ксонский сад - самые любимые места Мани в родном городе, который она
еще долго будет называть "моя любимица Варшавочка".
     Миновав  чугунную  ограду, Казя и  Маня  идут  по аллее  в  направлении
дворца. Уже два  месяца они соблюдают неизменный ритуал - бродить по большим
грязным лужам,  погружая  свои калоши  как  раз до  края, но так,  чтобы  не
замочить  ботинок. Когда бывает сухо, они  придумывают  другие игры,  весьма
несложные, но веселившие девочек до слез. Например, игра в "зеленое".
     - Пойдем  со  мной,  мне надо  купить новую тетрадку,  - начинает  Маня
невинным тоном. - Я видела очень миленькие, в зеленой обложке.
     Но  Казя  настороже! При  слове  "зеленый" она  тотчас показывает  Мане
кусочек зеленого  бархата, спрятанный для этого в кармане,  и таким  образом
увертывается  от  фанта.  Маня  делает вид, что бросила игру. Она  переводит
разговор на вчерашний урок истории, продиктованный учителем, где говорилось,
что Польша - русская провинция, польский язык - наречие, что царь Николай I,
так любивший Польшу, умер от горя, удрученный неблагодарностью поляков.
     -  Что там ни говори, а бедняге было  трудно  рассказывать  нам все эти
гадости. Ты заметила, как бегали его глаза, какое было у него ужасное лицо?
     - Да,  оно стало совсем "зеленым", - подыгрывает Казя. Но тотчас  у нее
под носом завертелся нежно-зеленый молодой листок, сорванный с каштана.
     Глядя на кучки малышей, на то, как они делают пирожки из  желтого песка
или гоняют  свое  серсо, обе шалуньи  задыхаются от  смеха. Они проходят под
великолепной  колоннадой  и  пересекают  большую  площадь  перед  Саксонским
дворцом. Маня вскрикивает:
     - Ах! Мы ведь прошли памятник! Сейчас же идем обратно!
     Казя  не  возражает. Ветреницы  допустили  непростительную  оплошность.
Посреди Саксонской площади стоит величественный обелиск с четырьмя львами по
сторонам с  надписью церковно-славянскими буквами:  "Полякам,  верным своему
монарху". Этот обелиск, воздвигнутый царем в честь предателей, презирают все
польские патриоты,  и,  по установившемуся обычаю,  надо плюнуть всякий раз,
когда проходишь мимо обелиска.
     Выполнив свой долг, девочки продолжают разговор.
     - Сегодня у нас вечер танцев, - говорит Маня.
     - Да... Ах, Манюша, когда же и мы с тобой получим право танцевать! Ведь
мы так хорошо танцуем вальс! - жалуется нетерпеливая Казя.
     Когда? Да не раньше  того,  как эти школьницы  "выедут в свет". Пройдут
еще долгие месяцы, прежде чем они кончат гимназию, ту  самую, что помещается
вот в  этом  голом трехэтажном доме, как раз напротив часовни  Благовещения,
сплошь изукрашенной орнаментом и похожей  на одинокий островок  итальянского
возрождения среди  суровых зданий квартала. Некоторые из их  товарок  уже  у
главного входа. Тут и маленькая Вульф с голубыми глазками,  и Аня  Роттерт -
немочка со вздернутым носиком, лучшая после Мани ученица в классе, и Леонида
Куницкая...
     Но  что с Куницкой?  Глаза вспухли от слез, да и сама она, всегда такая
чистенькая  и  аккуратная,  сегодня  одета  кое-как.  Маня и Казя  перестают
смеяться и подбегают к своей подружке.
     - Что случилось? Куницкая, что с тобой?
     Маленькое личико девочки бледно. Губы с трудом выговаривают слова:
     - Это из-за брата...  Он участвовал в заговоре... На  него донесли. Три
дня мы не знали, где он... И, задыхаясь от рыданий, добавляет:
     - Завтра утром его повесят.
     Потрясенные   девочки  окружают   бедняжку,  хотят  расспросить   ее  и
поддержать. Но раздается скрипучий голос мадемуазель Мейер:
     - Девочки, довольно болтовни. Поторопитесь!
     Маня, онемев от  ужаса, проходит на  свое место. Еще  минуту  назад она
мечтала о музыке, о бале. А  сейчас под  однообразное  жужжание первых  фраз
урока географии, которые она и не  пытается понять, ей видится лишь молодое,
одухотворенное лицо осужденного Куницкого, виселица, веревка и палач.
     В этот вечер Маня, Эля, Броня, Казя и ее сестра  Юля не пошли на танцы,
а  провели всю  ночь  в  комнате Леониды  Куницкой. Их  возмущение  и  слезы
сливались  в  одно  целое. Свою  подругу, истерзанную  горем,  все  окружали
скромными,  но нежными  заботами, поили  горячим  чаем,  обмывали  водой  ее
распухшие от слез веки. И быстро и  тягуче шло время для девочек, из которых
четыре  еще  носили  гимназическую форму. Но  вот  слабый свет зари  упал на
бледные девичьи лица и возвестил о роковом конце; тогда все встали на колени
и начали шептать отходную молитву, закрыв руками свои лица, объятые ужасом.

     * * *

     Три  золотые медали, одна за другою,  выпали на долю семьи Склодовских.
Третья досталась Мане при окончании гимназии 12 июня 1883 года.
     В изнуряющей жаре и  духоте читают  список  награжденных, говорят речи,
играют  туш.  Учителя  поздравляют  учениц,  верховный  блюститель  русского
преподавания Апухтин мягко пожимает руку  Мане, получая в ответ ее последний
реверанс...  В парадном  платье,  черном  по обычаю,  с букетом  чайных роз,
приколотым  к  корсажу, младшая  Склодовская прощается  со  всеми,  клянется
подругам писать  каждую неделю и  покидает навсегда  гимназию  в  Краковском
предместье, взяв под руку отца, гордого успехами дочери.
     Маня  работала много и хорошо. Отец уже решил, что, прежде чем выбирать
дорогу в жизни, Маня поедет на целый год в деревню.
     Год каникул! Можно  себе представить,  чем  это должно было  показаться
девочке, талантливой, во власти  раннего  призвания, тайком читающей научные
пособия...  Но   нет,   в  таинственную   переходную  эпоху  юности,   когда
формировалось  ее  тело,  а  черты  лица  становились   тоньше,  Маня  вдруг
обленилась. Отбросив школьные учебники, она в первый и последний раз в своей
жизни до упоения наслаждалась бездельем.
     - Мне не верится, что существуют какие-то геометрия и алгебра, -  пишет
она Казе, - я совершенно о них забыла.
     Вдали  от  Варшавы  и гимназии  она  месяцами  живет  у  приютивших  ее
родственников, оплачивая гостеприимство какими-то неопределенными уроками их
детям или ничтожной суммой денег за питание. Она вся отдается  счастью самой
жизни.
     Как  она  беззаботна!  Какой  вдруг  стала  радостной  и  живой!  Между
прогулкой и  обедом она  едва находит время, чтобы взяться за перо и описать
свое блаженство в письмах, которые обычно начинаются: "Мой дорогой чертенок"
или "Душенька Казя".
     Маня - Казе:

     Могу тебе сказать, что кроме часового урока французского языка, который
я даю  маленькому  мальчику,  я ничего  не делаю,  буквально "ничего",  даже
забросила  начатую  вышивку.  У   меня  нет  времени,   занятого  чем-нибудь
определенным... Встаю я то в десять, то в четыре или пять (утра,  конечно, а
не  вечера!).  Ни  одной  серьезной  книги не  читаю, ничего,  кроме  глупых
развлекательных романов.  Несмотря на  аттестат, удостоверяющий  законченное
образование и умственную зрелость, я чувствую себя невероятной дурой. Иногда
я начинаю  хохотать  в  одиночестве  и  нахожу  искреннее  удовлетворение  в
состоянии полнейшей глупости.
     Мы целой бандой ходим гулять в  лес, играем в серсо, в волан (я - очень
плохо!), в кошки-мышки, в гусыню и  развлекаемся другими, такими же детскими
забавами. Здесь столько земляники,  что на  пять грошей  можно купить вполне
достаточное  количество, чтобы  наесться: полную  глубокую тарелку с верхом.
Увы,  земляника уже кончилась. Боюсь только, что при  возвращении домой  мой
аппетит не будет иметь границ и моя прожорливость возбудит беспокойство.
     Мы  много  качаемся на качелях,  причем изо всех  сил и страшно высоко,
купаемся  и  ловим раков  при свете  факелов.  Каждое  воскресенье запрягают
лошадей, чтобы  ехать  к обедне, а затем  мы делаем  визит  священникам. Оба
священника  очень умны,  весьма забавны,  и  в  их компании  мы очень весело
проводим время.
     На несколько дней  я заезжала  в  Зволу. Там в это  время гостил  актер
Катарбинский - виновник общего веселья. Он пел нам столько песенок,  столько
декламировал  стихов,  столько  разыгрывал  с  нами разных  шуток  и столько
собирал для нас крыжовника,  что в день его отъезда мы сплели  большой венок
из  маков,  полевой гвоздики,  васильков  и,  когда  бричка  с  Катарбинским
тронулась  в  путь,  мы  бросили ему  наш венок, крича  во  все  горло:  "Да
здравствует... Да здравствует пан Катарбинский!" Он  тотчас надел венок себе
на голову, а затем, как  оказалось, уложил его в  какой-то  чемодан и увез в
Варшаву. Ах, как  весело живут в Зволе!  Там всегда большое общество,  царит
такая свобода, независимость и равенство, что ты вообразить  себе не можешь.
Когда мы ехали оттуда к  себе домой, Лансе так лаял, что мы не знали, как  с
ним быть...

     Лансе играет большую  роль в жизни Склодовских. При хорошей дрессировке
этот коричневый пойнтер мог бы стать вполне приличной охотничьей собакой. Но
Маня,  ее сестры  и  брат Юзеф  дали  ему неправильное  воспитание. Его  так
ласкали, баловали и пичкали всякой снедью, что Лансе превратился в огромного
пса  и  стал домашним деспотом. Портил мебель, опрокидывал горшки с цветами,
съедал закуски, предназначенные совсем не для него, вместо приветствия рычал
на  всех  гостей, рвал  в  мелкие кусочки  шляпы и  перчатки, оставленные по
неосторожности в передней. В награду за  такую "добродетель" хозяева обожали
деспота и с наступлением лета спорили, кто из них  имеет  больше прав увезти
его с собой в деревню на каникулы.
     За этот  год  безделья  и  умственной дремоты в  Мане развилась  так  и
оставшаяся в ней на всю жизнь страсть  к деревенской жизни. Приглядываясь то
к  одной, то  к  другой  местности в разные  времена  года,  она  непрерывно
открывала  все  новые красоты  польской  земли, по  которой  расселились  ее
родственники.  В мирной,  спокойной  Зволе  ничто не  останавливает взора, и
круглый горизонт кажется  таким далеким, как нигде в мире. У дяди Ксаверия в
Завепшице пасутся на лугах пятьдесят породистых лошадей - целый завод. Заняв
у своих  кузенов не очень изящные брюки, Маня изучает  галоп, крупную рысь и
становится наездницей.
     Она  впервые  видит  перед собой  Карпаты -  какая  красота! Сверкающие
снежные  вершины  и  стройные  черные  ели  приводят  ее,  дитя  равнины,  в
восторженное оцепенение.  Ей  не  забыть  ни  прогулок по  горным тропкам  в
зарослях  черники; ни хижин горцев, где  каждый резной  деревянный предмет -
произведение  искусства;   ни  маленького   озера,  зажатого  среди  вершин,
холодного и  чистого,  похожего  на синий глаз, с таким красивым названием -
Морское око.
     Здесь, близ  Карпатских  гор, у границ Галиции,  Маня  проведет зиму  в
шумной  семье  дяди  Здзислава,  нотариуса  в  Скальбмерже.  Хозяин  дома  -
весельчак, его жена  - красавица, три дочери только и думают  о том, над чем
бы посмеяться.
     Разве соскучится здесь  Маня? Каждую неделю приезд какого-нибудь  гостя
или местный праздник вызывает увлекательную суматоху. Родители готовят дичь,
дочки пекут  пироги или  же запираются  у себя в комнатах  и спешно нашивают
ленты на пестрые костюмы для предстоящего маскарада.
     Достаточно  ли сказать, что  это  бал?  Конечно,  нет!  Это феерический
объезд всей округи в  разгар  масленицы.  Вечером  по снегу двое саней  мчат
укрытых  полостью  Маню Склодовскую  и  трех ее кузин в  нарядах  краковских
крестьянок  и  в  масках.   Их  сопровождают  молодые   люди  в   живописных
крестьянских костюмах, верхом и с факелами в руках. А  между  соснами мигают
другие факелы, и  в  ночном морозном  воздухе слышатся ритмичные звуки:  это
подъезжают сани с музыкантами, которые в течение двух суток будут  извлекать
из своих  скрипок упоительные  мелодии вальсов, краковяков и  мазурок, а все
присутствующие станут подпевать хором. А  сейчас четыре  неистовых музыканта
играют до тех пор, пока еще трое, пятеро, десятеро саней  не откликнутся  на
призыв скрипок и не разыщут их в ночной тьме.
     Невзирая на  ухабы и головокружительные спуски  по обледенелым склонам,
музыканты не  пропустят ни одного прикосновения  смычка к струнам,  ни одной
ноты и торжественно проводят до первой остановки  эту  фантастическую ночную
фарандолу.
     Наконец шумная процессия  останавливается, высаживается, затем  стук  в
двери  заснувшего  дома,   притворное  изумление  хозяев...  Проходит  всего
несколько минут, музыкантов сажают прямо за стол, и начинается бал при свете
факелов и  канделябров, а из  буфета извлекаются запасы всякой  снеди. Затем
сигнал - и  дом пустеет. Нет никого: ни обитателей его, ни масок,  ни саней,
ни  лошадей.  Все мчатся по лесу к  другому дому,  к  третьему,  четвертому,
захватывая с  собой  каждый раз новых участников  веселья. Солнце  всходит и
заходит.  Скрипачи  едва успевают  перевести  дыхание и  немного  поспать  в
каком-нибудь амбаре вместе с изнеможенными танцорами. На второй день вечером
сани останавливаются  перед  самым большим  в округе  помещичьим домом,  где
предстоит "настоящий  бал", и  четыре  музыканта  начинают  первый  краковяк
покоряющим всех фортиссимо.
     Юноша  в  белом  суконном костюме  с вышивкой спешно приглашает  лучшую
танцовщицу:  шестнадцатилетнюю  Марию Склодовскую; в  бархатном  казакине  с
пышными  кисейными  рукавами,  увенчанная  диадемой  из  колосьев  с  яркими
свисающими лентами,  Маня  похожа  на девушку из горных деревень,  одетую  в
праздничный наряд.
     Свой восторг Маня описывает Броне:

     В  прошлую субботу я еще раз в жизни насладилась  прелестями карнавала,
на "кулиге" у Луневских, и думаю,  что мне уже  никогда так не развлекаться,
ведь  на  обычных  балах  с  их  фраками  и бальными нарядами  нет ни  такой
увлекательности,  ни  такого  безумного  веселья.  Мы  с  панной  Бурцинской
приехали довольно рано.  Я заделалась парикмахершей и причесала всех девушек
для  кулиги  очень  красиво  -  честное  слово! Дорогой произошло  несколько
неожиданных  происшествий;  потеряли, а  потом  нашли музыкантов,  одни сани
опрокинулись  и т.д. Когда приехал староста  (Пено), он объявил  мне,  что я
выбрана "почетной девушкой" кулиги и представил мне моего "почетного парня",
очень красивого и элегантного молодого человека из Кракова. Вся купля была с
начала до конца сплошное восхищение. Последнюю мазурку мы танцевали в восемь
часов  утра уже при  дневном свете. А какие  красивые  костюмы!  Танцевали и
чудесный оберек  с фигурами; прими  к сведению, что я теперь танцую оберек в
совершенстве.  Я  столько  танцевала,  что,  когда играли вальс, у меня были
приглашения уже на несколько танцев вперед. Если мне, к сожалению, случалось
выйти   на  минуту  в  другую  комнату,   чтобы  передохнуть,  то   кавалеры
выстраивались у самой двери, чтобы подождать и не проглядеть меня.
     Одним  словом,  может быть,  никогда,  никогда  в жизни мне не придется
веселиться  так, как теперь. После этого  праздника я сильно затосковала  по
дому.  Мы  с тетей  решили, что если я буду выходить замуж, то  мою  свадьбу
сыграем по-краковски, во время  кулиги. Конечно, это  шутка, но самый проект
мне очень улыбается!

     К такому волшебному безделью требовался апофеоз. В июле  1884 года, как
только  Маня  вернулась домой в Варшаву,  к  Склодовскому явилась его бывшая
ученица графиня Флери, полька, вышедшая замуж за француза. Так как у младших
дочерей  учителя нет еще никаких планов на летние  каникулы, то почему бы им
не приехать к ней в имение на два месяца?

     Это произошло в воскресенье, - пишет Маня Казе, -  а в понедельник мы с
Элей  уже выехали: пришла телеграмма, извещавшая, что нас будут ждать лошади
на  станции. Вот  уже несколько  недель,  как мы  живем  в  Кемпе, и мне  бы
следовало  рассказать тебе  о здешней  жизни,  но  у меня не хватает на  это
смелости, скажу  только,  что  живем чудесно. Кемпа  расположена при слиянии
Бебжи  с Наревом; иными словами, воды сколько хочешь: и для  купания, и  для
катания на лодках, что приводит меня в восхищение. Учусь грести и  уже делаю
успехи, а купание - идеальное. Мы делаем все, что взбредет в голову, спим то
ночью, то днем,  проделывая такие взбалмошные штуки, что за некоторые стоило
бы нас запереть в сумасшедший дом.

     Маня  почти не преувеличивает. Дух  невинного  сумасбродства  витает  в
красивой  усадьбе,  окруженной гладкими  сверкающими меандрами двух  широких
рек.  Из  окон младших Склодовских  далеко  видны  луга  и  пологие  берега,
обсаженные  рядами  ив  и  тополей, однако реки часто выходят  из берегов  и
заливают  окрестные  луга  спокойной гладью, в которой  отражается  небесная
лазурь.
     В короткое  время Маня с Элей  становятся заводилами молодежи в  Кемпе.
Хозяева  усадьбы   занимают  своеобразную  позицию:  когда  они  вместе,  то
увещевают молодежь, порицают ее выходки и грозят  принять суровые меры. Но в
отдельности   потихоньку  друг  от  друга  каждый   из  супругов  становится
сообщником виновных, проявляет к ним полную терпимость и даже содействует их
затеям.
     Что  сегодня делать?  Покататься верхом? Пойти в лес собирать грибы или
бруснику? Это чересчур степенно! Маня упрашивает Яна Монюшко, брата  графини
Флери, съездить в  соседний  город.  А пока он  отсутствует, Маня с  помощью
других  подвешивает  к  потолочным балкам всю обстановку в комнате уехавшего
юноши: кровать, стол, стулья, чемоданы, одежду и прочее. И  вернувшемуся Яну
придется в темноте барахтаться среди своей "воздушной" обстановки.
     Почему поставили так много всяких  яств? Для особо избранных  гостей? А
"детей" не  пригласят  за этот  стол? Это нетерпимо!  Пока  приехавшие гости
осматривают  сад,  "дети" съедают лакомства, а  у  опустевшего  стола наспех
ставят манекен, который изображает самого графа Флери, наевшегося до отвала.
Затем все "дети" исчезают.
     А где искать преступников? Где их найдешь и  в этот, и в следующие дни?
Всякий  раз, совершив  какое-нибудь  "преступление",  они  улетучиваются как
призраки.  Ищут их в комнатах, а  они  валяются на траве  в  дальнем  уголке
парка;  предполагают, что  они пошли гулять,  а  они, утащив из  кухни целую
корзину крыжовника, скрылись  в погребе, где и  поедают свою добычу; если  в
пять часов утра в доме  все тихо,  значит, никого из  молодежи нет,  значит,
Маня, Эля  со всей  своей командой  решили с  восходом солнца пойти на  реку
искупаться.  Есть только один способ заманить их в дом:  обещать  что-нибудь
веселое, шарады,  танцы. К этому способу и прибегает графиня Флери все чаще.
За восемь недель она устроила три бала, два празднества  на  свежем воздухе,
несколько прогулок по окрестностям и катаний в лодках по реке.
     Граф   и  графиня  Флери  не  остаются  без  награды  за  свое  широкое
гостеприимство.  Юные  безумцы  обожают  и  мужа  и  жену,  оказывают полное
доверие,  одаряют самой близкой дружбой  и радуют  своей  чудесной радостью,
всегда чистой, даже в ее сумасбродных проявлениях.
     Они умеют делать  хозяевам приятные сюрпризы: в  день четырнадцатилетия
их свадьбы два делегата подносят им огромный венок из  всяких овощей весом в
пятьдесят килограммов  и  усаживают  виновников  торжества  под балдахин  из
нарядно драпированных тканей.  В полной тишине самая юная девица декламирует
поэму, сочиненную к данному случаю.
     Автор поэмы -  Маня; она создала ее, расхаживая  широким шагом по своей
комнате в порыве вдохновения. Кончалась она так:

     А в день Людовика святого
     Мы жаждем ехать на пикник,
     Зовите ж юных кавалеров
     Так, чтоб у каждой был жених.
     Тогда по вашему примеру
     И мы, как можно поскорей,
     Пойдем к желанному венцу.

     Это моление не остается без ответа.
     Чета Флери  немедля  объявляет большой  бал.  Хозяйка  дома  заказывает
пироги,  гирлянды, свечи.  А Маня и Эля  задумываются над своим нарядом  для
ночного празднества.
     Нелегко  быть восхитительной, когда нет денег  и дешевая портниха  шьет