сии,  правда,
в более длительный срок, обещали и эсдеки-меньшевики,  считавшие эту попытку
партии большевиков бакунизмом, а не марксизмом, и эсеры.
     Разруха  в   России,   вызванная  Первой  мировой  войной  и  усиленная
гражданской войной и интервенцией,  "достигла таких размеров, что,  утвердив
свою  власть  над  Россией, советский строй  в следующем,  1921  году, после
Кронштадтского  мятежа  (в  основе  которого  лежало  разочарование  масс  в
обещаниях  большевиков)  был  принужден  отказаться  от   задачи  построения
социализма   в  кратчайший  срок  и  отступить  назад  -  к  НЭПу  (политике
меньшевиков).
     Вот тогда эта  политика  построения  социализма в России  в  кратчайший
срокв порядке оправдания или хотя бы объяснения ее перед массами была задним
числом - ретроспективно - приписана, приурочена к годам гражданской  войны и
была названа политикой военного коммунизма.
     Когда я  вышел из  больницы, я был  еще  очень слаб, работать почти  не
работал и с трудом  передвигался по Киеву. Я не мог узнать Киева и советской
власти в Киеве.
     Никаких  фанфар, все тускло  и блекло, какие-то  большевистские  будни.
Даже  у партийцев  серое и скучное настроение,  точно большевики  полиняли и
выдохлись по сравнению с двумя прошлыми приходами. Вместо проповеди "великих
свершений" - проповедь мелких и будничных дел и борьбы  с голодом ("посевная
кампания"),  так как крестьяне неохотно  засевали землю, и в хлебной Украине
на горизонте маячил недостаток хлеба.
     В марте и апреле 1920 г. самой характерной чертой жизни Киева был голод
или, по меньшей мере,  сильное недоедание. Вопрос о  том, как прокормиться и
что я буду есть завтра, висевший надо мной, да и надо всем трудовым людом  с
зимы 1916-1917  гг.,  стал  вопросом  жизни.  Только  "счастливцы", то  есть
специалисты, взяточники и  воры,  которых  в советском строе становилось все
больше и больше, могли прокормить свою семью и даже прикопить что-нибудь "на
черный день" или "детишкам на молочишко".
     Но лично мое  положение улучшилось. Посетив П.Г.Курца, я узнал,  что по
докладу  его и доц.  П.П. Смирнова Совет историке-филологического факультета
университета  утвердил меня  на 2 года профессорским стипендиатом по кафедре
"История России".  Но профессорский стипендии хватало в апреле 1920 г.  лишь
на покупку хлеба  и овощей  на несколько дней.  Снова приходилось думать  об
"извозе" и какой-либо физической работе.
     Однако неожиданный поворот событий на 5 недель осложнил жизнь киевского
обывателя. Польская  интервенция нарушила  все  расчеты.  В  апреле 1920  г.
Западный  фронт с Польшей, где в  конце 1919  г.  нашел  убежище  Петлюра  с
атаманами  своих войск,  внезапно  оживился. Петлюра  заключил соглашение  с
Пилсудским, добившись ценой  больших  жертв (в  Киеве ходили слухи,  что  он
отказался  в  пользу Польши от включения в  Украинскую  Народную  Республику
Галиции со  Львовом)  помощи Польши  в изгнании Советской  власти с Украины.
Первым  сигналом похода  Пилсудского  - Петлюры  было  появление в двадцатых
числах  апреля  над  Киевом  польского  самолета, который  сбросил  на  Киев
несколько бомб. Польская армия  потеснила советские войска  под Коростенем и
Овручем,  и 28 апреля совершенно неожиданно для киевского обывателя началась
эвакуация  советских  властей  и  войск  из  Киева.  Эвакуация  происходила,
выражаясь вежливо,  "в большой спешке" и скорей походила на бегство.  Поляки
не  могли  поспеть  за  уходящей   Красной  армией.  Советское  командование
опасалось, что  части Красной армии на Правобережной Украине и в Киеве могут
оказаться отрезанными и окруженными польскими войсками.
     Советские войска покинули Киев 29-30 апреля, польские - вступили в Киев
7   мая.  Почти  неделю  Киев  жил  в   состоянии  междувластия.   Обыватели
оборонялись,  и притом довольно успешно (имелся  богатый  опыт прошлых  смен
власти), от киевских налетчиков. Но с продовольствием стало еще хуже.
     Польские войска, щеголеватые  и расфранченные, вступили  в Киев чуть ли
не церемониальным маршем. Рядом с ними сичевики и гайдамаки Петлюры казались
бедными и ободранными родственниками.
     Польские войска пробыли в Киеве всего пять недель. Все чувствовали, что
это непрочная власть,  что Польша не может включить Киев в свое государство.
А  насколько прочна и  приятна власть Петлюры?  По  Киеву  ходили слухи, что
Петлюра  хочет  стать  гетманом   №  2.  Он  создал  свое  правительство  из
"умеренных" украинцев, которое не спешило в Киев и отсиживалось в Виннице.
     Поляки  не   создали   в  Киеве   своей  гражданской   администрации  и
ограничились   учреждением   военной   комендатуры.   Параллельно   польской
комендатуре в Киеве была учреждена и петлюровская. Я заметил, что вечерние и
ночные патрули,  ходившие по Киеву,  были составлены на  паритетных началах:
вместе с  петлюровским патрулем  ходил и польский. Возможно,  что поэтому  в
Киеве  в  эти пять  недель не было или было очень немного  ночных  погромов,
грабежей и убийств,  даже евреев, во всяком  случае, гораздо меньше, чем  во
времена Директории в конце 1918  - начале 1919 года. Комендантский  час  был
установлен не то в 9, не то в 10  часов  вечера. На прогулки по городу после
этого  времени требовалось  специальное разрешение  -  пропуск. Мне пришлось
убедиться в  опасности прогулок после комендантского  часа на  личном опыте,
когда  в  один из  первых дней  после прихода поляков  я засиделся  как-то в
гостях   у  Зороховичей  и  возвращался   в  общежитие  нашей  компании   на
Караваевской 5 около одиннадцати вечера.  На  углу  Большой  Владимирской  и
Бибиковского   бульвара,   у   здания   нашей  гимназии,  я   был   задержан
польско-петлюровским патрулем. Пропуска  на хождение ночью по городу у меня,
конечно, не было.
     "Предъявите  ваше удостоверение личности!"  - сказал  польский  офицер,
прекрасно  говоривший  по-русски. Я вытащил  из кармана удостоверение и  тут
только  с  острым  ужасом вспомнил,  что мое  удостоверение  "профессорского
стипендиата" при университете было выдано мне в апреле при советской власти,
и что на удостоверении красуется штамп и печать УССР с обычными атрибутами -
серпом и молотом. За такое удостоверение "виновного" при Директории, в конце
1918 - начале 1919 г., обычно расстреливали.
     "Смотрите,  пане  лейтенант, -  обратился  офицер-сичевик  к  польскому
офицеру, - це ж большевик, вин служить у Советов!"
     Но польский лейтенант не поддался на приглашение петлюровского  офицера
сделать  в  отношении меня "оргвывода". Он  расспросил  меня подробно,  и  я
рассказал,  что был оставлен при университете  Советом факультета, а получил
удостоверение,  когда  советская  власть  была  в  Киеве.  Поэтому  на  моем
удостоверении личности печать и штамп  были "советскими" и  не могли быть ни
"украинскими", ни "добровольческими". Лейтенант спросил: "Где вы живете?" и,
узнав, что я  живу на Караваевской 5, в доме типографии  Кульженко, приказал
своим  (польским!)  солдатам:   "Проводите   этого   молодого  человека   на
Караваевскую и выясните  у директора типографии Кульженко, живет ли он там и
действительно  ли он является  работником университета. Если все в  порядке,
как он говорил, отпустите его".
     "А вы, -  сказал лейтенант,  обращаясь ко  мне,  - не ходите  по городу
после   комендантского   часа   и   обзаведитесь   другим,   не    советским
удостоверением".
     Польские солдаты привели меня  домой, разбудили  уже  улегшегося  спать
директора   типографии.   Тот  подтвердил  все  сказанное  мною,  и  солдаты
удалились.
     Я  выскочил  из  неприятной  и  опасной  истории  совершенно  случайно.
Директор  типографии предложил мне достать в университете более современное,
то есть украинское, удостоверение. Я  ответил, что это невозможно, так как в
университете Бог знает когда обзаведутся  украинскими  печатями и  штампами.
Тогда  он уселся  в  одном белье за  письменный  стол и на бланке типографии
Кульженко  с  украинским  гербом  и штампом сделал мне удостоверение,  что я
являюсь корректором при этой типографии.
     Польское командование  рассчитывало на долгое  пребывание в  Киеве.  Но
произошло иначе. Мы все знаем, что во время польско-советской  войны 1920 г.
армия Тухачевского, идя стремительным маршем на Варшаву (под лозунгом "Даешь
Варшаву!")  и  оставив  далеко  в  тылу  свои  обозы  и  склады  снарядов  и
снаряжения,  увлеклась и  вырвалась  вперед.  Она была  в  20  километрах от
Варшавы, когда польские  войска,  сосредоточенные по  указаниям французского
маршала Вейгана под Варшавой, нанесли 18-25  августа фланговый удар по армии
Тухачевского. Она была отброшена на северо-запад, перешла польско-германскую
границу и была интернирована  германскими властями  в Восточной Пруссии. Это
так  называемое  "чудо  на  Висле"  спасло  только  что  созданное  Польское
государство,  мечтавшее  о  Великой  Польше  "от  моря  до  моря"  (от  моря
Балтийского до моря Черного).
     Все это известно и понятно. Но нелепо и непонятно Другое:
     1.  Кто  гнал  армию  М-Н.Тухачевского на Варшаву  и  заставлял ее идти
скорее  и  скорее,  не  обращая  внимания  ни  на  усталость солдат,  ни  на
отставание тылов, хотя штаб  армии  и  сам Тухачевский доказывали  опасность
подобного  марша?   В   советской  военно-исторической  литературе  вина  за
поражение армии Тухачевского возложена целиком на Троцкого,  который  был  в
1920 г.  председателем  Реввоенсовета  РСФСР.  Только  ли один  Троцкий  был
виноват? Чьи полководческие таланты и репутации берегутся до сих пор?
     2. Почему Юго-Западный  фронт  (командующий А.И.  Егоров,  Реввоенсовет
-И.В.Сталини РД.Берзин), стремительно продвинувшись после освобождения Киева
к  Львову, застрял там, безнадежно пытаясь взять  Львов кавалерийской атакой
Первой конной армии Буденного (член Реввоенсовета  - К.Е. Ворошилов), вместо
того,  чтобы повернуть на  северо-запада  направлении к Люблину и поддержать
левый франт Западного фронта (командующий - М.Н. Тухачевский)?
     После "чуда  на Висле"  (15-25  августа 1920 г.) в военных кругах Киева
распространились слухи, что Сталин нарочно задерживал Юго-Западный фронт под
Львовом  для  того,  чтобы  лишить  Тухачевского  лавров  взятия  Варшавы  и
победителя "Панской Польши". В 1938-1939 гг. наиболее осведомленные в тайнах
польско-советской войны 1920 г. - советские полководцы МЛ. Тухачевский, А.И.
Егоров, Р.Н. Берзин, были репрессированы и исчезли с лица земли.
     Вопрос о том, "кто виноват", оставался невыясненным в течение 40 лет. И
только в шестидесятых годах выяснилось, что слухи, ходившие по  Киеву в 1920
г., были правильными.
     Несмотря  на указания Главного командующего военными  силами РСФСР С.С.
Каменева  и Реввоенсовета РСФСР (зам. председателя Склянский) от 11  августа
1920 г. отправить из войск Юго-Западного фронта  Двенадцатую и Первую конную
армию  (командующий  СМ. Буденный,  член Реввоенсовета  К.Е.  Ворошилов)  на
поддержку  левого фланга войск  М-Н.Тухачевского,  Сталин  задержал  12 и 13
августа Первую конную армию под Львовом.  На повторный приказ  Реввоенсовета
РСФСР от 13 августа о передаче Двенадцатой армии и Первой конной  армии  под
командованием Буденного с 14 августа, Сталин отказался подписать приказ А.И.
Егорова  о  выполнении   директивы   Реввоенсовета   Республики.   Тогда  по
распоряжению зам.  председателя Реввоенсовета Склянского приказ  о  передаче
двух  армий  под  командование  Тухачевского  был  подписан  А.И.   Егоровым
(командующий Юго-Западным фронтом) и  членом Реввоенсовета Р.И.  Берзиным, а
"Сталин был  отозван с Юго-Западного фронта", то есть попросту  отстранен от
руководства им.
     15 августа Тухачевский приказал Первой конной армии двинуться от Львова
к  Новоград-Волынскому,  а  оттуда наступать  в Люблинском  направлении.  Но
С.М.Буденный и К.Е.Ворошилов, верные оруженосцы Сталина, промедлили у Львова
еще  5  дней и начали  движение  к Новоград-Волынскому только 20 августа. Но
было  уже поздно. 18 августа поляки перешли в наступление. Началось "чудо на
Висле"...
     Для  нас, киевлян, в  конце мая  стало  ясно, что польское командование
решило  эвакуировать Украину, в  частности  Киев. На  предстоящую  эвакуацию
Киева  указывали   такие   несомненные  признаки,   как  усиленное  движение
автомобилей по улицам  Киева, растерянный вид военных,  начавшиеся взрывы  и
пожары  складов,  так  как  все польские запасы,  привезенные в  Киев,  было
невозможно вывезти. Поляки взорвали  по стратегическим  соображениям  (нужно
было  задержать преследование  уходящих польских войск Красной  армией)  все
мосты через  Днепр,  в том  числе  построенный при  Николае  I  Цепной мост,
считавшийся в ту эпоху чудом инженерного искусства. В городе пожары: снова -
в который  раз! -  сгорел  пакгауз  на  товарной  станции, сгорели склады на
речных пристанях, здание 4-й гимназии на Б. Васильковской ул. и пр.
     В последние дни перед уходом из Киева поляки взорвали склады снарядов в
разных концах города. Взрывы продолжались  несколько часов. Жильцов в домах,
находившихся возле складов, сгоняли  в  подвалы, чтобы избежать человеческих
жертв. Этого  удалось достигнуть, жертв действительно было немного,  но зато
Киев в четвертый раз остался без стекол в окнах.
     В  день  ухода  поляков  из  Киева  у  дома  типографии  Кульженко,  на
Караваевской 5,  стала собираться толпа.  Всем  было известно, что во  дворе
дома  имеется  польский  продовольственный  склад  с   большим   количеством
разнообразных и редких в Киеве продуктов. Было также известно, что поляки не
могут вывезти этот склад, как и другие склады. Около одиннадцати утра  толпа
бросилась в атаку на склад. Польская охрана отогнала ее выстрелами в воздух.
И тут  нашему  покровителю, директору типографии Кульженко, пришла в  голову
удачная  мысль:  пусть польская  охрана начнет продажу  продуктов  из склада
желающим. Польские солдаты охотно согласились: все  равно  защитить  склад -
5-6 человек против  тысячной толпы, и притом голодной толпы, - они не могли,
но выдвинули свои условия:  продажа  идет на царские  деньги или иностранную
валюту ("керенки" уже  "не шли"), на золотые Николаевские пятерки и десятки,
на драгоценности - золотые часы, кольца, броши, серьги.
     И вот  тогда  наша группа  в 5  человек ворвалась в  склад: за  царскую
сторублевку (последняя из наследства, завещанного нам бабушкой) и за дешевое
золотое  кольцо  с сомнительной ценности  камешком,  мы получили трехпудовый
мешок белой муки,  двухпудовый мешок риса, мешок сахарного песку  и жестяную
банку  с  10  кг копченого  топленого свиного сала. Польская армия продавала
продукты "себе в убыток".  Мы с  трудом перетащили свою добычу  в квартиру и
долго с умилением  смотрели  на  нее.  Она  обеспечила  нам  существование в
течение двух месяцев. От какао и сгущенного молока мы героически отказались.
     Польская охрана продавала продукты до тех пор, пока у людей были деньги
или ценные вещи. Но наконец они оказались исчерпанными. А  толпа все росла и
росла. И тогда польские солдаты, понимая, что даже выстрелами им не  удастся
сдержать  толпу,  как-то  незаметно  исчезли,  заперев склад.  Толпа сломала
железные  двери,  ворвалась  в склад и  растащила продукты. Не обошлось  без
человеческих жертв - несколько человек были избиты и искалечены.
     Директор типографии улыбался: "Если бы не мысль о продаже  продуктов, -
сказал он, -  то вы, хлопцы, ничего бы не  получили. Толпа стерла  бы  вас в
порошок".
     Вечером польские войска очистили Киев. Они отступали, отмечая свой путь
грабежами, побоями, пожарами. Крестьяне, усвоившие привычку стрелять в спину
любой  отступающей  армии,  стреляли  в  спину  и  полякам. Польские  войска
поджигали  села  и  местечки  на  своем  пути.  Проходя через  леса,  поляки
устраивали  огненные завесы, чтобы  задержать  продвижение Красной армии.  В
местечках и  селах  грабеж  и  избиение  евреев  производились  и  польскими
войсками, и украинскими крестьянами.
     Обо  всем этом мы узнали  позже из киевских газет,  а  пока были заняты
подготовкой к приходу советской власти. Красная  армия  вошла в Киев 12 июня
1920  г.,  на  следующий  день  после  ухода  поляков.  Немедленно  началась
организация  советской власти - административного и хозяйственного аппарата.
Снова как  из  рога изобилия  посыпались  декреты,  приказы за приказами. На
здании университета было вывешено предупреждение:
     "Мы ушли не надолго, мы вернулись навсегда!"
     Вспоминая  сейчас, шестьдесят  лет спустя, эти трудные и  кровавые годы
гражданской войны, с  их  бесчисленными жертвами, когда несколько  режимов в
погоне за властью  усердно  резали и избивали  сторонников своих  врагов,  я
иногда  задаю  себе вопрос: как я и мои  конотопские  друзья уцелели,  могли
уцелеть  в  это  время?..  Повидимому,  нашим  спасителем  был  наш  друг  и
доброжелатель   директор   типографии   Кульженко,   умный,   осторожный   и
доброжелательный  украинец  лет пятидесяти,  который  умел ладить  со  всеми
сменяющимися режимами.
     При советской власти в Киеве  он был в чести как  рабочий, председатель
Киевского, а  потом,  кажется,  и Всеукраинского союза типографских рабочих,
хотя членом коммунистической партии он не был.
     При  Раде и петлюровцах он подчеркивал  свое украинское  происхождение,
свою  украинскую национальность, хотя  сторонником  самостийности Украины он
никогда не был.
     При добровольцах? Но  разве  он не  был много лет директором типографии
Кульженко, в которой печатался "Киевлянин", и разве В.В.Шульгин много лет не
знал и не уважал его?
     Он спасал нас, группу конотопских студентов,  помогал нам уклоняться от
военных  и всякого рода трудовых мобилизации,  без которых ни один из быстро
сменявшихся режимов не мог обойтись.
     Каждый режим считал своим законным правом мобилизовать на свою защиту и
поддержку под угрозой расстрела любого человека, способного носить оружие. А
так как  на  Украине  власть  сменилась 12 раз, то при  каждой  смене власти
мобилизованный должен был отвечать  перед  новой  пришедшей  властью, как он
смел повиноваться декрету о мобилизации, изданному уже  сбежавшей властью, и
поднять оружие против только что пришедшей в Киев власти.
     Прослужив в порядке  мобилизации 12  раз в  армиях сменявшихся режимов,
мобилизованный, понятно,  становился  подозрительным и опасным элементом для
окончательно победившей в конце концов советской власти. Вуз для него был бы
закрыт,  на работу его бы не приняли,  жить в  большом городе  не  разрешили
бы...
     Но за  что  обыватель -интеллигент должен был  сражаться и  умирать? За
Раду и Петлюру? Но  хотя, например, мы все были украинцами по происхождению,
у нас не  было никакой тяги к созданию самостийной  Украины. Об этом мечтала
лишь сравнительно небольшая  прослойка  "национально-сознательной украинской
интеллигенции",  которая  желала  стать  административным костяком и  элитой
самостийного  украинского  государства.  Практический  лозунг  Петлюры  "Бей
большевиков! Это жиды и москали (кацапы)!" - не увлекал нас.
     За   восстановление   монархического  строя   в  России,  который  стал
"потонувшим миром"  в  феврале  1917г.? Но практический  лозунг добровольцев
"Бей жидов, спасай Россию!" также был неприемлем для нас.
     За  советскую  власть?  Но даже  первое знакомство  с  ее носителями  -
солдатами  армии Муравьева  -  Пятакова,  взявшей в феврале  1918  г.  Киев,
наполнило  наши  души  сомнениями.  Лозунг  "Режь  буржуя  и  грабь  у  него
награбленное" также был чужд нам.
     Интеллигенция, в  особенности молодежь, и я в том  числе, смотрели в те
апокалиптические  годы  на рождающуюся Новую  Россию  как на  царство труда,
социальной справедливости,  свободы  и  равенства.  Поэма  Александра  Блока
"Двенадцать" была очень верным и точным показателем п