нь устарели
-  они  очень  неполны)  АА с упреком  сказала,  что  это  фетишизм.  Дальше
выяснилось отрицательное отношение АА к фетишизму.

     На днях мы говорили  о С. Есенине. АА находит, что помимо  того, что он
очень подражателен - он просто пишет плохие стихи. Плохие - именно как стихи
- вне зависимости от того, кого они напоминают.

     В комнате очень холодно. А. Е. Пунина начинает топить.
     Время подходит к 9 часам.  АА с сожалением говорит, что ей надо уходить
домой, потому что  она должна застать управдома, чтобы взять у него трудовую
книжку  В.  К.  Шилейко.  Какую трудовую  книжку?  Зачем?  Оказывается,  что
трудовая книжка Шилейко лежит у управдома, а без нее В. К. Шилейко  не может
получить жалованье  в  университете.  И  вот  вместо того,  чтоб  самому  по
лестнице спуститься к управдому и взять ее, Шилейко заставляет АА специально
для  этого возвращаться  на несколько часов  раньше в свою ужасную квартиру,
идти  к управдому,  выдумывать  повод - почему именно  она,  а не сам В.  К.
Шилейко приходит...
     А. Е. Пунина  начинает  топить печку в соседней комнате -  в спальне. Я
иду туда,  гоню А. Е.  Пунину  и затапливаю печку сам. АА  покидает  диван с
термометром под мышкой  - поставленным по моим увещаниям.  Подходит к печке.
Садится на корточки перед ней и ежится.
     Мне очень нравится - очень идет АА черное платье... Я говорю ей это. АА
отвечает, что  нравится  платье  и  ей, говорит про переводчицу: "Подумайте,
какая милая! Я хочу сняться в этом платье и послать карточку ей...".
     Приходит Пунин. Уговаривает АА оставить у управдома книжку до завтра, а
не  торопиться. И я, и А. Е,  Пунина присоединяемся к этим уговорам... "Если
он (В. К. Шилейко)  сумасшедший,  то это не значит, что Вы должны  исполнять
прихоти сумасшедшего..."
     Наконец, АА поддается нашим просьбам и остается. Я ухожу домой.
     Не знаю почему, - вероятно, и разговоры с АА, и ее грустно-покорный тон
в этих разговорах, какая-то особенная незлобивость, чувство ясного понимания
Анной Андреевной трагического в эпохе, трагизм ее собственного существования
-  все  вместе  так подействовало на меня, что я ушел с подавленным сердцем,
шел, не видя встречных сквозь липкую  мразь и туман, и когда пришел - лег на
постель с  темной  и  острой  болью в  сердце  и  с  бушующим хаосом, хаосом
безвыходности в мыслях.
     АА  не  жалуется. Она никогда не жалуется. Жалобы АА  -  исключительное
явление и запоминаются навсегда.
     И  сегодня  она  не  жаловалась.  Наоборот. Все,  о чем  она  говорила,
говорила  она  как-то  ласково-грустно,  и  со  всегдашним юмором, и  доброй
шуткой, и твердым, тихим и гибко интонирующим голосом. Но от  этого мне было
еще грустней. Ибо видеть ясный  ум, тонкую натуру, мудрое понимание и острое
чувствование вещей, и доброту, доброту, доброту... -  в такой  обстановке, в
таком болоте мысли и мира - тяжко.

     ...Говорю, что иду к Мосолову, там будет  Пяст. "А  до Мосолова зайдите
ко мне... У меня есть кое-что, чтобы Вам показать".
     Через час  я у АА. В 6 ч. 30 м. вечера АА  отдыхает.  Играю с  Иринкой.
Минут  через 20 Аннушка  передает мне, что  АА зовет меня  к себе. Лежит  на
диване. Нездоровый вид, но говорит, что здорова.
     Сажусь в кресло. Скоро АА встает, садится к столу. Кладет на стол папку
бумаг - листки биографии Н. С., - первые  ее воспоминания, предназначенные к
уничтожению. Красный и синий карандаш в  руке. Читаем вместе, и  АА отмечает
места, которые нужно сохранить. Шутит надо мной. Трунит над моими записями.
     В 8 часов я  ухожу. Иду к Мосолову, который для меня позвал Пяста. Пяст
скоро приходит. В визитке. Садится на диван. Снимает сначала мокрые ботинки,
потом носки.  Кладет их  к печке  -  к редкой  теперь буржуйке.  Босые  ноги
протягивает к печке. Вспоминает и диктует мне.  Сначала в сидячем, потом все
в  более  лежачем  положении. Рука  под голову,  но  и рука  оказывается  на
подушке,  закрываются  глаза  и  Пяст  превращается в  дремлющего  вещателя.
Мосолов на стуле рядом. Слушает. Юлит. По временам втискивается в разговор и
начинает ненужные,  малопонятные и сюсюкающие (трубка в зубах)  рассуждения.
Ни  Пяст,  ни  я  их не  поддерживаем.  Пяст  перебивает  его  и  продолжает
сообщение.
     Чай.  В 1  час  ночи выхожу с  Пястом на улицу. Идем  до Литейного.  Он
поднимается  на  почту: "Только ночью мне и удается заходить на почту. Я так
занят все время...". Он - на почту, а я - домой.

     АА говорила об эпохе Наполеона III,  22 года между 1848 и  1870 годами.
Ничтожество  Наполеона   III,   ничтожество   эпохи,   не  имеющей  никакого
оправдания. Говорила АА подробно.
     Все это - дневник.
     С разговором о работе, о Николае Степановиче - их много было сегодня, я
не записываю.

     Позавчера к АА приходила В. Сутугина. Приходила с поручением от "Круга"
(издательство), которое хочет  издать новую книжку стихов АА. Но АА не может
дать книжку "Кругу", потому что по  договору с "Петроградом" АА  новую книгу
должна дать  ему, а  не  другому издательству. Вера Сутугина обещала дать АА
сведения  из  протоколов заседаний правления "Всемирной  литературы"...  Там
будет много дат, и много интересного для биографии Николая Степановича.
     "Если  бы  Вы  были не Анной  Андреевной Ахматовой, а простой смертной,
скажем, Анной Андреевной Петушковой"...
     "В таких случаях про меня говорят "Анна Андреевна Брижжатова..." - и АА
объяснила  со  смехом,  что Виктор  в  детстве был  сорванцом,  очень бойким
мальчиком. Раз он разбил стекло в окне. Городовой стал записывать. "Как твоя
фамилия?" И Виктор без запинки ответил: "Брижжатов"... Так и повелось с  тех
пор.


     30.10.1925. Пятница

     В  12  часов дня  мне звонит А. Е. Пунина, просит  съездить в Мраморный
дворец к АА и сообщить ей, что  деньги в университете сегодня выдаются и что
В. К. Шилейко может их получить. Через  20 минут мне  открывает дверь всегда
сияющая  Маня,  выслушивает меня: "Так  Павел Николаевич!..  Анна  Андреевна
здесь, Вы сами ей скажите...".
     "Нет. АА, наверно, не встала, вы передайте".
     Маня  идет  в столовую. Слышу кашель  Шилейки,  стариковский  кашель, и
звонкий голос АА: "Благодарю Вас, Павел Николаевич, простите меня, что я Вас
не могу принять... Я еще не одета"... Шилейкин голос расспрашивает меня, как
получают деньги, и я ухожу.
     В половине шестого звонок. Звонит Таня Григорьева. Спрашивает меня, кто
такой   Шершеневич,  расспрашивает  об  имажинистах,  говорит,  что   читала
Мандельштама  и  не поняла его.  Я отвечаю, что  Мандельштам один  из лучших
поэтов, и целой лекцией об имажинистах. Говорю, что у меня есть "2 х 2 = 5",
я могу ей дать. Вешает трубку. Через несколько  секунд опять звонок: "Так Вы
говорите,  что "дважды два пять" у вас есть?". Я спрашиваю: "Таня?"  - "Нет,
это  не Таня, а Ахматова".  Веселым голосом говорит  АА...  Ее  присоединили
случайно, и она слышала весь разговор.


     31.10.1925. Суббота

     1 час дня. Звонок.
     - Здравствуйте.
     Я: "Кто говорит?"
     АА: "Ахматова".
     Я здороваюсь...
     АА: "Как вы?"
     Я: "Что я делаю?"
     АА - что она спрашивает не о том, что я делаю, а о том, как было вчера.
     Я рассказываю о Пясте, как много он диктовал и хорошего сообщал...
     АА: "Какой молодец!.. Когда же вы мне почитаете?"
     Я: "Когда разрешите, хоть сейчас..."
     АА:  "Хорошо,  может  быть,  даже  сегодня...  потому  что  мне   очень
интересненько!"
     Я: "Вы позвоните, или мне позвонить?"
     АА говорит, что она не знает еще "как день распределится"...
     Я: "Хорошо... Как ваше здоровье?"
     АА быстро: "Я здорова..."
     Я - в уже повешенную АА трубку: "Это ваш вечный ответ!"

     В 6  часов мне позвонила А. Е. Пунина,  сказала,  что  АА просит меня к
себе, и чтоб я пришел скорей, потому что АА  должна уходить. Я пришел к АА в
Ш.  д. Сразу прошел в кабинет. АА  лежала на диване.  Сегодня -  оживленнее,
веселее,  чем всегда.  Пунин был  дома.  АА  сказала,  что  идет  сегодня  в
Михайловский театр, на премьеру Замятина ("Общество почетных звонарей").
     "Вы  знаете,  я  в  театры не слишком  охотно хожу"...  -  но  Замятины
прислали ей билет и очень просили быть.
     Перемолвившись  двумя-тремя фразами, я стал читать воспоминания  Пяста.
АА  слушала с большим интересом.  Некоторые воспоминания и некоторые эпизоды
вызвали  ее веселый, непринужденный смех... АА  смеялась -  она  очень  тихо
всегда смеется, но смех особенный, мелодичный и заразительный. Несколько раз
она вызывала из  соседней комнаты Пунина,  чтобы он тоже прослушал  забавное
место.  Пунин смеялся тоже, не в упрек Пясту, называя его сумасшедшим...  Но
АА  осталась  довольна воспоминаниями Пяста:  видно,  что он мало  знаком  с
Николаем  Степановичем, что жизнь их  сталкивала, тем не менее, и то, что он
помнит,   он  передает   хорошо  и  правильно.   И  очень   достоверны   его
характеристики.  А образ Николая  Степановича выступает  очень определенно и
жизненно. "Молодец Пяст - он очень хорошо сделал, что рассказал вам".
     8-й час. Я  предлагаю АА проводить ее. Потом она сказала Пунину,  что я
ее  провожу.  Пунин  срочно  обиделся  и  в  другой   комнате,  по-видимому,
протестовал,  потому  что  АА  вошла в кабинет одна  и с  чуть  виноватой  и
ласковой улыбкой  сказала,  чтоб  я шел домой. "Без Вас?" - "Да".  Проводила
меня до  передней и  как ни гнал я ее - она ждала, пока  я оденусь и открыла
мне дверь. В театр она пошла в шелковом платье.
     До театра ее должен был проводить Пунин и по окончании пьесы должен был
зайти за ней в театр.



     1.11.1925

     В  12  часов  дня  АА  мне  позвонила, сказала,  что  в  театре  видела
Султанову-Литкову и говорила  с ней  обо мне.  Я сказал,  что  пойду  к  ней
сегодня, и АА разъяснила мне, как нужно с ней  разговаривать  - с ней  нужно
быть  возможно  корректнее  - она  "старая  светская  дама"  и писательница;
сказала,  что в театре  было неплохо, но она  очень устала; что  сейчас  она
думает  идти домой  (ночевала,  значит,  в  Ш. д.), а днем  пойдет  к  М. К.
Грюнвальд, которая приглашала ее сегодня обедать.
     В 8 часов звонил АА  - ее еще не было в Ш. д. В 11 ч.  30 м. вечера  АА
позвонила мне.
     Я спросил  ее, как  она себя чувствует. И  АА рассказала, что  утром ей
было очень плохо - с сердцем что-то было и удушье. Что она не  могла встать,
не  могла  одеться  и  очень  плохо  чувствовала  себя...  А потом  - как-то
разошлась, поехала к Грюнвальд,  и сейчас чувствует себя хорошо. Когда  я ей
перечислял к кому я пойду на этих днях, АА сказала: "А когда к Ахматовой?" -
"Когда  она захочет"... Завтра,  в 6  часов я  иду  к  Куниной". -  "А после
Куниной?" - и  АА уже назначила мне прийти от  Куниной, но  вдруг вспомнила,
что  она должна  куда-то уйти. Потом решили, что оттуда она  уйдет пораньше,
что часам к 10 вернуться. "Позвоните мне завтра в 10 часов"...


     2.11.1925

     Встретил Валерию Сергеевну и проводил ее до трамвая.
     Говорил о  нездоровье  АА, а она о том, что эти  все  - обычные для нее
болезни происходят теперь из-за "Шилея", который мучит и изводит ее, который
-  злой и еще больше потому,  что - нездоров. Сказала, что АА несколько  раз
была  у  нее.  Просила  меня зайти  побеседовать  о  Николае  Степановиче  с
Вячеславом  Вячеславовичем.  Пришел домой.  Ко  мне  явился  Н. Дмитриев.  Я
окончательно не могу разговаривать с этим безмозглым дураком, который торчал
у  меня  часа полтора.  Наконец, я  его выставил и пошел  к Ирине  Ефимьевне
Куниной, которая  обещала мне дать свои воспоминания о Николае  Степановиче.
Девочка   легкомысленная,  "совбарышня"   и  молодая  поэтесса,   и  Николая
Степановича знала  очень  мало, но  говорит охотно и память  у нее  хорошая.
Вернулся домой в 8 часов.
     Вечером был у АА в Ш. д.
     АА  очень  нездорова  сегодня.  Подавленное настроение, глаза  впали  и
взгляд особенно резкий и пронзительный,  взгляд, в котором какое-то  скрытое
отчаяние. Не то  что не  шутит и не  смеется, но  с трудом говорит, с трудом
двигается. И очень грустно-приветлива.  Спрашиваю, что с ней, почему она так
плохо выглядит? Отвечает: "Да, вид  у  меня неважный, это правда,  но ничего
нет". Просто плохо  чувствует себя. Спрашиваю, как она лечится. Говорит, что
делает все, что делают при неврозе сердца. АА о ч е н ь не любит говорить  о
своем  нездоровье,  о  своих  болезнях,  и  отвечает  очень  неохотно.  А  я
попрощался и пошел домой в настроении подавленном от того впечатления, какое
произвело на меня сегодня болезненное состояние АА.

     По поводу воспоминаний Куниной.
     Во-первых,  утверждение  Куниной,  что  она  была  влюблена  в  Николая
Степановича   только  как   в  поэта  -   неправильно.  А.   Я.  Мандельштам
рассказывала,  как Кунина  по  приезде в  Киев  "убивалась" по поводу  своих
отношений  к  Гумилеву. Во-вторых,  Кунина  сказала, что  Николай Степанович
рассказывал о своем  стихотворении  "Ты совсем, ты совсем снеговая", что оно
(написанное  в  11  г.,  по  возвращении  из  Африки,  когда  он  был  болен
лихорадкой)  тесно связано со  стихотворением  АА  "Сжала  руки  под  темной
вуалью",  написанным будто  бы в ответ на его стихотворение. Этого не  может
быть, потому  что это стихотворение АА написано 8 января (или февраля?) 1911
г.,  то есть в  то  время, когда Николай  Степанович был еще в Африке; а его
стихотворение написано по возвращении из Африки.


     3.11.1925. Вторник

     В 11  1/2  часов  утра  звонил Пунину. Говорили о Когане и хлопотах  по
переводу АА в IV категорию. Пунин говорит, что он потерял всякую надежду, но
предпринять еще  что-нибудь -  нужно, потому что  если б  это  удалось - это
очень  окрылило  бы АА.  Об АА сказал, что она  уже ушла только что  в Мрам.
дворец.
     Нет. АА еще вчера ушла к Шилейко. Сегодня я пришел к ней.
     Пунин был дома. Чертовски  хотел спать,  но решил  заниматься. Пошел  в
спальню,  а я  с АА остался в столовой, где  теплее, чем в кабинете.  Сели у
стола, рядом.
     Я разложил свои бумаги. АА сказала, что читала Banvill'я, которого я ей
дал  (Th odore  de  Banville.  Les exil s,  Paris  1912).  Плохой  поэт.  АА
совершенно явственно убедилась в том, что  он эпигон - может быть, и хороший
(как его хвалят), но эпигон совершенно определенный Рабское подражание Готье
и Бодлеру (?).  Поэтому  "не интересненько". Сходств с  творчеством  Николая
Степановича  не нашла. Николай  Степанович знал  Банвилля  с  самого раннего
времени. Но, по-видимому, его влияния не себе не испытал.
     Обратила внимание по  помещенную  в конце  книги  статью Т. Готье  о Т.
Банвилле.  По поводу  этой  книги  АА заговорила о романтизме, об отношениях
между литературой  и  живописью того  времени и  т. д.  Французы знают,  что
романтизм  к  ним занесен из-за  Рейна,  а  отсюда  -  АА  делала  выводы  о
романтизме. Разговор  ее  показывал  полную  осведомленность  во французской
литературе, а главное - уменье в ней критически-тонко разбираться.
     Потом  -  просматривали  листки первых  воспоминаний.  Дошли  до  конца
сегодня. Все места,  касающиеся  ее, АА вычеркнула. Все фразы, переданные  с
beau-mots и т. д. - тоже... Я ей заметил, что она сейчас тала гораздо строже
относиться  ко  всему,  что  я  записываю.  Что  многого  из того,  что  она
вычеркнула теперь,  она бы не вычеркнула раньше. В ответ  на это АА сказала,
что  это действительно так, и именно потому, что она теперь совершенно иначе
относится к  работе, чем относилась  весной. Гораздо  серьезнее относится...
Это случилось с того времени, как она стала летом заниматься Бодлером...
     Она поняла, что собрание анекдотов личной  биографии не  может принести
пользы.  Что  биография - настолько важное  и ответственное  дело, что к ней
нельзя относиться  с  легким  сердцем. При этом АА сказала, что  включение в
биографию  анекдотов  допустимо только  по отношению  к  Крылову;  объяснила
причины и заметила, что Крылов и сам старался т а к создать свой облик.
     Когда разговоры  о работе кончились,  я остался просто  беседовать.  АА
дала  мне прочесть  полученное  ею письмо.  Конверт  -  со  штампом редакции
"Красной  газеты".  Длинное  письмо,  на  целом  писчем  листе.  Некая  Кан,
неизвестная,  служащая  в  редакции  "Красной  газеты"  изливается  в  своих
чувствах к АА. Пишет, что она счастлива, что она благодарит Бога за то,  что
АА родилась,  и  что она  благоговеет перед АА.  Что совершенно непостижимое
счастье она  испытала, когда в  первый раз прочитала стихи АА ("Четки"), и с
тех пор - все ее думы  только о ней. Кан ни о чем не просит в письме. Только
говорит о своей  любви к  ее стихам, о своем  благоговении перед ней. Просит
только позвонить ей по телефону. Письмо она принесла сама -  АА не застала и
передала  его  Шилейко. Я улыбнулся: "Видите,  как вас  любят!"...  Спросил:
"Будете звонить?" И АА  ответила, что будет, потому что письмо, по-видимому,
искреннее. Конечно, к письму приложены ее стихи. "Стихи можете не читать", -
улыбнулась АА.

     "Жизнь  искусства". Рецензия  на  "Яд",  констатирующая провал  пьесы и
говорящая о "высоком положении автора"... АА  дала мне рецензию прочесть.  И
говорила  по  поводу  нее. Конечно -  это  не всерьез  написано. Эта  чья-то
проделка... Показала мне рецензию  Крученых о  Казине, рецензию ругательную.
Говорила о футуристах, о том, какую  они  заняли  позицию, о том,  что  они,
враждуя со всеми втайне враждуют  и  с  пролетарскими поэтами и  рады случаю
унизить одного из  них, а  делают это с видом людей,  которые знают в с е, и
то, что есть, и  то,  что  нужно, прикрываясь якобы правительственной точкой
зрения, В данном случае... Казин, конечно, невероятно слаб сам по себе. И АА
прочла мне те стихи, которые приведены в рецензии. Последнее из них  - смесь
Блока и Гумилева.

     Это -  все - уже в кабинете, в который  мы  перешли, окончив  работу по
Николаю Степановичу. За столом.

     По  телефону Пунин был  предупрежден,  что сейчас  к  нему придет Софья
Исак.  Дымшиц-Толстая.  Я  уже  хотел  уходить,  но остался  для того, чтобы
записать  ее  воспоминания. Она  пришла.  Пунин  ее  принял  в  столовой.  О
присутствии  в доме АА она не  была  осведомлена. Пунин поговорил с ней, она
согласилась, и я в столовой расспрашивал ее, записывал.
     Потом  прошел  в  кабинет,  где  АА,  и  прочел  ей.  АА  говорит,  что
Дымшиц-Толстая - умная. И была очень красивой в молодости.  Сейчас  этого...
(Обрыв.)
     Софья Дымшиц-Толстая не любит АА. Дымшиц-Толстой кажется, что она имеет
на это причины. Тут при чем-то Париж, АА что-то  знает такое, по поводу чего
С.  Дымшиц-Толстая боится, что АА воспользуется своим знанием... Улыбнулась.
"Но я не воспользуюсь..." С. Дымшиц-Толстая к Николаю Степановичу относилась
недоброжелательно. Была сторонницей Волошина.


     4.11.1925. Среда

     В трамвае от Ш.  д. поехал домой. Доехал до Садовой по Невскому и пошел
домой пешком. На углу  Садовой  и Итальянской увидел  АА,  разговаривавшую с
Евгеньевым-Максимовым. Она  стояла  спиной  ко мне и  меня  не увидела.  Она
просила Евгеньева-Максимова  дать мне свои воспоминания. Когда через  минуту
она отошла от него, я подошел к ней. Проводил ее до Мр. дв. Шли по Садовой и
по  Канавке. На ногах у АА полуразвалившиеся боты. К ней обратилась нищенка,
но  взглянув  на  боты,  отодвинулась,  не  решившись просить  милостыню.  Я
рассказывал  о  своем  утреннем   визите.  Неожиданно  в  Летнем  Саду,   на
противоположном берегу  канавки,  АА  увидела собаку,  привязанную  к дереву
играющими  в  футбол  мальчишками.  АА  прервала  меня  и  жалобным  голосом
заговорила:  "Зачем они ее  привязали?.. Посмотрите... Бедная  собака!..". Я
засмеялся: "Пойдите,  отвяжите  ее,  ну  пойдите же... Вода  неглубокая...".
Улыбнулась, и мы заговорили снова...
     В половине шестого дня я звонил АА, но ее не был