ей  квартиры
участники  налета, грозя оружием, отгоняли прибегавших  на крики  соседей  и
прохожих: "Чего лезешь! Здесь с жидами расправляются!"
     К огромному дому Гинзбурга на Институтской улице подъехал целый отряд с
десятком  повозок  и со списком жильцов-евреев.  Где-то в военном штабе  был
составлен  список  богатых евреев, которых  хотели обвинить в "коммунизме" и
заставить  платить  выкуп.  Грабители  требовали  5  000  -  10  000  рублей
"царскими",  золотые   часы,  портсигары,  драгоценности,  но   не  брезгали
одеялами,  пальто,  обувью и  тд.  Единственным средством защиты  был  крик.
Огромный  дом в пять-шесть этажей  истерически громко кричал  и выл.  За ним
начинали кричать и выть соседние дома. Выли и кричали целые улицы, кварталы.
Этот крик домов и  улиц над огромным городом был ужасен. По ночному, спящему
городу носился  многоголосый  вопль  ужаса  и страха, вопль множества людей,
увидевших перед собой облик смерти. Это был вопль и стон. Он покрывал  все -
отдельные голоса не были слышны.
     Крик  целого дома, от первого  до верхнего  этажа,  пронзительный  крик
ужаса и  отчаяния, крик страха и беспомощности был настолько страшен, что во
многих домах он  заставил погромщиков отступить. Они бежали,  отказавшись от
погрома. А крик разрастался все  больше и больше, захватывая все новые улицы
и кварталы.  С  Липок он  спустился  на Институтскую  и Николаевскую  улицы,
оттуда  на Крещатик,  Бессарабке и  Васильковскую.  Кричали  Фундуклеевская,
Подол, улицы Еврейского базара - словом, весь огромный город. Этот жалобный,
не прекращающийся  вопль сотен  и тысяч женских и детских голосов то взмывал
над городом, то превращался  в стон,  раздирая душу. Не  вопль о помощи,  не
крик протеста, а точно отходная  молитва по самим себе, панихида по уходящим
в небытие.  Самым жутким  и страшным было то, что крик несся из мертвых,  то
есть  темных и, казалось, безлюдных  домов,  из  мертвых и пустых квартир: в
окнах кричащих домов и кварталов не было ни одного огня!
     Крик  постепенно превратился в  глухой стон и, наконец, стих.  Утром мы
узнали, что  старушка-француженка, когда-то бывшая  гувернанткой самого В.В.
Шульгина, чуть не умерла ночью от ужаса.
     Это была та "пытка страхом", о которой Шульгин, вернувшись из Дарницы в
Киев, писал в "Киевлянине" (№37 от 8 октября 1919 г.):
     "По ночам на улицах Киева наступает  средневековая  жуть. Среди мертвой
тишины и безлюдья  вдруг  начинается  душу  раздирающий  вопль.  Это  кричат
"жиды".  Кричат  от  страха.  В  темноте  улицы  где-нибудь  появится  кучка
пробирающихся "людей со штыками" и, завидев их,  огромные  многоэтажные дома
начинают выть с верху  до  низу. Целые улицы, охваченные смертельным ужасом,
кричат  нечеловеческими голосами,  дрожа за  жизнь. Жутко слышать эти голоса
послереволюционной  ночи. Конечно,  страх  этот  преувеличен и приобретает с
нашей точки зрения нелепые и унизительные формы. (Еще бы! в Дарницу евреи не
бегали-Н.П.)  Но все  же  это  подлинный  ужас, настоящая  "пытка  страхом",
которой подвержено все еврейское население".
     Оправдав  Добровольческую  армию  от  обвинений  в  погромах  ("власть,
насколько это в  ее силах, борется (!? -  HJI.)  за  то, чтобы  не допустить
убийства и грабежей") , Шульгин требовал от евреев  "признать и покаяться" в
своей вине  за революцию, точно вся  революция  1917 года, а еще раньше  все
революционное движение 1860-1917 гг. в России были вызваны евреями.
     "Научатся ли в эти страшные ночи они (евреи - Н.П.) чему-нибудь? Поймут
ли  они,  что  значит  разрушать государства,  не  ими созданные?  -  грозно
вопрошал В.В. Шульгин. - ... Будут ли во всех еврейских синагогах всенародно
прокляты  все  те  евреи,  которые  приложили  руку  к смуте?  ...  Будет ли
еврейство бить себя в  грудь  и посыпать пеплом главу, всенародно каяться  в
том,  что  сыны  Израиля  приняли такое  роковое  участие  в  большевистском
бесновании?"
     Но погромы в квартирах  и  грабежи на улицах  продолжались. По ночам на
улицах грабители в офицерских пальто устраивали засады на прохожих и, наведя
на последних револьверы, требовали с изысканной вежливостью: "Ваши деньги!..
Ваши  часы!..  Ваше  кольцо!..  Ваш  костюм!"  Ободрав  жертву,  как  липку,
требовали паспорт. Если жертва по паспорту оказывалась русской, ее отпускали
без  дальнейшего  ущерба;  но  евреев  не только  грабили,  но  и  избивали,
калечили, насиловали и убивали.
     Погром  из  Липок и центральных  районов  города  затем перекинулся  на
Подол,  Слободку и другие окраины Киева. Он прекратился, как сказал мне Боря
Бенар, лишь  тогда, когда  англичане  в  ставке Деникина  заставили Деникина
послать   телеграмму  генералу  Драгомирову,  командующему  Добровольческими
войсками "на Киевском направлении", с приказом прекратить погромы.
     Вернувшись  в  Киев, Шульгин  в  "Киевлянине"  (№ 35 от  6.10.1919  г.)
пытался оправдать  погромы. Он обвинял евреев Киева в том, что 1 октября они
стреляли  из  пулеметов  по отступающим из  Киева добровольцам,  обливали их
серной кислотой,  бросали бомбы и тд.,  и  т.п. Шульгин при этом не  называл
адреса  домов  и  квартир,   откуда  жильцы-евреи  наносили  удар   в  спину
Добровольческой армии. Это сделала  за него  киевская газета "Вечерние огни"
(№№ 38, 39,40) .
     Но  газета "Киевская мысль"  и  особая  комиссия,  созданная  киевскими
общественными организациями, проверив сообщения  "Вечерних огней", выяснила,
что адреса  и фамилии, приведенные этой газетой, являются вымышленными,  что
евреи в указанных газетой квартирах и домах не жили и не живут.
     Шульгин  и  "Вечерние  огни"  своими ложными обвинениями  против евреев
просто провоцировали киевлян на погром.
     Анализ  погромов,  совершенных   Добровольческой  армией   на  Украине,
показывает, что  они составляют лишь 17-20% всех учиненных в 1918-1921 годах
еврейских погромов.  Всего  было зарегистрировано 296 погромов и эксцессов в
267 погромленных пунктах (в ряде городов погромы  повторялись по 2 раза, а в
Смеле  даже   3  раза).  В  погромах  согласно   официальным   данным   было
зарегистрировано  5  324 убитых  (фактически было убито не меньше 8 000).  В
число убитых не входят умершие от ран, убитые в пути на железных дорогах и в
пунктах, где не велось регистрации жертв. Число раненых  и изнасилованных не
известно.
     Географическое    распределение   погромов   по    территории   Украины
характеризуется следующими данными:
     В Киевской губернии погромы были в 83 городах и
     местечках (102 погрома), в Подольской - в 39 пунктах (41 погром),
     в Херсонской - в 25 пунктах (25 погромов),
     в Черниговской - в 22 пунктах (25 погромов),
     в Полтавской - в 22 пунктах (25 погромов),
     в Харьковской - в 8 пунктах (8 погромов),
     в Екатеринославской - в 7 пунктах (8 погромов);
     эксцессы на  железных дорогах - в  50 пунктах.  Если  сравнить погромы,
совершенные Добровольческой армией с  погромами, совершенными  петлюровскими
войсками и "батьками-атаманами", то можно прийти к следующим выводам:
     1. Погромы,  совершенные петлюровскими  войсками и батьками-атаманами и
бандами, преследовали цель истребления возможно большего количества евреев и
при том самыми зверскими методами. Общее число убитых в этих погромах евреев
в 4-5 раз  больше, чем в погромах совершенных Добровольческой армией. Грабеж
и  уничтожение  имущества  евреев  играли  важную,  но  не  основную  роль в
петлюровских  погромах. Главной  задачей петлюровцев  было истребление самих
евреев.
     2. Погромы, совершенные Добровольческой армией, за  исключением декабря
1919 - января 1920  г., не  имели задачей максимального  истребления евреев.
Число  евреев,  убитых добровольцами,  в  4-5 раз  меньше количества евреев,
уничтоженных петлюровцами. Но грабеж и разрушение имущества евреев  играет в
погромной  практике  Добровольческой  армии  гораздо  большую  роль,  чем  у
петлюровцев.  Лозунгом добровольцев было соответственное дополнение  лозунга
Гизо:
     "Господа, обогащайтесь... за счет евреев!"
     Но   погромы  Добровольческой  армии   имели  еще  одну  цель,  которую
петлюровцы в своих погромах евреев не ставили.
     Погромы  Добровольческой  армии ставили особой  задачей как можно более
унизить,  как  можно  болезненнее  оскорбить  евреев  как  народ.  Эта  цель
просвечивает  в  утонченных издевательствах над евреями,  и в частности  - в
огромном количестве изнасилованных женщин (от малолетних девочек до глубоких
старух), в  убийствах  и истязаниях евреев,  совершенных добровольцами...  в
порядке спорта.
     Я  не  стану  подробно  описывать  погромы, совершенные Добровольческой
армией. Почти все они были  типично военными  погромами, по образцу и модели
погрома,  организованного  в  Киеве в  первой  половине октября  1919  года.
Подробно писать о том, кого и как убивали или как насиловали, вряд ли стоит,
ибо это было  бы повторением во многих оттенках погромов войск Петлюры и его
банд. Отмечу только еще раз, что у  добровольцев грабеж евреев  ради личного
обогащения играл большую роль, чем у петлюровцев.
     В первые месяцы похода Добровольческой армии  на евреев смотрели как на
добычу,  которую  всегда  успеется ограбить,  как  на своего  рода  скот,  с
которого успеется снять и шерсть и шкуру.
     Евреев,  можно  сказать, берегли  для  грабежа  в  будущем.  Совершенно
воздержаться   от   еврейских    погромов   в   первые   месяцы   вступления
Добровольческой  армии на  Украину  было, конечно,  невозможно. Это было  бы
противно  и  природе, и  естеству,  и историческим традициям Добровольческой
армии  - прямого  продолжения  монархической  царской армии.  Погромы первой
половины  1919  года  на  Украине,  можно  сказать,  сдерживались  и  самими
добровольцами и  командованием Добровольческой армии.  Но с августа-сентября
1919 года задачи грабежа евреев выступают в растущих размерах.
     Налет Красной армии  на Киев  1  -5  октября и последовавший за налетом
военный погром евреев Добровольческой  армией наложили  мрачный отпечаток на
киевскую жизнь. В Киеве сложилось  убеждение, что добровольцы ничем не лучше
большевиков,   что   никаких  надежд  в  деле  "восстановления  порядка"   и
"возрождения  России"  на   добровольцев  возлагать  нельзя.  И  русским,  и
еврейским населением овладело ощущение бесперспективности.  Резко ухудшились
и  условия  жизни:  хозяйственная  жизнь  не  налаживалась.  Транспорт   был
расстроен. Накануне зимы Киев был без стекол в окнах  и без топлива, а уголь
из Донбаса нельзя было подвезти из-за расстройства  транспорта. Все усиленно
готовили  к  зиме  "буржуйки"  -  маленькие  железные печурки,  отапливаемые
щепками, так как на центральное отопление из-за отсутствия  угля нельзя было
рассчитывать.  Мы  ездили  и  пилили  обрубки  сухих  сосен  в  Святошине  и
Пуще-Водице и привозили их домой, где кололи их на щепки, ломали разрушенные
деревянные дома и заборы.
     Трамвайное движение  очень  сократилось.  Электрическое освещение  одну
ночь горело, на другую - гасло. Иногда свет давали среди ночи, тогда начинал
действовать  водопровод,  и мы спешно набирали воду, которая поднималась  не
выше первого этажа.
     Налет Красной  армии стал  поворотным  пунктом в походе Добровольческой
армии на  Москву. Хотя Орел добровольцам удалось взять,  но удержать его они
не могли. Через несколько  дней Красная армия выбила добровольцев из Орла, а
затем Добровольческая армия покатила обратно на юг - к Одессе и Крыму.
     Причинами  поражения добровольцев  были, как говорил мне в  сентябре со
слов Шульгина Боря Бенар,  неравенство  сил по сравнению с  Красной армией и
откровенная практика реставрации монархического строя  и помещичьих  прав на
землю. Ни крестьяне, ни рабочие не хотели поддержать  Добровольческую армию,
которая  несла им  только шомполы  и нагайки. Но самой  важной причиной была
деморализация   Добровольческой  армии.  Армия   разложилась   в  результате
постоянных  еврейских  погромов  и  грабежей.  В.В.Шульгин  подметил  и  эту
причину. В конце ноября  в  связи  с двухлетием образования  Добровольческой
армии он напечатал в "Киевлянине" большую статью о Добровольческой армии под
хлестким  заголовком:  "Взвейтесь, соколы,  ...  ворами"  (парафраза  первой
строчки   солдатской   песни:   "Взвейтесь,   соколы,  орлами,  /Полно  горе
горевать"...)
     В  этой  статье Шульгин обвинил Добровольческую  армию в  том, что  она
превратилась   в   "Грабьармию",  что  непрекращавшиеся   еврейские  погромы
разложили  Добровольческую армию, в  рядах  которой  осталось  слишком  мало
бойцов и стало слишком много "хапунов" и грабителей, что многие бойцы, в том
числе  и  офицеры,  хотят  не  воевать,  а  только  собирать  с  винтовками,
револьверами и шомполами в руках "дары" от "благодарного населения".
     Конец октября  и  ноябрь  в  Киеве  были  очень  тусклыми  и  мрачными.
Общественность  Киева,   кроме  отъявленных  монархистов   и  черносотенцев,
отшатнулась  от Добровольческой армии. Красная  армия стала у Ирпеня и  была
постоянной  угрозой   для   Киева,  где   не   раз   поднималась   паника  и
распространялись слухи об эвакуации.
     В конце  ноября П.Г. Курц снова предложил мне подать заявление в Ученый
совет  факультета  с  просьбой оставить  меня профессорским  стипендиатом по
кафедре "История России".  Довнара в Киеве не  было. Я написал  под диктовку
П.Г.  Курца заявление и  вручил ему.  И  это было мое  счастье. В  декабре я
свалился, схватив тиф, и был отвезен в одну из городских больниц. П.Г. Курцу
пришлось  подать мое заявление самому.  В  больнице  я  перенес  подряд  три
тифа-брюшной,  сыпной и возвратный. Второй раз в жизни (первый - в Саратове)
я с трудом  выжил. Из больницы я вышел только в середине  марта 1920 г. Снег
уже  почти стаял,  только на рельсах  трамвая, ходившего довольно редко, и в
тени  у стен зданий и у заборов сохранились еще  серо-грязные кромки льда со
снегом.  Я еле  -еле  ковылял  по  улицам, но приближение  весны помогло. Из
Конотопа родители прислали нам "с оказией" картошки, муки, крупы и сала. Эта
провизия очень  поддержала  меня в послетифозные голодные недели, когда  так
неистово хочется есть. Только приход тепла поставил меня на ноги.
     Братья  и друзья рассказали, как  уходили из Киева  добровольцы  и  как
пришла  в третий  раз  в Киев  советская власть. Об  уходе добровольцев  они
говорили как об уходе тяжело нагруженного и даже перегруженного разного рода
продуктами и  вещами  обоза. Целые  вагоны и  платформы были  набиты  мукой,
сахаром, керосином, хозяйственными товарами  и всем, чем можно запастись "на
черный день".  Уходили в  спешке, в панике, боясь, что Красная армия вот-вот
перережет  дорогу  Киев-Одесса,  открытую  в  последний   момент  галичанами
Деникину.
     Вместе с  добровольческими войсками уходили,  главным образом пешком, и
киевские жители, опасавшиеся  по каким-либо  причинам возвращения  советской
власти или просто бежавшие от нее.
     В этой эвакуации погибло  много беженцев, больше всего от тифа. Военные
власти добровольцев до последней минуты обманывали  население Киева, уверяя,
что все обстоит благополучно. Вагонов не хватало, и гражданскому губернатору
Киева -  о, ироническая шутка музы истории Клио! - с трудом удалось уехать в
арестантском вагоне  с  решетками.  Словом,  это  было  бегство,  паническое
бегство с награбленным.
     Красная армия вошла в Киев 15 декабря.
     Третий приход  Красной армии и  третье установление советской власти на
Украине существенно отличались от первых двух.
     Трехнедельный  налет  Муравьева  на  Киев  в  феврале   1918  года  был
непосредственным  и ярким проявлением буйной молодости большевизма. У бойцов
армии  Муравьева  имелось,  проскальзывало,  правда, в  очень незначительном
количестве, что-то общее с  "Двенадцатью"  Александра Блока.  Но  Блок,  как
поэт, сильно  идеализировал и  опоэтизировал  своих "Двенадцать", наделив их
лично своими  мессианскими мыслями  и  чувствами  о создании "нового  мира",
"нового  общества". В красноармейцах Муравьева мессианских мечтаний не  было
заметно.  Молодость  большевизма  была  гораздо  грубее  и  проще.  Солдатам
Муравьева были гораздо ближе лихачи и "Катьки толстомордые", чем мессианские
мысли о "новом мире".
     Затем,  красноармейцы в "Двенадцати" не думали еще о полном истреблении
лиц  старого общества. Красноармейцы Муравьева уже  приступили к уничтожению
своих  противников  -  "офицерни",   "украинцев"  (петлюровцев),  чиновников
старого режима и пр. -  под лозунгом "Мы все можем, мы все смеем", шаблонным
лозунгом самоуверенной,  верящей  в  свои силы  молодежи. Но, например, В.В.
Шульгин,  арестованный  Сашей  Амханицким после  захвата  Киева  Муравьевым,
остался  жив  и цел и  не был "на прощанье"  "пущен  в  расход" перед уходом
Муравьева из Киева.*
     Второй  приход Красной  армии и  установившаяся почти на  семь  месяцев
советская  власть  на   Украине  показали  большевизм  в  отчаянном  размахе
ожесточенной борьбы против своих  противников - контрреволюции  и буржуазии,
когда ничем  не ограниченный классовый террор стал основным  методом борьбы,
когда арестованного, согласно рецепту председателя  Всеукраинской ЧК Лациса,
"ставили  к  стенке",  "посылали  в  штаб  Духонина"  только  за то, что  он
"буржуй",  или  "поп",  или "офицерня", или  "очкарик",  или  "длинноволосый
вития", не утруждая себя поисками доказательств виновности арестованного.
     Во второй  приход большевиков  всякий  след  мессианизма уже совершенно
исчез.  Наоборот,  в  казни  врагов "Нового  мира"  уже вмешивался  какой-то
элемент  расчета, притом  расчета  не идеалистического  и не героического, а
скорее утилитарного характера:
     принесет ли казнь арестованного  пользу "Новому  миру" (т.е. советскому
обществу), хотя арестованный еще не сделал  и  не сказал ничего  преступного
или вредного против советского строя. Большевизм, можно  сказать, повзрослел
и уничтожал  своих врагов, действительных  и возможных, веря в себя и в свои
силы создать "Новый  мир",  построенный на более рационалистических началах,
чем старый.  Он расчищал на данном этапе пока еще только  население  России,
как  расчищают  строительную  площадку  перед  началом  большой  стройки. Он
присвоил себе право очищать население России от вредных на его взгляд людей,
как  садовник очищает заросли,  удаляя те  плевелы,  которые мешают  росту и
развитию полезных трав и злаков.
     Сущность  и характер третьего прихода Советской власти на  Украину были
раскрыты в приказе, опубликованном 15  декабря  1919 г.  в газетах: "Красная
армия в третий и последний раз заняла Киев".
     Хотя  это  утверждение из-за  интервенции поляков  формально  оказалось
ошибочным, но по существу  оно  было верным. Оно было осознанием того факта,
что  большевизм  (советский  строй)  победил  своих  противников -  Колчака,
Деникина, Петлюру и пр. - и утвердил свое господство почти на всей  огромной
территорией бывшей Российской империи. ."Героически-фанфарный" период борьбы
этим  окончился.  Белая  гвардия была  не только  разбита,  но  потерпела  и
нравственный крах, став в своем  последнем  выражении  - в  "Добровольческой
армии" -  из армии "Освобождения  России",  какой она претендовала  быть,  -
"Грабьармией".  Все  понимали,  что Врангель и Петлюра  уже  не  в состоянии
оспорить господства Советской власти в России.
     Но вместе  с тем  победа Советской власти означала, что попытка  партии
большевиков  молниеносно,  мощным  порывом,   превратить  РОССИЮ  из  страны
капиталистической в страну социалистическую потерпела крах. Эта попытка была
разрекламирована партией  большевиков еще до  Октябрьского переворота, и сам
Октябрьский  переворот, судя по пропаганде большевиков в 1917-1920  гг., был
предпринят именно для этого, ибо строительство социализма в Рос