у, займись  со свойственной тебе энергией
делами Юзефа и, если тебе кажется, что роль просительницы перед пани С. не в
твоем духе, переломи себя. Ведь и в Евангелии сказано: "Стучитесь, и отворят
вам". Даже  если тебе  придется немного поступиться самолюбием  -  что ж  из
этого? В просьбе от души  нет ничего  обидного. Как написала бы такое письмо
я! Надо объяснить этой даме, что дело идет не  о какой-нибудь крупной сумме,
а лишь о нескольких сотнях рублей, чтобы Юзеф мог остаться  в Варшаве, здесь
учиться и проходить практику, что от этого зависит  его будущее, а без такой
помощи его отличные  способности  зачахнут...  Все это, милая Бронечка, надо
расписать подробно, а если ты попросишь просто одолжить денег, она не примет
близко к сердцу судьбу Юзефа: таким способом  не добьешься ничего. Даже если
тебе покажется, что ты навязчива, разве  это важно? Пусть будет так, лишь бы
достичь цели!  Кроме того,  разве это такая  большая просьба? Разве люди  не
бывают, и очень часто,  более навязчивыми? С этой подмогой  Юзеф может стать
полезным обществу, а уехав в провинцию, погибнет.
     Я надоедаю тебе с Элей, с  Юзефом, с папой и с моим  неудачным будущим.
На душе моей так мрачно, так грустно, и я чувствую себя виноватой в том, что
своими  разговорами  обо  всем этом  отравляю твое счастье. Из всех нас лишь
одна ты  нашла то, что называется удачей. Прости меня, но,  видишь ли,  меня
огорчает столько всяких обстоятельств, что я не в состоянии закончить письмо
весело.
     Целую  тебя  нежно.  В  следующий раз напишу  подробнее  и  веселее, но
сегодня я чувствую себя особенно плохо в этом мире. Думай обо мне с чувством
нежности, быть может, оно дойдет до меня сюда.

     Броня настаивает,  спорит. К несчастью, у нее нет решающего довода: она
так  бедна,  что  не  может  оплатить  дорогу  младшей сестре  и посадить ее
насильно в поезд.  В  конце  концов  было  решено,  что  Маня  выполнит свои
обязательства перед пани Ф. и останется в Варшаве еще на год. Она будет жить
с отцом и пополнит свои сбережения уроками. А затем она уедет...
     Наконец-то Маня  попадает в желанную атмосферу:  собственная  квартира,
присутствие  старого учителя  Склодовского,  интересные  разговоры,  которые
будят ум. "Вольный университет" вновь открывает  перед ней свои таинственные
двери. И радость, ни  с чем  не  сравнимая, событие первостепенной важности:
Маня впервые проникает в лабораторию!
     Лаборатория помещалась в доме No 66 на улице Краковске  пшедмесьце, где
в  глубине  двора  с  клумбами  лилий  стоял  маленький флигель с крошечными
окнами.  Здесь  один  родственник Мани управляет учреждением, носящим пышное
название:   Музей  промышленности  и   сельского  хозяйства.   Это  нарочито
расплывчатое  и претенциозное наименование служит  вывеской, предназначенной
для властей. Музей не вызывает подозрений. А  за его дверьми ничто не мешает
давать научные знания юным полякам...
     Впоследствии Мария Кюри писала:

     У меня было мало  времени для работы в лаборатории. Я могла ходить туда
главным образом по вечерам - после обеда - или по воскресеньям и оказывалась
предоставленной самой  себе. Я старалась воспроизводить опыты,  указанные  в
руководствах по физике и химии, но результаты получались иногда неожиданные.
Время от времени меня подбадривал хотя и небольшой, но непредвиденный успех,
в  других  же  случаях  я  приходила  в  полное  отчаяние  из-за  несчастных
происшествий и неудач по причине моей  неопытности. А в общем,  постигнув на
горьком опыте, что успех в этих областях науки дается не быстро и не  легко,
я  развила в  себе за  время  этих первых опытов любовь к  экспериментальным
исследованиям.

     Поздно ночью, покинув с грустью электрометры, колбы, точные весы,  Маня
возвращается домой, раздевается и  ложится  на  узенький диван. Но  спать не
может.  Какое-то  радостное   воодушевление,  совершенно  отличное  от  всех
знакомых  ей  восторгов, приводит ее в  трепет  и  не дает  спать. Настоящее
призвание,  так долго  не  проявлявшее себя,  вдруг  вспыхнуло  и  заставило
повиноваться своему тайному велению.  Девушка  сразу  делается возбужденной,
словно  одержимой  чем-то.  Когда она  приходит  в  Музей  промышленности  и
сельского хозяйства и берется своими красивыми руками за пробирки, магически
оживают детские  воспоминания  о физических  приборах ее  отца, которые  без
применения  стояли  в витрине  и  вызывали  у ребенка желание  ими поиграть.
Теперь она связала эту оборванную нить своей жизни.
     Ночами она  бывает  лихорадочно возбуждена, а днем как  будто спокойна.
Маня  скрывает  от родных, что ей безумно не терпится уехать.  Пусть  в  эти
последние месяцы  отец  чувствует себя  вполне счастливым.  Она  хлопочет  о
женитьбе  своего брата,  приискивает  место  для Эли. Может быть,  и другая,
более эгоистичная забота  препятствует  Мане точно  установить  время своего
отъезда: ей кажется, что она  еще любит Казимежа З. И,  несмотря на властную
тягу в Париж, она не без душевной боли представляет себе это самоизгнание на
долгие годы.
     В сентябре 1891 года,  когда Маня отдыхает в Закопане среди  Карпатских
гор, где должна  была  встретиться с  Казимежом З., старик  Склодовский  так
излагает Броне положение вещей:

     Маня  еще  побудет в Закопане.  Она вернется  только числа 13-го, из-за
кашля и гриппа, а, по заключению местного врача, это может затянуться на всю
зиму,  если она  не избавится от них теперь же. Плутовка  и сама  виновата в
своей  болезни, так как  всегда насмехается над всякими предосторожностями и
не считает нужным одеваться соответственно погоде.
     Она мне пишет,  что  находится  в  мрачном  настроении; боюсь,  что  ее
подтачивают  огорчения и  неопределенность  положения. Мысли о своем будущем
она пока скрывает, но  поговорит со мной  подробно только после  возвращения
домой. Правду говоря, я хорошо представляю себе, в чем тут дело, но не знаю,
надо  ли радоваться или тревожиться.  Если мои  предположения верны, то Маню
ждут  все те же огорчения со стороны  все тех же лиц, которые  и  раньше  их
причиняли ей.  Тем  не менее, когда вопрос идет  о  том, чтобы создать  себе
жизнь  по душе, и о счастье двух  людей,  то, может быть, и стоит преодолеть
возникшие препятствия. Впрочем, я ничего не знаю!
     Твое  приглашение  Мане приехать в  Париж, свалившись ей на  голову так
неожиданно,  взбудоражило  ее и  привело  в  еще большее  замешательство.  Я
чувствую,  как сильно ее  тянет к этому источнику  знаний,  и знаю, что  она
непрестанно  думает  о  нем. Но для  этого  теперешние обстоятельства не так
благоприятны, в особенности если Маня вернется не вполне здоровой, а тогда я
воспротивлюсь ее отъезду,  учитывая те  жестокие условия жизни, которые ждут
ее  зимой  в  Париже. Я не  говорю уж  о  всем  другом и не  считаюсь  с тем
обстоятельством, что  мне будет очень тяжело расстаться с ней, поскольку это
дело второстепенное. Вчера я  написал ей письмо  и постарался ободрить. Если
она останется в Париже  и  даже не найдет  уроков,  то  на год у меня хватит
куска хлеба и для нее, и для себя.
     С большой радостью узнал, что твой Казимеж ведет себя молодцом. Было бы
очень своеобразно, если бы вы обе приобрели себе по Казимежу!..

     Милый Склодовский! В глубине души он не очень хотел, чтобы его любимица
Манюша  отправилась гулять  по свету  наугад.  У него было  смутное  желание
чего-то, что удержало бы ее в Польше: хотя бы и брак с Казимежом З.
     Но  в  Закопане во  время  прогулки в  горах у  молодой  пары произошло
решающее  объяснение. Когда  Казимеж в сотый раз  стал  поверять  Мане  свои
колебания и опасения, Маня вышла из себя и произнесла фразу, порвавшую все:
     - Если вы сами не находите  возможности прояснить наше положение, то не
мне учить вас этому.
     В течение  этой длительной идиллии,  впрочем довольно  прохладной, Маня
показала себя, как выразился потом старик Склодовский, "гордой и надменной".
     Девушка  оборвала ту непрочную нить, которая ее еще удерживала.  Теперь
она дает  волю  своему  нетерпеливому  стремлению.  Дает себе отчет в тяжело
прожитых годах, в своем бесконечном долготерпении. Вот уже  восемь лет,  как
она  окончила гимназию, из  них шесть  она была  гувернанткой. Это уже не та
молоденькая девушка, у которой вся жизнь еще впереди. Через несколько недель
ей двадцать четыре года!
     И Маня призывает на помощь Броню. В письме от 23 сентября 1891 года она
пишет:

     Теперь, Броня, мне нужен твой окончательный ответ. Решай, действительно
ли ты можешь приютить меня,  так как я готова  выехать.  Деньги на расходы у
меня  есть.  Напиши  мне,  можешь  ли  ты, не  очень  себя  обременяя,  меня
прокормить. Это было  бы для меня большим счастьем, мысль о скорых переменах
укрепила бы меня нравственно после всего, что я пережила за лето и что будет
иметь влияние на всю мою жизнь, но, с другой  стороны,  я не хочу навязывать
себя тебе.
     Так как ты ждешь  ребенка, я, может быть,  окажусь и  вам  полезной. Во
всяком  случае,  пиши,  как обстоит дело.  Если  мое  прибытие возможно,  то
сообщи, какие вступительные  экзамены  мне  предстоит держать  и какой самый
поздний срок записи в студенты.
     Возможность  моего  отъезда  так меня  волнует, что  я не  в  состоянии
говорить о  чем-нибудь  другом,  пока  не  получу твоего  ответа. Молю  тебя
ответить мне немедленно и шлю вам обоим нежный привет.
     Вы можете поместить меня где угодно, так, чтобы я вас не обременила; со
своей стороны обещаю  ничем  не надоедать  и не вносить никакого беспорядка.
Заклинаю тебя, отвечай, но вполне откровенно!

     Если Броня не ответила телеграммой, то только потому, что  телеграмма -
дорогая  роскошь. Если Маня не вскочила в первый же поезд, то только потому,
что надо было  как можно экономнее организовать это большое путешествие. Она
раскладывает  на столе накопленные рубли,  к которым отец добавил небольшую,
но очень пригодившуюся сумму. Начались подсчеты.
     Столько-то  на  паспорт.  Столько-то  на  проезд по железной  дороге...
Нельзя  быть  расточительной  и брать билет от  Варшавы  до Парижа в третьем
классе, самом дешевом  в  России  и  во Франции.  Слава Богу, на  германских
дорогах существует и четвертый класс без  отделений, почти такой же  пустой,
как  товарные вагоны. По всем  четырем  стенкам тянется скамья,  а посредине
можно поставить складной стул и устроиться не так уж плохо!
     Не забыть советов практичной  Брони: взять из  дому все необходимое для
жизни,  чтобы не  делать  в  Париже  непредвиденных  затрат.  Манин  матрац,
постельное  белье, полотенца  надо отправить  заранее  малой  скоростью.  Ее
белье, ботинки, платья и две шляпки уже  сложены на диване, а рядом, на полу
дожидается  пузатый  деревянный  коричневого  цвета  чемодан  с  распахнутой
крышкой - единственное "роскошное" приобретение, весьма деревенский  с виду,
но зато прочный, и Маня любовно выводит  на нем черной краской большие буквы
"М.С." - свои инициалы.
     Матрац уехал, чемодан сдан в багаж, у путешественницы остаются на руках
пакет с провизией  на три дня дороги, складной стул для германского  вагона,
книги, пакетик с карамелью и одеяло. Разместив свою поклажу в  сетке и заняв
место на  узенькой  жесткой скамейке, Маня выходит  на  платформу.  Ее серые
глаза сверкают сегодня особым лихорадочным блеском.
     В  порыве  трогательного чувства и вновь  нахлынувших угрызений совести
Маня обнимает  отца, награждает его  словами  нежными  и робкими,  как будто
извиняясь:
     -  Я еду  ненадолго... года  на  два, на три  - не больше! Как только я
закончу свое образование, сдам экзамены, я вернусь, мы снова заживем  вместе
и не расстанемся уже больше никогда... Правда?
     -  Да, Манюшенька,  - шепчет учитель  охрипшим  голосом, сжимая  дочь в
объятиях. - Возвращайся поскорее, работай хорошо. Желаю тебе успеха!

     * * *

     Прорезая ночь свистками и железным грохотом, поезд несется по Германии.
     Скорчившись на складном стуле в вагоне четвертого класса, укутав ноги и
время от  времени  старательно  пересчитывая  прижатые к  себе  пакеты, Маня
раздумывает  о  прошлом, о  своем  таком долгожданном и феерическом отъезде.
Старается  представить себе будущее.  Ей  думается, что она скоро вернется в
родной город и станет скромной учительницей. Как далека - о,  как бесконечно
далека она от мысли, что, сев в этот поезд, она уже сделала свой выбор между
тьмой и светом, между ничтожеством серых будней и вечной славой.


        " * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * "

        "ПАРИЖ"

     Проезжая  от улицы  Ля  Вийет до Сорбонны,  видишь  не  очень  красивые
кварталы, да и  сам переезд не отличается  ни скоростью,  ни  удобством.  От
Немецкой  улицы,  где  живет  Броня  с  мужем,  до Восточного  вокзала ходит
запряженный тройкой лошадей омнибус в два этажа с винтовой лесенкой, ведущей
на  головокружительный  империал.  От Восточного вокзала  до Университетской
надо ехать другим омнибусом.
     Само собой разумеется, что именно на этот незащищенный от превратностей
погоды  империал  и  карабкается  Маня,  зажав  под  мышкой  старый  кожаный
портфель, уже бывавший в "Вольном университете".
     Усевшись  на  этой  подвижной обсерватории,  девушка  с  застывшими  от
зимнего  ветра щеками  перегибается  и жадно смотрит по  сторонам.  Что ей и
серое  однообразие бесконечной  улицы  Лафайет, и  мрачный ряд магазинов  на
Севастопольском бульваре? Ведь эти лавочки, эти вязы,  эта толпа  и даже эта
пыль - все это для нее Париж... Наконец-то Париж!
     Каким  молодым   чувствуешь  себя  в  Париже,  каким  сильным,  бодрым,
преисполненным больших надежд! А для молодой польки какое чудесное  ощущение
личной свободы!
     Уже в  тот  момент,  как  Маня,  утомленная дорогой, сошла с  поезда  в
закопченном  пролете   Северного  вокзала,   сразу  развернулись  ее  плечи,
свободнее  забилось сердце  и задышала  грудь.  Только  теперь она  вдохнула
воздух свободной страны. В порыве восторга ей все кажется чудесным. Чудесно,
что гуляющие по тротуарам бездельники болтают о чем вздумается, чудесно, что
в  книжных  лавках свободно продаются  произведения печати всего мира. А еще
чудеснее,  что  эти  прямые улицы  ведут  ее,  Маню  Склодовскую,  к  широко
раскрытым   дверям   университета.   Да  еще  какого   университета!  Самого
знаменитого, что  в течение веков  описывался  как  "конспект Вселенной",  о
котором Лютер  говорил: "Самая  знаменитая и наилучшая школа  - в Париже,  а
зовут ее Сорбонна!"
     Ее приезд похож на сказку, а ленивый, тряский, промерзший омнибус -  на
волшебную  карету,  в  которой  нищая  белокурая  принцесса  едет  из своего
скромного жилища в созданный ее мечтой дворец.
     Карета  переезжает Сену, и все вокруг восхищает  Маню: два рукава реки,
подернутые  дымкой,  острова,  величественные  памятники  и  площади,  башни
Нотр-Дам. Взбираясь по бульвару Сен-Мишель, омнибус замедляет ход.
     Наконец!  Приехали!  Новоиспеченная   студентка   хватает   портфель  и
подбирает тяжелую шерстяную юбку. В  спешке  нечаянно толкает соседку. Робко
извиняется на неуверенном французском языке. Сбежав по ступенькам омнибуса и
очутившись на улице, Маня с  напряженным выражением на лице спешит к  ограде
Сорбонны.
     Этот дворец  знания  имел в 1891 году своеобразный  вид. Уже шесть лет,
как  его  все  перестраивают,  и здание Сорбонны  стало  похоже на какого-то
громадного удава,  готовящегося сбросить старую  кожу. Позади нового,  чисто
белого фасада стоят обветшалые здания времен  Ришелье, а рядом высятся леса,
где еще слышится стук молотков. Эта строительная  передряга вносит в учебную
жизнь живописный беспорядок. По мере продвижения строительных работ и лекции
читаются то в одной аудитории, то в другой. Лаборатории  пришлось разместить
временно в зданиях по улице Сен-Жак.
     Но разве все это так важно, если и в этом году, по примеру прежних лет,
на стене рядом с комнаткой швейцара белеет извещение:

     ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА
     ФАКУЛЬТЕТ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ - ПЕРВЫЙ СЕМЕСТР
     Начало лекций в Сорбонне 3 ноября 1891 года

     Слова волшебные, слова влекущие!..
     На  свои  маленькие  сбережения  Маня  имеет право  выбрать то, что  ей
нравится из многочисленных  лекций,  значащихся в  сложном расписании. У нее
свое собственное место в "химической", где она может не наобум, а  пользуясь
руководством и советами, с помощью нужной аппаратуры успешно ставить простые
опыты. Маня - студентка (какое это счастье!) факультета естествознания.
     Она уже  не  Маня и  даже  не Мария, на своем студенческом  билете  она
подписывает  по-французски:  Мари Склодовска.  Но  так как  ее  товарищи  по
факультету не способны  произнести такое варварское сочетание согласных, как
"Склодовска",  а полька  никому не  разрешает звать ее просто  Мари, то  она
пребывает каким-то  таинственным анонимом.  Встречая в  гулких  галереях эту
девушку,  одетую  скромно, но изящно, с суровым  выражением лица под  шапкой
пепельных мягких  волос, молодые люди удивленно оборачиваются  и спрашивают:
"Кто это?" Если ответ и следует,  то неопределенный: "Какая-то иностранка...
У нее немыслимо трудная фамилия!.. На  лекциях сидит всегда в первом ряду...
Девица не из разговорчивых..."
     Юноши  провожают  глазами грациозный  силуэт ее  фигуры,  пока  она  не
исчезнет  за углом какого-нибудь коридора, и в заключение говорят: "А волосы
красивые!"
     Необщительная  славянка  с  пепельными  волосами  и  труднопроизносимой
фамилией еще надолго останется загадкой для сорбоннских студентов.
     В настоящее время меньше  всего ее интересуют молодые люди. Она всецело
увлечена несколькими серьезными  мужчинами,  которых  зовут  "профессорами",
стремится выведать их тайны. Следуя почтенному обычаю тех времен, они читают
лекции в белых галстуках и черных фраках, вечно испачканных мелом. Вся жизнь
Мари проходит в созерцании торжественных фраков и седых бород.
     Позавчера читал  лекцию, хорошо построенную, строго логичную, профессор
Липпманн. А вчера Мари слушала профессора  Бути с обезьяньей головой, таящей
в  себе  целые  сокровища  науки.  Мари  хотелось  бы  слушать  все  лекции,
познакомиться  со  всеми  профессорами,  поименованными  в  белом  проспекте
курсов. Ей кажется, что утолить всю свою жажду знаний она не сможет никогда.
     Непредвиденные  трудности  встают перед  Мари в  первые  же  недели  ее
студенчества. Она воображала, что знает  французский  язык в совершенстве, и
очень  ошибалась.   Быстро  произнесенные   фразы  ускользают  от  нее.  Она
воображала, что обладает  научной культурой, вполне достаточной для усвоения
университетских  лекций.   Но  одинокие   занятия   в   Щуках,  ее   знания,
приобретенные  путем  обмена  письмами со  стариком Склодовским,  ее  опыты,
проделанные  наудачу   в  лаборатории  музея,  не  могут  заменить  солидное
образование, которое  дают парижские лицеи. В своих знаниях по  математике и
физике  Мари  обнаружила огромные пробелы. Сколько  же придется ей работать,
чтобы достигнуть чудесной, заветной цели - университетского диплома!
     Сегодня лекцию  читает  Поль  Аппель.  Ясность  изложения, живописность
стиля!  Мари  пришла  одной  из  первых.  В  ступенчатом  амфитеатре,  скупо
освещенном  светом  декабрьского  дня,  она  занимает  место  внизу,  вблизи
кафедры, раскладывает на пюпитре ручку и тетрадь в сером холщовом переплете,
куда и будет сейчас вносить заметки своим красивым, четким почерком. Она уже
заранее  собирается, сосредоточивает свое  внимание  и даже  не  слышит  все
нарастающего гула голосов, который сразу обрывается при появлени профессора.
     Поразительно,  как  некоторые  профессора  умеют  создавать  напряженно
внимательную тишину в аудитории... Молодые люди записывают уравнения по мере
того, как пишет  на доске рука ученого. Теперь  они  только ученики, алчущие
знания. Здесь царст