дремлют  в сердце, не смея промелькнуть ни в моем слове, ни в жесте,  ни  во
взгляде.  Самое  страшное бывает, когда АА начнет  шутить и  острить с самым
веселым  и  счастливым  видом  о  своем  здоровье.  Тогда  словечки  "заживо
разлагаюсь", "пора на Смоленское" и т. п. скачут с самым наглым озорством...
     Я не знаю, достаточно ли рельефно обрисовывают предыдущие страницы  то,
что я хотел обрисовать. Но такая  обстановка, такое  состояние  АА -  длится
всегда, все последнее время, и каждый раз,  уходя от АА,  я бываю совершенно
расстроен.
     Помню, весной АА гораздо больше шутила,  острила, как-то жизнерадостнее
(если  этот  термин  вообще   имеет  место  в  отношении  к  АА)  была.   Не
чувствовалось такой сдавленности, такого н а п р я ж е н и я в н у т р е н н
е  г о, какое ощущается сейчас. АА гораздо "темнее" сейчас. Если раньше в ее
душевной  атмосфере  поверх  сознательного  плавали облака,  белые  и  часто
легкие,  то  теперь  -  это  тяжелые  темные  тучи;  чувствуется  медленный,
засасывающий,  удушающий  туман, который проникает во все существо АА, мучит
ее, душит,  и все труднее ей выбираться из него,  все неудачнее  ее  попытки
освободиться от его  цепких  лап.  Эти попытки -  это уменье внешне веселым,
непринужденным  видом,  остроумной  шуткой,   веселым   смехом  -   обмануть
собеседника, - сейчас  не  удаются ей. Она  чувствует,  она  понимает  мысли
собеседника, и  порой теряет  уверенность  в  том, что  ей  удастся обмануть
его... Есть такой смех у АА - я его называю "счастливым смехом", оттого  что
в нем  -  чистое, без примесей,  легкое серебро звуков. Весной  я его  часто
слышал. Теперь - я его не слышу никогда. АА потеряла или почти потеряла его.
     Три слова -  а одно из них сказано Анненским - повисли страшной угрозой
над АА: "безвыходность", "обреченность" и "невозможность"... Страшные слова!

     После  одного  из ее  задыханий  я посмотрел  на нее и медленно  и тихо
произнес:  "Бедненькая"...   АА  сейчас  же  шаловливым  и  смеющимся  тоном
ответила:  "Совсем  не бедненькая". - "А что  же -  счастливая?"  - я больно
уколол ее сознание этим словом. АА помолчала и очень серьезно  и очень тихо,
как бы про себя, сказала: "Счастливая - это совсем не противоположение слову
"бедная"..." -  и сразу быстрым и громким голосом заговорила о постороннем о
чем-то - о работе.
     В ногах у АА бутылка с горячей водой. Бутылка  давно  остыла, ноги у АА
опять холодны;  узнал я о  бутылке в  конце  вечера, когда она ее вытащила и
поставила на пол. АА ни за что не захотела, чтоб я раздобыл  в кухне горячей
воды.
     В начале  вечера я увидел, что АА хочет чаю. Предложил ей пойти  налить
чай  или сказать  Аннушке. АА не позволила мне, сказав, что чаю она вовсе  и
наверное  не  хочет, а что мне  совсем не  следует  ходить в кухню и  что-то
делать,  дала  мне  понять,  что  это неудобно,  что  это  вызовет разговоры
Аннушки:  "Вот, приходит молодой человек, чаи  ставит и т. д."...  "А я уж и
так  -  легенда  этого  дома, еще  со времен  Шилейко..." Да, АА - тема  для
сплетен  и  пересудов  челяди  Шереметевского  дома.  Эпизод  с  чаем  очень
показателен  - характеризует,  как  АА  стесняется  всего,  как  она  боится
обеспокоить других, - ту же Аннушку.
     Так, все время разговаривая, я  досидел у  АА до 11 часов, когда пришел
Пунин. АА  стала его уговаривать отпустить  ее домой ночевать (все из-за той
же стеснительности, чтоб не утруждать ничем ни Ан. Евг. Пунину, ни Аннушку).
Пунин, конечно, никуда АА не пустил. В 11 часов я ушел.

     А теперь я записываю содержание сегодняшних бесед с АА.
     АА много говорила  сегодня  об отношениях Николая Степановича к ней и о
романах Николая Степановича с женщинами. Так, говорила  о его романе с Лидой
Аренс. В  1908  году, весной,  вернувшись из  Парижа и  побывав  по  пути  в
Севастополе,  у  нее  (где  они  отдали  друг  другу  подарки  и  решили  не
переписываться  и  не  встречаться),  Н.  С. в Царском  Селе познакомился  с
Аренсами. (То есть знакомство могло быть и раньше, но сблизился.) Зоя - была
неудачно влюблена в Николая Степановича, приходила даже  со своей матерью  в
дом Гумилевых. Николай Степанович был к ней безразличен до  того, что раз во
время ее посещения вышел в соседнюю комнату, сел в кресло и...  заснул. Вера
Аренс - тихая и прелестная - "как ангел" - пользовалась  большими симпатиями
Николая  Степановича.  А  Лида Аренс увлеклась Николаем  Степановичем, и был
роман; дело кончилось скандалом в семье Аренсов, так что Лида даже  оставила
дом  и  поселилась отдельно.  Кажется, ее отец так и умер, не примирившись с
ней, а мать примирилась чуть ли не в восемнадцатом году только.
     АА не знает точно  времени романа, но это - 1908 год, во всяком случае.
Николай Степанович никогда не говорил ей о  Лиде Аренс - никогда, ни  одного
упоминания не было. Она помнит его разговоры и о Зое, и о Вере, но только не
о Лиде. Узнала она об  этом  только теперь - от Пунина. АА предполагает, что
стихи Николая Степановича "Сегодня ты придешь ко  мне" и  "Не медной музыкой
фанфар" обращены к Лиде Аренс. Во всяком случае, они не к АА относятся.
     АА не  сказала мне,  но, кажется, думала  о том, что этот роман с Лидой
(Аренс -  В. Л.) был  в самом разгаре его признаний ей. А уже весной, вернее
зимой 1909 - Черубина де Габриак (это она сама сообщила).
     АА наверняка знает, что в 1903 - 1905 гг. у Николая Степановича никаких
романов ни с кем не было, что влюбленность его отдаляла его от романов.
     В  1906 г.  АА  была в Евпатории, и  уже не может  ничего утверждать об
Николае Степановиче. Между прочим, брат АА - Андрей Андреевич - в  1906 году
из  Евпатории ездил в Ц. С. и вернувшись, сообщил ей, что Николай Степанович
читал   ему  стихотворение   ("И  на  карту  поставил  свой  крест").   Это,
следовательно,  одно  из  самых ранних известных  стихотворений  после "Пути
конквистадоров".
     Проездом  в Африку, в 1908 г. Николай Степанович также был у АА  и  был
таким же, как в августе.

     Я вчера много  говорил с Вал. Серг. Срезневской о Татьяне  Адамович. Та
мне рассказала,  что считает  роман с Таней  Адамович выходящим  из пределов
двух обычных  категорий для Николая Степановича. (Первая - высокая любовь: к
АА,  к  Мане  Кузьминой-Караваевой,  к  Синей Звезде;  вторая  -  "ставка на
количество" -  девушки, вроде девушек 20  - 21 года.) Роман с Таней Адамович
был продолжительным, но, так сказать, обычным: романом в полном смысле этого
слова.  Валерия  Сергеевна  сказала, что  однажды  в  разговоре  с  Николаем
Степановичем она упомянула про какой-то факт. Он  сказал:  "Да,  это  было в
период Адамович". - "А долго  продолжался этот  период?" Николай  Степанович
стал считать по пальцам. "Раз... два...  три... -  почти  три  года".  Когда
сегодня я рассказал  об этом АА, она  ответила:  "Да... Не три года,  но  во
всяком случае,  долго...  И  это был совершенно официальный  роман,  Николай
Степанович ничего не скрывал..."
     Разговор с АА перешел к теме о враждебном отношении Николая Степановича
к ней в последние годы.
     АА не совсем понимает, чем такое отношение было вызвано.  Развод не был
принужденным. Отношения с ней  прекратились задолго  до 18 года.  Развод был
очень мирным - ведь  в 18 году, уже после того,  как  развод был  решен, они
ездили в Бежецк, Николай Степанович был очень хорошо настроен к АА, да и тот
разговор в Бежецке: "Зачем ты все это выдумала", -  происходил с грустью, но
без всякой неприязни. АА предполагает, что в теории Николай Степанович хотел
развода с  ней.  Так,  в Париже, думая  о  Синей Звезде, он  себе,  если  бы
рассчитывал  на  взаимность  со стороны  Синей  Звезды:  "Вот,  разведусь  с
Ахматовой  и..."  - тут,  должно быть, планы  о  будущем... Но  на  практике
оказалось  несколько иначе. Обида  самолюбию несомненно  была психологически
объяснима тем, что все свои последующие неудачи, даже такой неудачный брак с
Анной  Николаевной,  Николай Степанович мог относить за счет АА. АА сказала:
"Развод вообще очень  тяжелая вещь... Это  с  каждым десятилетием становится
легче. Теперь  - совсем легко...  Но и  теперь...  Я помню,  когда  Всеволод
Рождественский развелся с Инной  Малкиной, он приходил ко  мне  и жаловался,
что  не  знает, как  себя вести,  встречаясь  с  ней  в разных  местах... АА
поставила вопрос,  на  который я ответил: предложил бы ей развод  сам Н. С.,
если б она его не опередила?
     - Предложил!
     В частности -  об А. Н. АА вспомнила разговор  с человеком, "которого я
бесконечно люблю  и мнение которого  для меня бесконечно ценно" - С Натальей
Гончаровой:  "Если  бы Пушкин  не  был Пушкиным, и  если разбираться в  этом
браке, то,  может быть, нельзя  было бы винить  ее. Она  просто была  другим
человеком, чуждым интересам своего  мужа...  Ее интересовали платья, балы, а
мужа - какие-то  строфы, какие-то издатели, какие-то непонятные и чуждые  ей
дела...". Мысль АА я продолжил  тут  уже в отношении к Анне Николаевне.  Это
просто был человек совершенно не подходящий Николаю Степановичу.
     Да и несомненно  этому есть  достаточно примеров в воспоминаниях разных
лиц -  Николай Степанович не  был безупречным мужем. Она  его  любила  - это
бесспорно, а  ведь  известно, какое  количество романов Николая  Степановича
укладывается  в рамки  18 - 21 гг. И он не скрывал от нее.  И  известны  его
презрительные   отзывы  об  Анне  Николаевне.   Конечно,  она  была  "козлом
отпущения". "Физически",  ведь  на нее  сваливалось  все  тяжелое  состояние
Николая  Степановича последних лет - его озлобленность, раздраженность  и т.
д.
     А ведь  АА  избрала,  казалось бы, наиболее  благоприятное для  Николая
Степановича положение: она замкнулась и нигде не бывала,  ни на литературных
собраниях,  где могли  быть  встречи  с Николаем Степановичем,  ни  у  общих
знакомых... Казалось бы, Николаю Степановичу  это могло быть только приятно,
о оказалось наоборот - он ее упрекал в такой замкнутости, в нежелании ничего
делать,  в  отчужденности.  В  одну  из  встреч  в  последние  годы  Николай
Степанович сказал такую фразу: "Твой туберкулез - от безделья"...
     АА говорит, что, конечно,  и  она отчасти - какими-нибудь неосторожными
фразами, переданными Николаю Степановичу, -  могла вызывать такое отношение.
А  больше всего  виноваты  в  этом  сплетни.  Были  люди,  которые  всячески
домогались ссоры между Николаем Степановичем и АА  и старались вызвать в них
взаимную вражду. АА не хочет называть фамилий. Но был и Рождественский, да и
без Корнея  дело  не  обошлось.  А, получив  от  АА фразу, что  фамилий  она
называть не хочет, не стал спрашивать, но некоторые мысли у меня возникли...
     АА рассказала  о нескольких  встречах в  последние годы. Так,  в январе
1920 года она пришла в Дом искусств получать какие-то деньги (думаю, что для
Шилейко).  Николай Степанович был на заседании.  АА села на  диван в  первой
комнате.  Подошел Эйхенбаум.  Стали разговаривать. АА  сказала,  что "должна
признаться в своем позоре - пришла за деньгами". Эйхенбаум ответил: "А я - в
моем: я пришел  читать лекцию, и  -  вы видите - нет  ни одного  слушателя".
Через  несколько минут Николай  Степанович  вышел.  АА обратилась к  нему на
"Вы".  Это поразило  Николая  Степановича  и он  сказал ей: "Отойдем"... Они
отошли, и Николай Степанович стал ей жаловаться: "Почему ты так враждебно ко
мне относишься? Зачем ты назвала меня на "Вы", да  еще при Эйхенбауме! Может
быть, тебе  что-нибудь плохое  передавали  обо мне? Даю  тебе слово,  что на
лекциях я если говорю о тебе, то только хорошо".
     АА добавила: "Видите, как  он чутко относился ко мне, если обращение на
"Вы" так его огорчило. Я была очень тронута тогда".
     АА не отрицает, что была несправедлива иногда в  разговорах  с Николаем
Степановичем, не  была в  "примирительном"  настроении к нему, огрызалась на
него и т. д.
     Помнит такой случай  (кстати,  он подтверждает и то,  что,  несмотря на
вражду с Блоком, Николай  Степанович вел с  ним иногда беседы, встречаясь во
"Всемирной литературе"):
     Весной 21  года (в марте) АА пришла во  "Всемирную  литературу",  чтобы
получить членский билет Союза поэтов, который нужен ей был для представления
не то управдому, не то куда-то в другое место. В. А. Сутугина написала билет
и пошла за Николаем Степановичем. Вернулась  и сказала, что он занят, сейчас
придет и просит  его  подождать. АА села на диван.  Ждала  5, 10,  15 минут.
Подходит  Г.  Иванов,  подписал  ей  за  секретаря.  Через  некоторое  время
открывается дверь кабинета А. Н.  Тихонова и АА  видит через комнату Николай
Степановича и Блока, оживленно  о  чем-то разговаривающих. Они идут  вместе,
останавливаются, продолжая разговаривать, потом опять идут. Блок  расстается
с Николаем Степановичем, и Николай Степанович входит в комнату, где его ждет
АА,  здоровается с ней и  просит  прощения  за то, что  заставил  ее  ждать,
объясняя,  что его задержал разговор с Блоком. АА отвечает ему: "Ничего... Я
привыкла ждать!"  - "Меня?" - "Нет, в очередях!" Николай Степанович подписал
билет, холодно поцеловал ей руку и отошел в сторону.
     АА вспоминала опять приход Николая  Степановича с  Георгием  Ивановым к
ней перед вечером Петрополиса. Подробности этого у меня уже записаны раньше.
АА  добавила  только, что  она  была очень  тогда  расстроена  смертью брата
(Андрей Андреевич отравился после смерти своей маленькой дочери). И что  она
совершенно не понимает, как мог Николай Степанович усиленно звать ее пойти с
ним в Дом Мурузи - в веселое, для легкого поведения место - и обижаться, что
она отказалась. Должен же  он был понять, что получив такую печальную весть,
веселиться не ходят. АА  добавляет, что, конечно, разговор  велся бы  в иной
форме, если  б  не  присутствовал  Г. Иванов. Присутствие Г. Иванова и очень
стесняло разговор, и очень раздражало АА...
     А на вечер Петрополиса, 10 июля, АА пришла, но Николай  Степанович ушел
оттуда до ее прихода. Она помнит, что к  ней подошла группа девочек - учениц
Гумилева  (кто  именно,  АА  не  помнит  -  может быть,  среди  них  были  и
Наппельбаумы).  Девочки  сказали ей, что Гумилев обещал их познакомить с ней
сегодня, но вот его нет, и поэтому они решили сами познакомиться.
     Я спросил  АА,  когда она познакомилась с  Наппельбаумами. АА ответила,
что если  их  не было в  группе  девочек  на  вечере Петрополиса, то - после
смерти Николая Степановича. До этого она вообще почти нигде не бывала и ни с
кем не знакомилась.
     АА  думает,  что  Николай  Степанович,  так  ясно  чувствуя  враждебное
отношение к себе блоковской компании, вероятно, полуподсознательно относил к
этой компании и АА. В  действительности, конечно, этого не было, АА  не была
ни в  каких "компаниях" вообще,  держалась очень обособленно  от всех и вела
очень замкнутый образ жизни.
     А ко всем  этим разговорам нужно поставить в примечание то, что Николай
Степанович боялся АА - всегда как-то боялся ее.

     АА  рассказывала  об  архиве своем  и  Николая  Степановича  в Ц. С., в
сундуке. Бывало  всегда  так: уезжая на  лето,  АА  производила  чистку всех
ящиков письменного  стола.  Все  бумаги ненужные складывала  в  этот  сундук
(бумаги свои и Николая  Степановича). Там  накопилось очень много. В декабре
1917  года  АА с Анной  Ивановной ездила в Царское Село  и  взяла  из  этого
сундука много писем, материалов -  и своих, и Николая  Степановича. Привезла
их в Петербург. А потом, в 1918 году, Николай Степанович попросил у нее свои
письма  и  бумаги,  и  она ему  дала. Он  взял  их себе, и где  они теперь -
неизвестно. Пропали, вероятно. А в  1921 году, уже когда Николай  Степанович
был арестован,  АА опять поехала  в  Царское  Село,  чтобы  найти  в  архиве
какую-то нужную ей бумажку. В доме уже было учреждение (Рабкрин). АА вошла и
сказала, что  она жила в  этом доме и хочет взять  несколько своих писем. Ей
ответили  -  "Пожалуйста"  (ее  кто-то из  служащих-царскоселов узнал).  Она
прошла наверх. Сундука уже не было, а  бумаги валялись  на полу  - несколько
писем Блока и  т.  д. АА, не имея возможности взять  все, взяла только самое
необходимое...
     Да... Когда она вышла, этот  узнавший ее служащий спросил ее о  Николае
Степановиче. "Правда ли, что  Гумилев арестован?". АА ответила утвердительно
и сказала, что он уже несколько дней как арестован.
     Из разговора  о  Николае Степановиче я  вспоминаю еще,  что  АА сделала
предположение о  том, не читал ли  Николай  Степанович "Les  grotesques"  Т.
Готье в  Африке  в  11 году. Потому что после  возвращения он говорил  ей  о
разных формах стилей "Dantesque" и еще два назвал и предложил ей выбрать ту,
которая ей больше  нравится.  АА выбрала  "Dantesque", и Николай  Степанович
написал акростих "Ангел лег у края небосклона...", кот. должна быть, значит,
в форме "Dantesque".
     АА  говорила  о  том,  что  Николай  Степанович,  читая Готье,  который
"открыл" французских поэтов, до этого забытых, стал сам изучать этих поэтов,
обратился к ним - вместо  того,  чтобы воспринять от Готье  только прием  и,
перенеся его на русскую почву, самому обратиться к русской старине - напр. к
"Слову о полку Игореве" и т. д.
     От   этого  и  получился   "французский  Гумилев".  Объясняет   это  АА
исключительной  галломанией,  до  сих  пор  существующей  в  России.  То  же
происходит и в живописи.  Так отчасти делает Бенуа (с  французами, открытыми
Гонкурами -  Грез и др.).  Правда, Бенуа параллельно  с  изучением французов
изучает и русскую древнюю  живопись  - которая прекрасна  (АА  заговорила  о
русской  иконописи,  сказала, что какая-нибудь  старинная икона  -  такое же
совершенство,  такое  же  высокое  и  тонкое  произведение  искусства,  как,
например,  персидская  миниатюра).  Но у  Николая Степановича  есть период и
"русских"  стихов - период, когда он полюбил Россию, говоря о  ней  так, как
француз о старой Франции.
     Это - стихи "Костра" - "Змей", "Мужик", "Андрей Рублев". Это - стихи от
жизни,  пребывание на войне дало  Николаю Степановичу понимание России-Руси.
Зачатки такого  "русского Гумилева" были  раньше  - например, военные  стихи
"Колчана", в которых сквозит одна сторона только - православие, но в которых
еще нет этих тем.
     Правда,  "Андрей  Рублев"  написан  под  впечатлением статьи  об Андрее
Рублеве  в  "Аполлоне" - впечатление книжное,  но это  нисколько  не  мешает
отнести его к "русскому Гумилеву". К этому же циклу относятся и такие стихи,
напр., как "Письмо" и "Ответ сестры милосердия" - сами по себе очень слабые,
очень злободневные и вызвавшие еще тогда, в 15 году, упреки АА, Лозинского и
других.   Потом   период   "русского"   Гумилева   прекращается;   последнее
стихотворение  этого  типа -  "Франции"  (18  года).  Отблеск этого русского
настроения  есть и в "Синей Звезде" ("Сердцем вспомнив  русские березы, звон
малиновый   колоколов...").   А   после  "Франции"   -   ни  одного   такого
стихотворения.
     Какие-то уже совсем "тени от тени" этого  - строчки есть  в  "Шатре" (о
России -  но это уже экзотика  наизнанку)  и в "Заблудившемся трамвае" - это
тоже  уже совершенно другое. "Это уже стихи  от  стихов"... А вообще впервые
слово  "Русь"  встречается  у  Гумилева в... - но какая это фарфоровая Русь!
(Это та Русь, какую мы видим в балете, в каком-нибудь "Коньке-Горбунке".)
     АА, рассказывая это, говорит: "Вот - и это период, вот как нужно искать
периоды.  Я  уверена,  что  эти  стихи  и  технически  отличаются  от   всех
других...".
     Я передал АА мой сегодняшний разговор с Мухиным. Мухин  цитировал фразу
Гумилева, сказанную  им после выпускных экзаменов в гимназии, фразу, ставшую
анекдотом среди учителей и запомнившуюся до сих пор:
     Гумилев отвечал на экзамене плохо. Его спросили, почему он не готовился
к экзаменам? Николай Степанович ответил: "Я считаю, что  прийти на  экзамен,
подготовивши