брошены в  качестве консультантов  лучшие силы партии,  в  том
числе Карл  Радек. В  кабинете Сафарова  мне показали  в начале октября 1923
года  Ларису Рейснер и Раскольникова, которые  ехали  "на помощь" германским
коммунистам. Но Германский октябрь не состоялся. Вопреки надеждам и  чаяниям
Зиновьева  и других руководителей  Коминтерна  германские  рабочие  за очень
малыми исключениями (в Гамбурге на баррикадах во главе с Тельманом сражалось
всего  несколько  сот  рабочих)  ,  не  подняли  оружия  против  германского
правительства.   В   редакции   "Ленинградской  правды"  сотрудники   ахали,
изумлялись  и осаждали  нас, иностранный  отдел,  вопросами,  точно мы несли
ответственность  за  провал  Германского октября.  Но  это  было  и провалом
Зиновьева, председателя и руководителя Коминтерна. Второй неудачей Зиновьева
был путч в Эстонии 1 декабря 1924 года.
     1924 год начался  крупнейшим событием  в истории  советской революции -
смертью Ленина 21  января  1924  года. О том, что Ленин обречен, еще в  1923
году знали не только вожди, но и средний комсостав партии, знали  даже такие
"пискари", как рядовые сотрудники редакций "Ленинградской правды" и "Красной
газеты". Отдельные партийцы еще в 1923 г. открыто предсказывали,  что партия
со  смертью Ленина  распадется. Но похороны  Ленина официально и внешне были
превращены в торжественную манифестацию  единства партии. Единством партии и
верностью  Ленину и его заветам клялись все будущие  претенденты в борьбе за
власть. Со всех концов  страны были отправлены в Москву на похороны Ленина в
специальных поездах делегации от республик, областей и краев из самых видных
и,  следовательно, самых достойных членов партии.  Из Петрограда,  например,
были  отправлены в Москву  два  специальных  поезда,  в которых  поехала  на
похороны  вся верхушка партийной  организации.  Мало того, масса  любопытных
ринулась  в Москву  в пассажирских и  даже  товарных  поездах,  несмотря  на
жестокие январские морозы.
     Однако  после  похорон ленинградская  делегация  вернулась из Москвы  в
изрядном смущении. В  редакции  члены партии шушукались шепотом между собою,
замолкая,  когда  к  ним  подходил  кто  -либо  "недостойный".  Я  задавался
вопросами,  что  произошло  в  Москве,  что  потрясло тех членов редколлегии
"Ленинградской правды", которые вошли в состав делегации?
     Но  свежая  пачка  иностранных  газет  раскрыла  через  несколько  дней
скандал,  происшедший на похоронах  Ленина. Сначала в  "Форвертс", а затем в
"Социалистическом    вестнике"    я   прочел,    что    делегация    русских
социал-демократов меньшевиков возложила на гроб Ленина в Колонном  зале Дома
союзов траурный венок со следующей надписью на лентах: "В.И.  Ленину, самому
крупному  бакунисту среди  марксистов, от ЦК русской  социал-демократической
партии меньшевиков".
     Сообщение показалось мне  столь невероятным, что я,  по правде сказать,
ему не  поверил. Но 40 лет спустя я встретился  с другом студенческих лет по
Киевскому Университету. Он мне рассказал, что, узнав о смерти  Ленина, сел в
поезд,  шедший  из Киева в  Москву.  Вагон,  куда он хотел войти, был битком
набит, и мой  приятель чуть не замерз ночью на площадке вагона.  В Москве он
присоединился к какой-то  делегации,  несшей  венок, и  пробрался  с  ней  в
Колонный зал, где в почетном карауле у гроба  Ленина сменялись  самые видные
члены партии и  члены правительства.  Одна из делегаций возложила свой венок
на  гроб Ленина и развернула при  этом заколотые до того ленты. Мой приятель
прочел  на  них  ту  надпись,  которую  я  читал  затем  в  "Форвертс"  и  в
"Социалистическом вестнике".
     Смерть Ленина  усилила и углубила кризис в партии. С Лениным уходило  с
исторической  сцены  поколение  старых  большевиков,  готовивших  революцию,
"поколение  победителей"  октября 1917  года  и  создателей  большевистского
советского государства.
     На другой день после смерти Ленина Ст