а для  старшей дочери частную
школу - коллеж Севинье, где количество  уроков значительно сокращено. В этом
превосходном заведении  Ирен  и  закончит свое среднее образование,  а позже
здесь будет учиться Ева.

     * * *

     Оказались ли плодотворными эти  трогательные попытки Мари  дать свободу
развитию индивидуальных способностей у своих дочерей с детства? И да, и нет.
"Коллективное  обучение"  дало старшей  дочери за счет  общего гуманитарного
образования  высокую  научную культуру, какой она не получила бы ни  в какой
средней школе.  А  нравственное воспитание? Было бы  прекрасно, если бы  оно
могло изменить в  корне  природу  человека, но  я не думаю, чтобы  благодаря
нашей  матери  мы стали  много лучше.  Тем  не  менее некоторые  достоинства
укоренились в нас прочно: любовь к труду в  тысячу раз больше у моей сестры,
чем  у  меня;  определенное равнодушие  к деньгам;  инстинкт  независимости,
дававший нам обеим  уверенность, что при любых обстоятельствах мы сумеем без
посторонней помощи выйти из затруднительного положения.
     Борьба  с  грустным  настроением, успешная у Ирен, плохо  удается  мне.
Несмотря  на  старания моей матери, пытавшейся помочь  мне в этом, я в  годы
моей юности не  была  счастливой.  Только в  одном  отношении Мари  одержала
полную победу: ее дочери обязаны ей хорошим здоровьем, физическим развитием,
любовью  к спорту.  Вот все лучшее, чего  достигла в  нашем  воспитании  эта
высокоинтеллигентная и великодушная женщина.

     * * *

     Не  без  опасения  я   попыталась  определить  те  принципы,   которыми
руководствовалась  Мари  в своих первоначальных отношениях  с нами. Я боюсь,
что  они  вызовут представление  о  ней, как  о человеке методичном,  сухом,
педантичном. На самом деле она была совсем другой. Женщина, желавшая сделать
нас  неуязвимыми,   сама  по   своей  нежности,  утонченности  была  слишком
предрасположена к страданию. Та, что отучала нас быть ласковыми, несомненно,
хотела бы, не признаваясь себе в этом, чтобы мы еще больше целовали и нежили
ее. Желая сделать нас нечувствительными, Мари вся сжималась от огорчения при
малейшем  признаке  равнодушия к ней  самой. Она никогда не испытывала  нашу
"нечувствительность",   подвергая    нас   наказанию   за    наши   шалости.
"Классические" наказания в  виде невинного шлепка,  стояния в углу,  лишения
сладкого у нас не применялись. Не  бывало также ни домашних сцен, ни криков:
наша мать не терпела повышенного тона ни в радости, ни в  гневе.  Как-то раз
Ирен надерзила, тогда Мари решила  дать ей урок - не говорила с ней ни слова
в  течение двух дней.  И  для нее, и для Ирен  все  это  время  стало тяжким
испытанием, но из  них двоих наказанной казалась Мари: расстроенная, она как
потерянная бродила по дому и страдала больше, чем ее дочь.
     Как и  многие дети,  мы,  несомненно,  были эгоистами  и мало  обращали
внимание на оттенки чувств. Тем не менее мы замечали и обаяние, и сдержанную
нежность, и скрытое благоволение  той,  которую мы,  начиная с  первых наших
строчек  к  ней,  забрызганных  кляксами,  во  всех  наших маленьких  глупых
письмах,  хранившихся  у  Мари  до  самой ее смерти  в  пачке,  перевязанной
кондитерской ленточкой, называли  "дорогой", "милой", "дорогой и милой"  или
чаще всего "милой Мэ".
     Милая, очень  милая Мэ, почти неслышная, говорившая с  нами  чуть ли не
робко,  не  стремившаяся  внушать ни страха, ни обожания  к себе. Милая  Мэ,
которая в течение длинной череды годов  нисколько не стремилась открыть нам,
что  она  не обычная мать семейства,  как прочие,  и  не обычный  профессор,
целиком погруженный  в  свою  работу, а  исключительное существо  здесь,  на
Земле.
     Никогда  Мари Кюри не старалась  возбудить в  нас  гордость ее научными
успехами, ее  славой. Да разве могло прийти ей  в голову, что она  при  всей
своей  чудесной  научной карьере  являлась  олицетворением  сомнения в себе,
самоотречения и скромности?
     Мари Кюри - своей племяннице Ганне Шалай, 6 января 1913 года:

     ...Ты  пишешь,  что хотела бы прожить целый  век,  а  Ирен уверяет, что
предпочла бы родиться позже, в  грядущих веках.  Я думаю, что в каждую эпоху
можно  жить интересно и  приносить пользу. Для этого нужно  не  растрачивать
бесплодно свои силы, а иметь право сказать: "Я сделал все, что мог", как Жан
Кристоф из романа Ромена Роллана. Это то, что  могут требовать от нас другие
люди, а также то единственное, что способно дать немного счастья.
     Весной  прошлого года мои дочери  вывели шелковичных червей. Я еще была
очень больна  и  в течение нескольких  недель  своего  вынужденного безделья
наблюдала  за образованием шелковичных коконов.  Оно  крайне  заинтересовало
меня. Эти гусеницы, деятельные,  добросовестные, работающие так охотно,  так
настойчиво,  произвели  на  меня  большое   впечатление.  Глядя  на  них,  я
почувствовала  себя принадлежащей к их породе, хотя,  может быть,  и  не так
хорошо организованной  для  работы,  как  они.  Я  тоже все  время  упорно и
терпеливо стремилась к одной цели. Я  действовала без малейшей уверенности в
том, что  в этом истина, зная, что жизнь  - дар мимолетный и  непрочный, что
после нее  ничего не остается и что другие понимают  ее иначе. Я действовала
несомненно оттого, что нечто меня обязывало к  этому, совершенно так же, как
гусеница обязана делать кокон. Бедняжка должна начать свой кокон, даже в том
случае, когда ей невозможно его закончить, и все-таки работает  с неизменным
упорством.   А   если  ей  не  удастся   закончить  работу,  она  умрет,  не
превратившись в бабочку, - без вознаграждения.
     Пусть каждый  из  нас, дорогая Ганна,  прядет  свой кокон, не спрашивая
зачем и почему...


        "ЦЕНА УСПЕХА"

     Очень  бледная,   сильно  похудевшая,  с  чуть   осунувшимся   лицом  и
белокурыми,  тронутыми  сединой  волосами,  женщина-физик  входит  утром   в
лабораторию  на  улице  Кювье, снимает  с  крюка  фартук из  грубого холста,
надевает поверх черного платья и принимается за работу.
     В  эту  печальную  пору  своей  жизни  Мари, неведомо для  самой  себя,
достигла  совершенства во внешнем облике.  Говорят,  что люди приобретают  с
возрастом достойное их выражение лица. Как это верно в отношении мадам Кюри!
В  ранней  юности  она  была  только  мила,  студенткой  и  молодой женой  -
прелестна, а в  зрелой,  убитой горем женщине-ученом проступает изумительная
красота.  Ее   славянское  лицо,  озаренное  живым  умом,  не   нуждалось  в
дополнительных украшениях:  свежести и  жизнерадостности. После  сорока  лет
выражение печального  мужества и все более и более  обозначающаяся хрупкость
становятся благородными  особенностями ее красоты.  Эта идеальная  внешность
останется в глазах Ирен и Евы такой же еще много лет, до того дня, когда они
с ужасом заметят, что их мать превратилась в старуху.
     Профессор, исследователь, директор лаборатории,  Мари  Кюри  работает с
огромным  напряжением.   Она  продолжает  давать  уроки  в  Севрской  высшей
нормальной школе. В Сорбонне, куда зачислена штатным профессором, она читает
первый  и  в то  время  единственный в  мире курс  радиоактивности.  Великие
усилия! Если среднее образование во  Франции  казалось ей  несовершенным, то
высшее образование  вызывало  у  нее искреннее восхищение.  Ей  хотелось  бы
сравниться с  теми  корифеями науки, которые некогда ослепили  своим блеском
студентку Маню Склодовскую.
     Вскоре  Мари задумывает  издать курс  своих  лекций.  В  1910 году  она
выпускает свой основной труд  - "Руководство по радиоактивности".  Девятьсот
одиннадцати страниц едва хватило, чтобы свести воедино знания, приобретенные
в этой  области,  начиная с  того, еще недавнего  дня,  когда  супруги  Кюри
заявили об открытии радия.
     Мари  не  приложила  своего  портрета  в  начале  этой   книги.  Против
титульного  листа она поместила фотографию своего мужа. Двумя  годами раньше
эта  фотография украшала  том  в  шестьсот  страниц  - "Труды  Пьера  Кюри",
приведенные в порядок и отредактированные Мари.
     Вместо предисловия  к  этой книге вдова  составила очерк научного  пути
Пьера.  Она  жалуется на  несправедливость судьбы,  на несвоевременность его
смерти:

     Последние  годы   Пьера   Кюри   были   очень  плодотворны.  Умственные
способности его достигли своего полного развития, так же как и его искусство
ставить опыты.
     Перед  ним  открывалась  новая эпоха жизни:  ей  предстояло  при  более
действенных  возможностях   работы  стать  естественным   продолжением   его
удивительной  ученой  карьеры.  Судьба  решила по-другому,  и  мы  вынуждены
склониться перед ее неумолимым приговором.

     * * *

     Число учеников  мадам Кюри все время возрастает. Американский филантроп
Эндрю Карнеги  начиная с 1907 года предоставляет Мари ежегодные дотации, что
дает   возможность  приютить   на   улице   Кювье  начинающих   ученых.  Они
присоединяются  к ассистентам,  получающим  жалованье  от университета, и  к
сотрудникам-добровольцам.  Среди последних  выделяется  своими способностями
высокий  юноша Морис Кюри - сын Жака Кюри. В  этой лаборатории  он  начинает
свою научную карьеру. Мари гордится успехами племянника и всю жизнь питает к
нему чувство материнской нежности.
     Всем составом  из восьми  -  десяти сотрудников руководит вместе с Мари
бывший сотрудник Пьера, верный друг и выдающийся ученый Андре Дебьерн.
     У Мари есть  программа новых исследований. И она проводит ее с успехом,
несмотря  на какое-то  общее недомогание. Она выделяет несколько дециграммов
хлористого радия и вторично определяет атомный вес радия. Затем приступает к
выделению чистого металлического радия.  До этих  пор всякий  раз, когда она
пыталась получить чистый радий, дело ограничивалось солями радия (хлористыми
или бромистыми),  представлявшими собой его единственно стойкую форму. Андре
Дебьерну  и  Мари   удается  выделить  сам  металл,   не   изменяющийся  под
воздействием воздуха. Это одна  из самых  тонких операций,  которую до этого
никто никогда не проводил.
     Андре  Дебьерн помогает Мари изучать радиоактивность  полония.  Наконец
Мари,  уже  в самостоятельной  работе,  устанавливает способ дозировки радия
путем измерения его эманации.
     Всеобщее  развитие  радиотерапии   требует,  чтобы  мельчайшие  частицы
драгоценного  вещества могли быть  разделены с большой  точностью. Там,  где
дело идет о тысячных долях миллиграмма, от весов мало толку. Мари предлагает
"взвешивать" радиоактивные вещества на основании интенсивности их излучения.
Она  доводит  эту  трудную  технику  до  желанной  цели  и создает у  себя в
лаборатории  отдел  дозиметрии,  куда ученые,  врачи и просто  частные  лица
смогут отдавать для проверки радиоактивные вещества  или минералы и получать
сведения о количестве содержащегося в них радия.
     Опубликовывая "Классификацию радиоэлементов" и  "Таблицу  радиоактивных
констант", она заканчивает также работу общего  характера: получение первого
международного эталона радия. В этой легонькой стеклянной трубочке,  которую
Мари с волнением  запаяла собственноручно, содержится 21  миллиграмм чистого
хлористого радия. Впоследствии этот эталон послужит образцом для эталонов на
всех пяти  континентах и  будет  торжественно водворен в  Бюро мер и весов в
Севре, под Парижем.

     * * *

     После совместной славы четы Кюри известность самой мадам Кюри  взлетает
и рассыпается  огнями, как ракета. Дипломы на степень доктора honoris causa,
члена-корреспондента заграничных академий  наук заполняют ящики  письменного
стола в Со, но она не выставляет их напоказ и даже не составляет списка этих
званий.
     Франция отмечает  своих  выдающихся  людей при их  жизни  только  двумя
способами: орденом Почетного  легиона  и званием академика. В 1910 году Мари
предложили  крест Почетного  легиона, но, руководствуясь отношением Пьера  к
этому вопросу, она отказалась.
     Почему  же   несколько   месяцев  спустя   она   не  оказывает   такого
сопротивления своим  слишком рьяным коллегам, которые советуют  ей выставить
свою кандидатуру в Академию наук? Разве  она  забыла унизительное количество
голосов, поданных за Пьера, и при его провале и даже при его избрании? Разве
она не знает, какая сеть интриг расставлена вокруг нее?
     Да,  не  знает. А главное, будучи наивной  полькой, она боится выказать
себя  притязательной,  неблагодарной, если откажется  от  высокого  отличия,
предложенного ей вторым ее отечеством, каким она считает Францию.
     У нее есть конкурент -  выдающийся физик  и убежденный  католик  Эдуард
Бранли.  Разгорается  борьба  между  "кюристами"   и  "бранлистами",   между
вольнодумцами  и  церковниками,  между  защитниками  и  противниками  такого
сенсационного   нововведения,  как   избрание   женщины  в  члены  академии.
Беспомощная,  испуганная Мари  присутствует  при  полемике,  которой она  не
ожидала.
     Крупнейшие ученые - Анри  Пуанкаре, доктор Ру, Эмиль  Пикар, профессора
Липпманн, Бути  и  Дарбу - стоят за нее. Но другой лагерь организует могучее
сопротивление.
     "Женщины не могут быть членами академии!" - восклицает в добродетельном
негодовании  академик Амага,  оказавшийся восемь лет  тому  назад счастливым
соперником  Пьера  Кюри.  Добровольные  осведомители,  вопреки  очевидности,
говорят католикам, что  Мари еврейка, либо напоминают  вольнодумцам, что она
католичка.  23  января  1911  года,  в  день  выборов,  президент,  открывая
заседание, говорит служителям:
     - Пропускайте всех, кроме женщин.
     Один  из академиков, горячий  сторонник  мадам  Кюри, но почти  слепой,
жалуется, что чуть было не проголосовал против нее, так как ему подсунули не
тот избирательный бюллетень.
     В четыре часа дня переволновавшиеся  газетчики  бегут  писать о выборах
разочарованные или торжествующие отчеты. Мари Кюри не хватило одного  голоса
для избрания в академию.
     Ее ассистенты и  лаборанты с большим нетерпением, чем сама  кандидатка,
ждут на улице Кювье решение академии. Уверенные в  успехе, они с утра купили
большой букет  цветов и спрятали под  столом, на котором стояли точные весы.
Провал  Мари ошеломил их. Механик  Луи Раго  с  тяжелым чувством  уничтожает
ненужный теперь  букет. Молодые  физики  подготовляют  ободряющие фразы.  Но
говорить их не  придется. Мари появляется из маленькой комнаты, служившей ей
кабинетом. Ни слова о своем провале, не огорчившем ее нисколько.
     В истории  супругов  Кюри, по-видимому,  на долю  других  стран  выпало
исправлять действия  Франции. В  декабре того же 1911 года Академия  наук  в
Стокгольме,  желая отметить  блестящие работы, выполненные мадам Кюри  после
смерти мужа,  присуждает ей Нобелевскую премию  по  химии.  Никогда ни  один
мужчина или  женщина  ни тогда,  ни  сейчас  не  был  дважды  удостоен такой
награды.
     Мари просит Броню сопровождать  ее в Швецию.  Берет  с собой и  старшую
дочь, Ирен. Девочка присутствует на торжественном заседании. Спустя двадцать
четыре года она в том же зале получит ту же премию.
     Кроме обычных  приемов и  обеда у  короля  устраивают для Мари и другие
развлечения  частного характера.  Чарующее  воспоминание осталось  у  нее от
одного крестьянского праздника,  когда  сотни женщин, одетых в платья  ярких
цветов, украсили свои головы  венцами из  зажженных  свечек,  пламя  которых
волновалось при каждом движении крестьянок.
     Делая публичный доклад, Мари посвящает  все выпавшие на ее долю почести
Пьеру Кюри.

     Прежде чем  излагать тему моего доклада, я хочу напомнить, что открытие
радия и полония было сделано Пьером Кюри вместе  со  мною.  Пьеру Кюри наука
обязана  целым  рядом  основополагающих  работ  в  области  радиоактивности,
выполненных им самим, или сообща со мной, или же в сотрудничестве со  своими
учениками.
     Химическая работа,  имевшая целью выделить радий в виде  чистой соли  и
охарактеризовать  его как элемент, была сделана лично мной, но тесно связана
с  нашим  совместным  творчеством.  Мне  думается,  я точно  истолкую  мысль
Академии  наук, если скажу, что дарование  мне высокого отличия определяется
этим совместным творчеством и, следовательно, является почетной данью памяти
Пьера Кюри.

     * * *

     Большое открытие,  мировая  известность, две премии  Нобеля  вызывают у
многих  современников  удивление  личностью  Мари,   а  у  многих  других  -
завистливое, враждебное к ней чувство.
     И  злобный  шквал  внезапно налетает на  Мари, стремясь  ее уничтожить.
Против  этой женщины сорока четырех лет, такой хрупкой,  измотанной  трудом,
предпринимается вероломный поход.
     Мари,  занятую мужской  профессией, окружали друзья,  приятели-мужчины.
Она приобретает большое влияние  на близких  к ней  людей, в  особенности на
одного из них. Чего  же больше! И вот преданная науке женщина, всегда жившая
достойно,  скромно,  а  в  последние  годы  так  несчастливо,  обвиняется  в
разрушении чужих семейных уз, в том, что она совершенно открыто позорит имя,
которое носит.
     Не мое дело судить тех,  кто дал сигнал к нападению, или рассказывать о
том, с каким отчаянием  и трагической неловкостью Мари старалась защититься.
Оставим  в  покое  и  журналистов,  имевших наглость оскорблять  беззащитную
женщину в то время, как ее  травили и  терзали анонимными письмами, публично
грозили  ей насильственными  действиями,  когда  сама ее  жизнь подвергалась
опасности. Позже некоторые из них приходили к Мари просить у нее прощения, с
раскаянием  и  слезами... Но  преступление свершилось:  Мари  была  на  краю
самоубийства, сумасшествия, лишилась сил, и ее сразила тяжелая болезнь.
     Вспомним лишь  один, наименее  убийственный, но наиболее гнусный способ
травли, которому подвергалась моя  мать в  этот тяжелый период своей  жизни.
Всякий раз, когда представлялся случай унизить эту единственную в своем роде
женщину,  как, например,  в тягостные дни 1911 года  не дать ученого звания,
награды  или забаллотировать на выборах в академию, ей  ставили  в  упрек ее
происхождение: она была то  полькой, то  немкой,  то  русской, то  еврейкой,
вообще иностранкой,  явившейся  в Париж с целью нечистым  способом захватить
высокое положение.
     Но всякий раз, когда дарования Мари  Кюри приносили честь науке, всякий
раз, когда другая страна чествовала Мари, ее осыпали небывалыми похвалами, и
в тех же газетах, подписанных  теми же редакторами, ее называли "посланницей
Франции",  "чистейшей  представительницей французского гения", "национальной
славой". Однако и в этом случае также несправедливо замалчивали  ее польское
происхождение, которым она гордилась.
     Великие личности  всегда  подвергались яростному нападению завистников,
стремившихся отыскать под  бронею гения несовершенные человеческие существа.
Если бы не страшная магнетическая  сила  известности,  привлекавшая к Мари и
симпатии и  ненависть,  то  никогда бы она не  подвергалась  ни критике,  ни
клевете. Теперь у нее были все основания ненавидеть свою славу.

     * * *

     Друзья  познаются  в  беде.  Мари  получает  сотни  писем  за  подписью
известных  и неизвестных  лиц,  выражающих  свое  сожаление  и возмущение по
поводу постигших ее нападок. За  нее сражаются Андре Дебьерн, месье  и мадам
Шаванн,  замечательный друг  - англичанка миссис  Айртон и многие другие,  в
числе  их  ассистенты  и  ученики  Мари.  В  университетском мире  люди едва
знакомые  сами сближаются с ней, а такие, как математик Эмиль  Борель и  его
жена,  окружают Мари утонченной заботливостью,  увозят с  собой в Италию  на
отдых, чтобы поддержать  ее здоровье. Наряду с Юзефом, Броней и Элей, спешно
приехавшими  помочь ей, самым стойким защитником ее оказывается брат Пьера -
Жак Кюри.
     Все эти  теплые чувства и участие  несколько  подбадривают Мари.  Но ее
физическая слабость  с каждым днем дает себя знать все больше.  Она уже не в
состоянии  ез