ервой странице надписал:
"Мадемуазель Склодовской в знак уважения и  дружбы автора". Он заприметил ее
в  лаборатории  у Липпманна, где она, одетая  в  парусиновый  халат, стояла,
молча склонившись над своей аппаратурой.
     Позже он попросил у нее  разрешения явиться к ней  с визитом. Мари дала
ему адрес: улица Фейянтинок, 11.
     Дружески сдержанно она приняла его  в своей  комнатке, и  Пьер,  скорбя
душой при  виде  такой бедности, все же оценил тончайшее созвучие между этой
личностью и  обстановкой. Никогда  еще Мари  не казалась ему такой красивой,
как в этом убогом жилище, в поношенном платье, с пылким и упрямым выражением
лица. Ее  юная фигура, похудевшая от  аскетического существования, не  могла
найти для себя лучшего обрамления, чем запустелая мансарда.
     Проходит  несколько  месяцев. По  мере  роста их взаимного  уважения  и
симпатии  крепнет дружба, растет интимность, взаимное доверие. Пьер Кюри уже
пленен   этой  полькой  с  ясным  и  развитым  умом.  Он  подчиняется  ей  и
прислушивается к  ее  советам. Под ее  влиянием  он вскоре сбрасывает с себя
ленивую беспечность, снова  берется за  свои работы по магнетизму и блестяще
защищает докторскую диссертацию.
     Сама Мари считает себя пока свободной. По-видимому, она не  расположена
услышать решительный вопрос, а ученый-физик не решается его задать.
     В этот вечер, быть может, в десятый раз сошлись они в комнатке на улице
Фейянтинок. Июнь, прекрасная погода,  послеобеденное время.  На  столе среди
книг  по  математике, необходимых для  подготовки к  наступающим  экзаменам,
стоит стакан с несколькими  белыми  ромашками, принесенными  Пьером и Мари с
совместной прогулки. Мари наливает чай, подогретый на неизменной спиртовке.
     Физик только что рассказывал  подробно об одной  своей работе,  которой
сейчас занят. Затем сразу, без перехода, говорит:
     - Мне бы хотелось,  чтобы Вы познакомились с моими родителями. Я живу с
ними в Со, где снимаем домик. Они чудесные люди...
     И  он  описывает  Мари  своего  отца,  высокого, нескладного старика, с
живыми голубыми  глазами,  очень  умного, кипучего, бурливого, как  молочный
суп, и в то же время на редкость доброго; свою мать, удрученную недугами, но
искусную  хозяйку,  мужественную  и   веселую.  Припоминая  свое  прекрасное
детство, описывает бесконечные блуждания по лесам вдвоем с братом Жаком.
     Мари слушает и  удивляется: сколько  совпадений, сколько  таинственного
сходства! Только переменить  некоторые детали, перенести  домик в Со на одну
из варшавских  улиц, и  семья Кюри  превратится  в  семью Склодовских.  Если
отбросить религиозный вопрос (доктор Кюри - вольнодумец и  антиклерикал,  не
крестил  своих  сыновей),  это такая  же  разумная  и честная  семья. То  же
уважение к культуре, такая же тесная сплоченность между родителями и детьми,
та же любовь к природе...
     Мари веселеет и  с улыбкой рассказывает  о своих  веселых  каникулах  в
польской деревне, в такой же, какую она вновь увидит через несколько недель.
     - Но в  октябре  вы  вернетесь?  Обещайте,  что приедете опять. Если вы
останетесь в Польше, вам будет невозможно продолжать свои занятия. Теперь вы
не имеете права бросать науку!
     В  этих  словах  Пьера сказывается  глубокое, томительное беспокойство.
Мари понимает, что  словами: "Вы не  имеете  права бросать науку" - он хочет
сказать: "Вы не имеете права бросать меня".
     Долгое время они  молчат. Затем,  подняв  на  Пьера  свои  светло-серые
глаза, Мари отвечает еще нетвердым голосом:
     - Думаю, что вы правы. Мне очень хотелось бы вернуться.

     * * *

     Пьер  несколько раз возобновлял разговор  о  будущем.  Наконец он прямо
предложил  Мари стать его  женой. Но  эта попытка потерпела  неудачу.  Выйти
замуж за француза, навсегда бросить свою семью, отказаться от патриотической
деятельности,  расстаться  с Польшей  - все  это казалось  панне Склодовской
каким-то  ужасным  предательством. Она  не может!  Не должна!  Она  блестяще
выдержала экзамены, и теперь надо ехать в  Варшаву, по крайней мере на лето,
а  может  быть,  и  навсегда.  При  расставании  с  опечаленным  Пьером  она
предлагает ему дружбу, уже недостаточную для него, и садится в поезд, ничего
не пообещав...
     Мысленно он следует за ней. Ему  хотелось бы присоединиться к ней или в
Швейцарии, где она  проведет несколько недель со своим  отцом,  выехавшим ей
навстречу, или  же в Польше, в той самой Польше, к которой он ее ревнует. Но
это невозможно...
     Тогда он издали продолжает вести начатое  дело.  Где  бы ни была Мари в
это  лето - в Креттаже, Львове, Кракове или Варшаве - ее  настигают  письма,
написанные корявым, немного детским почерком, они стремятся убедить, вернуть
ее обратно, напоминая, что ее ждет Пьер Кюри.
     Письма прекрасные, чудесные...

     Пьер Кюри - Мари Склодовской, 10 августа 1894 года:

     Ничто  не  доставляет  мне   такого  удовольствия,  как  вести  о  Вас.
Перспектива ничего не слышать о Вас в  течение двух  месяцев  представлялась
мне крайне  неприятной,  а это  значит,  что присланное  Вами письмецо  было
желанной вестью.
     Надеюсь,  что Вы хорошо  отдыхаете  и в октябре вернетесь  к  нам.  Что
касается  меня, то я не  отправился путешествовать, а остался в деревне, где
целыми днями сижу у окна или в саду.
     Мы дали обещание  друг другу (не правда  ли?)  быть  по  крайней мере в
большой дружбе.  Только  бы Вы не  изменили своего  намерения! Ведь  прочных
обещаний не бывает, такие вещи не делаются по заказу. А все-таки как было бы
прекрасно то, чему я  не решаюсь верить, а  именно провести  нашу жизнь друг
подле  друга, завороженными  нашими  мечтами: Вашей  патриотической  мечтой,
нашей общечеловеческой мечтой и нашей научной мечтой.
     Из  всех  них, по моему мнению,  только последняя законна.  Я хочу этим
сказать, что мы бессильны изменить общественный порядок, да если  б и могли,
не  знали бы, что делать, и, начав действовать в том или другом направлении,
никогда  бы  не  были  уверены,  что  не  приносим  больше  зла,  чем добра,
задерживая  какое-либо неизбежное развитие. В научной сфере как раз обратно:
мы можем рассчитывать  на возможность сделать кое-что; в этой области  почва
крепче  и  вполне  доступна,  и  как  бы  мало  ни  было  достигнутое  - это
приобретение.
     Видите,  как все цепляется одно  за другое. Мы условились быть близкими
друзьями,  но если через  год  Вы  уедете из  Франции, то дружба двух людей,
которым  не  суждено видеться,  будет  уж  слишком платонична.  Не лучше  ли
остаться Вам со мной?  Я знаю,  что вопрос этот Вас раздражает, и я не стану
больше говорить об этом,  да и сознаю, что ни в какой степени не достоин Вас
со всяких точек зрения.
     У  меня  была  мысль попросить  у  вас разрешения  встретиться  с  вами
нечаянно во Фрейбурге. Но ведь, наверно, Вы  там пробудете только один день,
да  и  весь  этот  день  Вы  будете,  конечно,  принадлежать  нашим  друзьям
Ковальским.
     Будьте уверены в преданности вашего
     Пьера Кюри.
     Я был бы счастлив,  если  бы Вы соблаговолили написать мне и  заверить,
что  в октябре собираетесь  вернуться.  Письма доходят до меня быстрее, если
написать прямо в Со: улица де Саблон, 13, Пьеру Кюри.

     Пьер Кюри - Мари Склодовской, 14 августа 1894 года:

     Я так и не  решился  приехать к Вам, целый день я колебался, прежде чем
пришел к отрицательному выводу. Первое впечатление  от Вашего письма внушило
мне, что мой приезд Вам не особенно желателен. Второе, что Вы все-таки очень
любезно предоставляли мне возможность провести вместе три дня, и я собирался
было ехать. Но  затем  мне стало как-то стыдно  преследовать Вас,  почти что
против вашей  воли, и,  наконец,  мое  решение  остаться здесь было  вызвано
своего  рода уверенностью, что мое присутствие будет неприятно Вашему  отцу,
лишив его удовольствия гулять с Вами вдвоем.
     Теперь, когда время уже ушло, я сожалею, что не поехал. Как знать? Быть
может, наша взаимная дружба стала бы прочнее от того, что  мы провели бы три
дня вместе  и укрепились  бы в стремлении не  забыть друг  друга  за  два  с
половиной месяца нашей разлуки.
     Вы  не фаталистка? Помните день карнавала? Я вдруг потерял Вас в толпе.
Мне  кажется,  что  наши  дружеские  отношения  оборвутся  так  же  вдруг  и
независимо от нашего  желания. Я не фаталист, но такой разрыв может  явиться
следствием наших характеров. В нужный момент я не сумею действовать.
     Впрочем, для  Вас это будет  хорошо, так как,  и  сам не знаю почему, я
вбил себе в голову  удержать Вас во Франции, отнять Вас у родины и семьи, не
имея ничего хорошего предложить Вам взамен этой жертвы.
     По-моему,  Вы несколько преувеличиваете, уверяя, что  вполне  свободны.
Все мы, по крайней  мере, рабы наших привязанностей, рабы предрассудков - не
своих  даже, а  дорогих нам людей, мы должны зарабатывать  себе на  жизнь  и
вследствие этого становимся лишь колесиком в машине.
     Самое тяжкое -  это  те уступки, какие приходится делать  предрассудкам
окружающего нас общества, больше  или меньше,  в зависимости  от большей или
меньшей силы  своего  характера.  Если  делаешь их  слишком  мало,  то  тебя
раздавят. Если делаешь чересчур много, то унижаешь себя и делаешься противен
самому себе. Вот и я уже отошел от тех принципов, каких придерживался десять
лет тому назад: в  то  время я думал, что надо держаться крайности во всем и
не  делать  ни  одной  уступки  окружающей   среде.   Я   думал,   что  надо
преувеличивать  и  свои  достоинства,  и свои недостатки, носил только синие
блузы, как у рабочих, и т.п.
     Словом, Вы видите, я очень постарел и чувствую себя ослабшим...
     Желаю Вам много удовольствий.
     Ваш преданный друг
     П.Кюри.

     Пьер Кюри - Мари Склодовской, 7 сентября 1894 года:

     ...Как Вы и  сами можете  предполагать,  Ваше  письмо меня тревожит.  Я
горячо советую Вам вернуться в Париж в октябре. Меня крайне огорчит, если Вы
не   приедете  в   этом  году.  Не  из  дружеского  эгоизма  я  говорю  Вам:
возвращайтесь.  Мне  только кажется,  что  здесь Вы будете работать  лучше и
делать свое дело основательнее и с большей пользой.
     ...Что подумали бы Вы  о человеке, если  бы ему пришло в голову пробить
лбом стену из тесаного камня? А ведь такая мысль  может явиться в результате
наилучших побуждений, но по существу она нелепа и смешна.
     Я  полагаю,  что  определенные  вопросы  требуют  общего  решения  и  в
настоящее  время уже  не допускают  ограниченного, местного решения, а когда
вступаешь  на путь, который  ведет  в тупик, то  можно наделать много зла. Я
полагаю  также,  что  справедливости  нет  на  этом свете  и  что  побеждает
наисильнейший. Человек  изнуряет себя работой,  а все-таки живет  нищим. Это
возмутительно,  но от этого ничего не изменится. А если перемены и будут, то
только потому, что человек - своего  рода  машина: с  точки зрения  экономии
выгодно  пользоваться любой машиной,  соблюдая нормальный режим  работы,  не
перегружая.
     У  Вас удивительные  понятия об эгоизме.  Когда мне  было двадцать лет,
меня постигло большое горе - я потерял подругу детства, которую очень любил,
при ужасных обстоятельствах;  у  меня не  хватает  мужества  рассказать  Вам
все...  После  ее гибели  меня и  днем,  и  ночью преследовали кошмары,  мне
доставляло какое-то удовольствие терзать самого себя. Затем я стал жить, как
живут монахи, потом  дал  себе обет  интересоваться  лишь вещами и больше не
думать ни о людях, ни о самом себе. Уже впоследствии я часто спрашивал себя,
не было ли это отречение от  жизни простой уловкой  перед самим собой, чтобы
иметь право все забыть...
     Можно ли в Вашей стране свободно  переписываться? Я сильно сомневаюсь в
этом  и  думаю, что  впредь  лучше  не заниматься  в  наших  письмах  такими
рассуждениями,  которые, несмотря  на  чисто философский их характер,  могут
быть дурно истолкованы и причинить Вам неприятности.
     Если Вы соблаговолите мне писать, то адресуйте: улица Саблон, 13.
     Ваш преданный друг
     Пьер Кюри.

     Пьер Кюри - Мари Склодовской, 17 сентября 1894 года:

     Меня очень  встревожило Ваше предыдущее письмо,  я  чувствовал, что  Вы
смущены и в нерешительности. Но письмо из Варшавы успокоило меня, я рад, что
к Вам вернулось спокойствие. Ваш портрет мне  очень  нравится. Какая хорошая
мысль прислать мне его, благодарю Вас от всего сердца.
     Наконец-то  Вы  приедете  в Париж, и  это  меня очень радует.  Я горячо
желаю, чтобы мы стали по  меньшей мере неразлучными друзьями. Того ли мнения
придерживаетесь и Вы?
     Будь   Вы    французской   подданной,   Вы   легко   стали   бы   здесь
преподавательницей в каком-нибудь лицее или школе для девиц. По  душе ли Вам
эта профессия?
     Ваш преданный друг
     Пьер Кюри.
     Я показал Вашу  фотографию своему брату. Не виноват ли я? Он нашел, что
Вы очень хороши. И добавил: "Вид у нее решительный, даже строптивый!

     * * *

     Вот  и  октябрь.  Сердце  Пьера преисполнено  счастьем.  Мари  сдержала
обещание  и вернулась  в Париж.  Ее видят и  на  лекциях  в  Сорбонне,  и  в
лаборатории  Липпманна. Но в этом году -  по ее предположениям, последнем во
Франции - она живет уже не в Латинском квартале. Броня  уступила ей  комнату
при своем приемном кабинете, который  она открыла на улице Шатодэн,  39. Так
как  Длусские живут  на улице Ля Вийет  и Броня приходит  на  улицу  Шатодэн
только днем, Мари может работать там совершенно спокойно.
     В  этой-то мрачной, немного печальной комнате Пьер  продолжает говорить
ей о своих чувствах. По-своему он так же упорен, как Мари. В нем сидит та же
вера, что и у будущей его жены, но еще  более целостная, еще более свободная
от всякой примеси. Наука для него - единственная цель. Поэтому  его любовная
история своеобразна, почти невероятна, поскольку в ней перемешиваются в одно
и сердечное влечение,  и основное стремление его ума. Человека науки тянет к
Мари и порыв страсти, и в то же время высшая духовная потребность.
     Он  готов  пожертвовать тем,  что  люди  зовут счастьем,  ради счастья,
известного только  ему. Он  предложил Мари проект, на первый взгляд  до того
ошеломляющий,  что мог бы сойти  за  хитрость, но в действительности  вполне
логично вытекавший из натуры Пьера. Если Мари его не любит, то не согласится
ли она  на чисто дружескую сделку: работать  в его квартире на улице Муфтар,
где окна выходят на сады, а всю квартиру можно  разделить на две независимые
друг от друга половины?
     Или же он, Пьер  Кюри,  поселится  в Польше, но ведь тогда ей неизбежно
придется  выйти  за него  замуж. Вначале он  будет давать уроки французского
языка, а после,  худо  ли, хорошо ли,  он  вместе  с  ней  займется  научной
работой.
     Перед  бывшей  гувернанткой,  когда-то  встретившей  пренебрежение   со
стороны  семьи   польских  помещиков,  предстает  скромным  просителем  этот
единственный в своем роде человек.
     Мари делится с Броней своими  колебаниями и  рассказывает о предложении
Пьера, о его готовности  покинуть родину. Она  лично не  считает себя вправе
принять такую жертву, но  потрясена самим  фактом  подобного  предложения со
стороны Пьера.
     Узнав, что Мари говорила  о нем у Длусских, Пьер предпринимает натиск и
с этой стороны. Он заходит к Броне, с  которой уже не один раз встречался, и
всецело  привлекает ее на свою сторону и  приглашает вместе с Мари  в Со,  к
своим родителям. Супруга доктора Кюри отводит Броню  в сторону, настойчиво и
проникновенно просит ее подействовать на младшую сестру.
     - Нет в мире человека такого, как мой Пьер, - говорит она. - Пусть ваша
сестра не колеблется. Ни с кем она не будет так счастлива, как с ним!
     Но пройдет еще десять месяцев,  прежде  чем Мари  свыкнется с  мыслью о
замужестве. Как истая  "развитая" духовно славянка,  она обуреваема  всякими
теориями  о  жизни,  о  своем  долге.  Некоторые  из ее теорий  прекрасны  и
великодушны, другие - одно ребячество.
     Конечно, не они -  и Пьер  это  давно понял - определяют  превосходство
Мари как человека. Ученый невысоко ценит те жизненные правила,  какие у Мари
являются общими с несколькими тысячами ее культурных  соотечественников. То,
что  его привлекает и так чарует в ней, - это ее  полная преданность научной
работе, предчувствие ее  одаренности, а также ее мужество и  благородство. У
этой изящной девушки и характер, и дарования большого человека.
     А ее правила? Но ведь он  тоже долго жил  по  правилам, пока  жизнь  не
взялась показать ему всю их нелепость. Он тоже давал себе слово не жениться.
Трагический конец  пылкой любви в  юности принудил его уйти в самого  себя и
вычеркнуть женщин из его жизни. Он  решил никогда не влюбляться.  Это благое
желание охранило его  от  пошлого  союза  и сберегло для  встречи с женщиной
редкой,  созданной  для  него.  Теперь  он  не  совершит  глупости,  упустив
возможность большого счастья и чудесного сотрудничества. Он хочет, чтобы эта
девушка-полька,   эта   женщина-физик,   ставшая   для   него   необходимой,
принадлежала ему.
     Свои намерения  он  мягко излагает мадемуазель  Склодовской.  Благодаря
такого рода разговорам, да и другим, более нежным,  благодаря взятой над ней
опеке, благодаря  непреодолимому, глубокому очарованию  своей личности  Пьер
Кюри мало-помалу превращает былую отшельницу в живого человека.

     * * *

     14 июля 1895  года  брат  Мари,  Юзеф, присылает ей  из  Варшавы теплое
поздравление семейства Склодовских:

     ...Поскольку ты теперь невеста  господина Кюри, я прежде всего шлю тебе
мои  самые  искренние  пожелания  найти  в замужестве столько  же счастья  и
радости,  сколько  ты заслуживаешь, и по моему мнению и по мнению  всех, кто
знает твое прекрасное сердце и твой характер.
     Я думаю, что ты  права, следуя  велению сердца, и ни один  справедливый
человек не может упрекнуть тебя за это. Зная тебя, я убежден, что всей своей
душой ты навсегда останешься полькой, а своим сердцем никогда не перестанешь
быть  членом нашего семейства.  Мы тоже  никогда не перестанем тебя любить и
смотреть на тебя, как на родную.
     ...Для меня во сто раз лучше знать, что ты живешь в Париже счастливой и
довольной, чем видеть тебя здесь сокрушенной, если бы ты вернулась на родину
ценою  своей  разбитой  жизни и жертвой чересчур утонченного представления о
своем долге. Теперь во что бы то ни стало мы должны видеться как можно чаще.
Крепко целую  тебя, дорогая  Маня, и еще  раз желаю  тебе  счастья, радости,
успеха.  Передай  своему  жениху  мой  теплый  привет. Скажи  ему,  что  я с
удовольствием принимаю  его как будущего  члена нашей семьи и предлагаю  ему
мою  безусловную  дружбу и  симпатию. Надеюсь,  что и он будет питать ко мне
уважение и дружбу.
     Искренне любящий тебя брат
     Юзеф.

     Спустя несколько дней Мари пишет подруге Казе и сообщает о своем важном
решении:

     Когда получишь  это  письмо, твоя Маня  уже  переменит свою  фамилию. Я
выхожу замуж  за того человека, о котором говорила  тебе  в  Варшаве прошлым
летом. Мне очень прискорбно  остаться навсегда в Париже,  но что  поделаешь?
Судьбе  было  угодно, чтобы мы глубоко  привязались  друг к другу, и мысль о
разлуке для нас невыносима.
     Я не  писала тебе  потому, что  все  решилось  совсем  недавно  и очень
быстро. Целый год я колебалась и не знала, на что решиться. В конце концов я
примирилась  с мыслью остаться  здесь. Как  только получишь  письмо, напиши:
Мадам Кюри. Школа физики и химии, улица Ломон, 42.
     Так буду я зваться впредь.  Мой  муж -  профессор в  этом  институте. В
будущем году я привезу его в Польшу познакомить с моей родиной  и представлю
его непременно моей названой сестре, а ее попрошу любить его.

     26 июля 1895 года Мари  в последний раз просыпается в комнате на  улице
Шатодэн. Чудесная, ясная погода. В лице дев