и многочисленных "батек-атаманов". Формально организованные для борьбы с
большевиками,  эти  банды  "партизан"  занимались  гораздо больше еврейскими
погромами.  В  1919-1921  гг. вся Украина была во  власти этих банд, которые
появлялись  внезапно  и  внезапно  исчезали,  расформировывались   в  случае
преследования  и  снова  возникали,  усиленные  добровольцами  из украинской
деревни.  Наибольшую известность  своими грабежами  и  злодеяниями  получили
следующие  атаманы:  Ангел,  Волынец, Шепель,  Козаков, Мордалевич, Ляхович,
Огородников, Сокол,  Соколов,  братья  Соколовские, Голуб, Зеленый, Ромашко,
Струк,  Дьяков,  Гончар-Батрак, Клименко  и  др.  Махно и  Григорьев,  банды
которых занимались погромами, имели свои политические программы или хотя  бы
их видимость.
     Погромы,   совершенные   бандами,  отличаются   особой,   бессмысленной
жестокостью и разрушительностью.
     В Подольской губернии особенно пострадали города Гайсин, Липовец, Янов,
Тульчин, Брацлав, Печора, Голованевка.
     В Киевской губернии - Ходорков, Брусилов (здесь 148
     ни  один еврей  не спасся),  Погребище, Володарка, Юстинград-Соколовце,
Межигорье.
     В  Волынской губернии -  Дубно (где  из 900  евреев этого  городка было
убито и ранено 300).
     Но  самым  ужасным  из  этой  серии  еврейских  погромов,   совершенных
"батьками"  -  атаманами   банд,  был  погром  в  Тетиеве  (Киевской  губ.),
организованный  24 марта 1920 г.  атаманом  Куровским. Куровский сначала был
офицером  у Петлюры, затем перешел к Советской власти,  весной 1920 г. снова
перешел  к  Петлюре,  когда  тот  в  обозе  у поляков  двинулся на  Украину.
Куровский с помощью других петлюровских офицеров захватил Тетиев. На митинге
в Тетиеве со всех присутствующих "партизан"  была взята  клятва, что они  не
пощадят ни одного еврея - ни детей, ни стариков -  и не будут брать с евреев
выкупа за жизнь. После этого началась бойня.
     Синагога, где собралось  в  поисках  убежища больше  2000 евреев,  была
окружена и подожжена. Почти все они погибли. Немногие, сумевшие выскочить из
горящей  синагоги,  были застрелены на улице. Евреев убивали в  домах целыми
семьями,  а затем поджигали дома. Детей  убивали, бросая головою о мостовую.
Были найдены  детские трупы с  выколотыми  глазами.  Из  пяти-шеститысячного
еврейского  населения Тетиева  погибло  более  3500. Остальные  были спасены
подоспевшими  из села  Погребище частями Красной армии.  От Тетиева остались
одни развалины.
     Следует подчеркнуть, что все  эти батьки-атаманы находились в  связи со
штабом  Петлюры,.  получали оттуда  деньги  и мандат  на формирование  своей
банды, вели  "боевые операции" по указаниям штаба Петлюры  и,  в  частности,
атаманов Тютюника, Удовиченко, генерала Омельченко-Павленко.
     Банды Григорьева в мае 1919г. опустошили  Черкасский и Чимринский уезды
Киевской  губернии  и  прилегающие  к  ним  уезды  Херсонской  и  Полтавской
губерний.  Особенно  пострадали от  погромов  Златополь, Знаменка,  Лебедин,
Черплин,  Чигирин,  Бобринская,  Умань,  Дубно,  Ровно,  Кременец,  Липовец,
Гайсин.
     Погромы  совершались и  частями  Красной  армии, но таких было немного:
Богунский полк совершил погром 12 мая в Золотоноше (Полтавская губ.). Второй
советский полк 7 мая разграбил  Обухове, Восьмой  полк  18  мая - Погребище.
Погромы в этих городах преследовали цели грабежа.
     Согласно данным Комитета  Русского  Красного Креста в  Киеве регулярные
войска  Петлюры  совершили  погромы  в 120 городах  и местечках,  банда  бр.
Соколовских  - в  70, банда  Зеленого - в 15,  банда  Струка -  в  41, банда
Соколова  и  его помощников - в 38, банда Григорьева - в 40, банды  Лященко,
Голуба и  др. - в  16, отряды Красной  армии  -в 13  (Васильков, Золотоноша,
Обухов, Роиква, Погребище, Волчанск, Коростень,  Браилов,  Корсунь, Клевань,
Ровно,  Гайсин),  а всего к  сентябрю  1919 г. погромы были совершены  в 353
городах  и местечках, в том числе в Киевской губ. - 187,  в Волынской  - 44,
Подольской  - 62,  Херсонской  -  23, Полтавской  -  15,  Черниговской  - 7,
Екатеринославской - 1.
     Следует отметить,  что в  ряде  городов погромы повторились по  четыре,
пять  и даже десять раз или  до тех пор, пока не были вырезаны и перебиты  в
данном городе все евреи.
     Красная  армия  вступила  в  Киев  6   февраля  после  нескольких  дней
фактического  безвластия  в  столице  Украины.  Больших  боев   за  город  с
отступающими войсками  Директории  не  было.  Киевские  улицы  как-то  сразу
потускнели и обеднели: исчезли меха и элегантные шляпы у женщин, их заменили
шерстяные платки. У мужчин меховые шубы были заменены солдатскими шинелями и
поношенными  пальто  попроще.  Все  старались  "прибедниться",  у  всех  был
напуганный вид.
     Новая  власть  начала  с  военных   постоев,  под  тем  предлогом,  что
украинские  войска  привели казармы  в  негодное  состояние: выломали  окна,
сожгли  нары,  испортили  водопровод.  Поэтому  советские  войска  поспешили
разместить по "буржуазным квартирам". Богатые и хорошо обставленные квартиры
на  Институтской,  Николаевской  и  других фешенебельных  улицах  были сразу
загажены, мебель поломана. Солдаты не занимались уборкой занятых квартир или
комнат. Если прислуга отказывалась, то убирать должны были сами хозяева.
     Хозяева  квартир, куда помещали на постой солдат и красных  командиров,
должны  были  кормить  их, давать  носильное  и  постельное  белье,  одежду,
продукты (водку и  вино, в первую очередь), ставить по ночам самовары, когда
прислуга отказывалась это делать.
     У семей  лиц, бежавших с гетманской властью  или  Директорией, квартиры
были   разгромлены,   имущество   конфисковано,   члены  семьи   арестованы.
Одновременно  начались повальные  обыски  на  основе  изданного  приказа  об
обязательной сдаче оружия. Военные  патрули искали несданное  оружие. Обыски
повторялись по несколько  раз. Хотя они производились под  предлогом поисков
"спрятанного оружия",  но  искали  больше  ценные  бумаги,  валюту,  золото,
серебро и драгоценности.
     На  Киев  была  наложена   контрибуция  в  размере   100  млн.  рублей,
увеличенная  в мае до 200 млн. руб.  Самые крупные богачи - купцы, владельцы
предприятий   и  домов,  были   арестованы   в  качестве   заложников.  Если
оказывалось,  что  кто-то  из  них бежал,  арестовывали членов семей  - жен,
братьев, взрослых детей и тд.
     Затем началась мобилизация инженеров, техников, врачей и  медперсонала,
артистов   и   др.  Самой   тяжелой   являлась   мобилизация  буржуазии   на
принудительные  работы,  самые  тяжелые  и  отвратительные.  От  мобилизации
освобождались лишь советские  служащие.  Все остальные  - старые  и молодые,
здоровые,  увечные  и  больные  -  подлежали   мобилизации.  Мобилизовали  и
14-15-летних  подростков и стариков  и старух  свыше  60 лет.  Многие  пошли
работать  в  советские  учреждения  из-за   страха  перед   мобилизацией  на
принудительные   работы,  тем   более   что  квартиры   советских   служащих
освобождались  от реквизиции.  Для новой  власти потребовалось  чрезвычайное
количество помещений для учреждений, созданных в Киеве,  и для ответственных
служащих, переезжающих из  Харькова в Киев. Реквизиция помещений, уплотнение
жильцов и выселение их - самая характерная черта жилищной политики советской
власти. Сначала  были реквизированы особняки  в Липках  и богатые квартиры в
домах на Институтской, Николаевской  и  других  фешенебельных  улицах Киева,
затем последовали  реквизиции квартир  и комнат  в домах  на более  скромных
улицах. Многие дома были реквизированы под казармы и учреждения.
     Самой   тяжелой   мерой   для   населения   были  частые,  неоднократно
повторяющиеся  обыски  для  реквизиции  "излишков",  "сверх нормы" и  разные
"повинности":
     бельевая,  одежная, книжная, мебельная  и  т.д. Реквизировали все  -  и
посуду,  в особенности серебро,  и мебель,  если  она  дорогая,  и  ковры, и
одежду. "Национализированную" мебель, ковры, зеркала свозили в учреждения  и
в  особые  "хранилища". "Излишки"  белья  и  одежды либо  присваивались  для
личного  употребления,  либо  тут же  на  улице или во дворе продавались  по
сходной цене прохожим. Портьеры и мебельная обивка шли на  портянки, куртки,
женские  кофточки и платья.  Мне приходилось видеть  невообразимо цветастые,
чисто  футуристические  брюки  у   молодых  людей   и  кофточки  у  киевских
"прелестниц".
     Так  проявлялся на практике  лозунг  "грабь награбленное у  буржуя". За
водку можно  было получить все и добиться  самых  разнообразных льгот, в том
числе освобождения  квартир  от  реквизиции и  освобождения  арестованных из
тюрьмы.  Моим друзьям, у которых была водка, купленная  во время гетманщины,
удалось "разумным использованием" ее добиться освобождения своей квартиры от
военного постоя.
     Часть магазинов закрылась. Их  или  "национализировали", или придали им
другую  специализацию. Много  магазинов  было  превращено их  владельцами  в
фиктивные   кооперативы.   В  самом  фешенебельном  галантерейном   магазине
Альшванга и  в  магазине  Цинделя (готовое платье,  сукна)  устроили книжные
склады, где  книгу можно было купить лишь по ордеру Наркомпроса. Но на улице
в ларьках бумажников можно было достать любую книгу из частных библиотек.
     Рояли,  пианино  и  другие музыкальные  инструменты, швейные  и пишущие
машинки  подлежали   в   обязательном   порядке  регистрации   "на   предмет
национализации" их у "нетрудовых элементов".
     Другой мучительной  мерой были  частые  облавы.  Войска окружали  целые
улицы  и кварталы  и  требовали от  жителей  предъявления  документов. Лица,
имеющие  документы  служащих  советских учреждений,  немедленно отпускались,
остальных  арестовывали и  отправляли  в  дома предварительного  заключения.
Облавы по квартирам и  домам производились  и ночью. Арестованных, продержав
несколько дней, обычно выпускали,  если в "надежности"  их не было сомнений.
Их арестовали просто  для того, чтобы  напугать их и приучить к покорности и
смирению. "Подозрительных" держали в тюрьме недели  и  месяцы, но  тут могла
помочь взятка.
     В мае 1919  года, когда атаман  Григорьев и его  взбунтовавшиеся войска
(они  составляли  часть  Красной  армии)  стали  угрожать  Киеву,  произошла
очередная  вспышка "классового  террора".  Власти  по найденному  у  кого-то
списку членов "Клуба  националистов" арестовали  несколько десятков человек.
Их обвинили в организации заговора для свержения советской  власти. В  числе
арестованных были русские купцы, домовладельцы, профессора, в том числе зав.
кафедрой "Истории славян" Киевского Университета  профессор Т.С. Флоринский.
Всех  их  расстреляли.  В числе расстрелянных  оказалась и  героиня процесса
Бейлиса Вера Чеберяк.
     О казни  Веры  Чеберяк,  насколько  помню, из моих друзей и знакомых не
жалел   никто.  Но   казнь  объявленных  "классовыми   врагами"   профессора
Т.С.Флоринского  и  других  стариков  -  деятелей  суда, адвокатуры и просто
богатых людей произвела  гнетущее впечатление на киевскую интеллигенцию и  в
особенности на университетские круги, потрясенные гибелью своего профессора.
     Скажу лично  о себе, что первое мое знакомство  с советскими порядками,
которые устанавливались  на Украине, было впечатлением человека, попавшего в
иной мир,  полярно противоположный тому миру,  в котором он жил  с детства и
двумя главными заповедями  которого были "не убий" и "не  укради". Поэтому я
старался поглубже всмотреться в этот новый советский мир и понять его.
     Конечно,  ни  мне, ни братьям, ни  моим родителям в  Конотопе, ни нашей
республике  студентов   из   Конотопа,  живших  в  бывшей  конторе  редакции
"Киевлянина",  не  приходилось   бояться  каких-либо  реквизиций.  Все  наше
имущество заключалось в студенческой шинели, студенческой форме  и двух-трех
комплектах  носильного  белья,  паре  ботинок  и  тд.  У  нас   нечего  было
реквизировать, поэтому  наши  опасения  перед  Советской  властью  покоились
отнюдь не на боязни за имущество, которого у нас не было. Мы, как беднота, с
известным равнодушием  относились и  к реквизиции  у богачей и  у зажиточных
слоев  населения:  "У богачей  всегда что-нибудь  останется". Нас  возмущали
произвол властей и  наше бесправие  перед  ними, стремление властей навязать
нам свой строй и образ мыслей, большевистскую идеологию.
     Первое впечатление ужаса и  недоумения от расстрелов "классовых врагов"
только потому, что они, как Т.С.Флоринский, были сторонниками, приверженцами
монархии и буржуазного строя, хотя и не сражались  с оружием в руках  против
советского   строя,   а   были   лишь,   выражаясь   современным   термином,
"инакомыслящими",   заставило  киевскую   интеллигенцию   страшиться   новых
порядков.
     В  развитии  "революционности"  и  в  установлении  советских  порядков
Украина на полтора года отстала  от Великоросс(tm). Трехнедельное  правление
Пятакова и Бош в начале 1918 г. было кратковременными мимо-
154
     летным явлением, и не оставило прочных следов ни в жизни, ни в сознании
обывателей,  если не считать трех недель "классового  террора", объясняемого
военной обстановкой и  боями за Киев. Но сейчас советский строй со всеми его
особенностями и качествами продержался с февраля  по август 1919 года, и это
был  режим  диктатуры, то есть  произвола и  безмолвия,  подавления  критики
"инакомыслящих". Люди  должны были присмотреться и приспособиться к  нему  и
перестроить свою жизнь  и свою  психику (сознание) к  его требованиям или...
уйти из жизни или из России.
     Киевская интеллигенция, и я в том числе, буквально не могла понять, как
можно расстреливать человека только за то,  что  в досоветское  время он был
монархистом,  октябристом, кадетом, эсером,  за  то,  что  он  сомневался, а
иногда просто не знал или не верил в учение Маркса - Энгельса  - Ленина. Как
можно вычеркивать из жизни человека, все "преступление" которого заключается
только  в том,  что он  не приверженец советского  строя и  не большевик,  а
человек  другого  класса,  другого  происхождения  и  другого,  обычно более
высокого  уровня  образования?  Но  указания  председателя Всеукраинской  ЧК
Лациса были совершенно ясны и недвусмысленны: "Не ищите в деле обвинительных
улик о том, восстал ли он  против Советов оружием или словом. Первым  долгом
вы  должны  его  спросить,  к  какому   классу  он  принадлежит,  какого  он
происхождения, каково его  образование и какова  его профессия.  Эти вопросы
должны решить судьбу обвиняемого". ("Красный террор", 1 ноября 1918 года).
     Согласно рецепту-директиве Лациса  огромное большинство арестованных ЧК
подлежали  осуждению, точнее,  казни  только  за  то, что  они принадлежат к
буржуазии или по меньшей мере являются людьми образованными. Помещик, купец,
промышленник, офицер, священник  считались у большевиков  отпетыми людьми, с
которыми-то,  собственно, и разговаривать не  стоит: "Поставить  к  стенке",
"Пустить в расход", "Отправить в штаб Духонина!" - и кончено!
     Профессора,   юристы,   учителя,   инженеры,   врачи   находились   под
подозрением. Их арестовывали, тащили в  тюрьму,  и там  судьба арестованного
определялась  не его образом мыслей, не его борьбой против советской власти,
а внутренним убеждением, иначе  говоря, прихотью  сотрудников ЧК:  захотят -
убьют, захотят  -  выпустят.  Немалую  роль  в  судьбе арестованного  играла
ненависть  к  превосходству  в  культуре  и  в  образовании  -  ненависть  к
"очкастым".
     В  июле  тюрьмы  ЧК  были  переполнены.   В  середине  августа,   когда
Добровольческая армия  начала  приближаться  к Киеву,  была  создана  особая
комиссия для разгрузки ЧК. Она заседала 13 августа  с 12 до 5 часов и за это
время   рассмотрела    "дела",   вернее,   регистрационные    карточки   200
подследственных  заключенных,  то есть  потратила  1-2  минуты  на  каждого.
Доказательств  было  не  нужно,  достаточно  было  обвинения  записанного  в
регистрационной карточке:
     1) "женат на княгине",
     2) "белогвардейская фамилия",
     3) "подозрительная физиономия! Пусть посидит немного",
     4) "фабрикант",
     5) "торговец",
     6) "во время  войны 1914  г. агитировал  за покупку облигаций  военного
займа".
     Словом,  хватали и сажали в тюрьмы  ЧК, а  потом "пускали в расход"  по
всякому поводу и  без всякого повода, по принципу "был бы контрреволюционер,
а  статья всегда  найдется".  Но  большей  частью  и  статьи было не  нужно.
Ближайший  помощник Лациса в Киеве Угаров цинично говорил заключенным: "Если
человек не  годен  к  работе - расстрелять!  У  нас  не  богадельня!  Старая
развалина не должна есть даром советский хлеб!"
     Кроме "виновных", перечисленных выше, сажали и ставили к стенке и таких
лиц,  которые,   по  мнению   следователей  ЧК,   когда-нибудь   могут  быть
преступниками против советской власти. В  общем, "пускали в  расход" больше,
чем выпускали на волю.
     Ф.М.  Достоевский  пророчески  вложил  в  уста Шатова слова  о  "бесах"
революции: "О, у  них все смертная казнь и все на предписаниях, на бумагах с
печатями и три с половиной человека подписывают" ("Бесы", ч. II глава 6).
     Допросы   арестованных  имели  целью   вырвать  у  обвиняемого   любыми
средствами  "добровольное"  признание  своей  вины  перед советской властью.
Арестованные  (в конце  августа 1919 г.  просто  не успели  расстрелять всех
скопившихся  в  Лукьяновской  тюрьме)  в  один  голос  рассказывали,  что  у
следователей  ЧК  преобладало  стремление  растоптать,  унизить  арестантов,
сломить  их  гордость  и  сознание  человеческого  достоинства, ошеломить  и
запугать их, ослабить и обессилить волю арестанта.
     Для  этого  применялись  крики,  побои  (били в  присутствии близких  и
родных),  запугивания: арестованного  запирали в подвале,  где лежали  трупы
убитых  или  подвергали  "примерному  расстрелу"  в  подвале.  Арестованного
раздевали и  готовили к  казни,  на его глазах расстреливали  других,  затем
заставляли арестованного ложиться  на пол и несколько раз стреляли у головы,
но  мимо.  Потом раздавался хохот  и приказ: "Вставай, одевайся!" Несчастный
вставал,  шатаясь как пьяный. Он уже не видел грани  между жизнью и смертью.
Такие  "примерные расстрелы" повторялись  несколько раз  и  в  конце  концов
сводили человека с ума.
     И первым впечатлением киевской  интеллигенции от советской власти  было
осознание  того, что  при  всей наружной,  внешней революционности советских
порядков,  при  всех свободах,  декларированных  большевиками, человеку  при
царских  порядках,  которые стали ненавистны огромному большинству населения
Российской империи,  жилось  и думалось гораздо свободнее и вольготнее,  чем
при  Советской  власти.  Проблески  свободомыслия   -  но  только  в  рамках
марксизма-ленинизма, свобода мнений - но только в рамках партийной  догмы, -
в  начале 20-х годов еще  существовали, но  дискуссии между  большевиками  и
меньшевиками,  характерные  для  периода дореволюционной эмиграции, исчезли,
ибо,  став у  власти,  большевики  поспешили  репрессировать  тех упорных  и
нераскаявшихся меньшевиков  и эсеров, которые не включились в ряды  правящей
партии. Все это было так  страшно и  непонятно:  свобода  и  революция  -  в
лозунгах, диктатура и репрессии - в жизни, на практике.
     Таковы  были впечатления  от  советской  власти  в  1919  году.  Партия
большевиков   оправдывала   меры   террора   сложностью   и   напряженностью
международной и военной обстановки - борьбой с международным империализмом и
контрреволюцией. Постоянный рефрен партии большевиков в это время был таков:
дайте только нам справиться с белогвардейщиной - и  жизнь станет свободней и
вольготней. Как  на  самом деле вышло, выяснилось значительно позже - в 30-е
годы и  после  разоблачения "культа личности"  И.В. Сталина Хрущевым  на  XX
съе