одукты питания  для всей  семьи,
составляя   разные   меню,   занимаясь  заготовкой   варенья,   Броня  стала
замечательной хозяйкой,  но  перспектива  посвятить домашнему хозяйству  всю
себя приводит ее в отчаяние. Мане  понятно ее мучительное состояние, так как
она  знает тайную мечту  Брони: поехать в  Париж,  получить там  медицинское
образование, вернуться в Польшу и стать земским  врачом.  Бедняжка Броня уже
скопила  маленький капитал, но жизнь за границей так дорога! Сколько времени
надо еще ждать?
     Такой  уж родилась Маня, что ее все время тревожит упадок духа  и явная
нервозность Брони. В тревоге Маня забывает  свои самолюбивые мечты. Забывает
свое   такое  же  влечение  к  "земле  обетованной",  свою  заветную  мечту:
перенестись  через  тысячи  километров, отделявших ее от  Сорбонны,  утолить
самую важную потребность  своей  природы  -  жажду  знания, вернуться с этим
драгоценным  багажом в Варшаву и  стать скромной  наставницей  своих дорогих
поляков.
     Такое сердечное участие в судьбе Брони вызвано не только узами кровного
родства,  но и  более возвышенной привязанностью  в  ответ на теплое чувство
Брони, которая после смерти матери  окружила Маню  материнскими  заботами. В
этой сплоченной  семье обе сестры чувствовали особое влечение друг к  другу.
Природные  свойства  их  душ   как-то  взаимно  дополнялись:  старшая  своим
практическим умом и  опытностью внушала младшей уважение, и Маня выносила на
ее   решение  все  вопросы  своей  повседневной  жизни.  Младшая  же,  более
застенчивая и увлекающаяся Маня, была для Брони юной замечательной подругой,
в которой чувство  дружбы усиливалось благодарностью, каким-то  неосознанным
желанием оплатить свой долг.
     И  вот  однажды, когда  Броня,  набрасывая на  клочке  бумаги  цифры, в
тысячный  раз подсчитывала деньги, которые были у нее в  наличии, а главное,
которых не хватало, Маня неожиданно говорит:
     - За последнее время я много размышляла. Говорила и с отцом. И думается
мне, что я нашла выход.
     - Выход?
     Маня подходит к своей сестре. Уговорить ее  на то, что задумала Маня, -
дело трудное. Приходится взвешивать каждое слово.
     -  Сколько месяцев ты  сможешь  прожить в  Париже  на свои  накопленные
деньги?
     -  Хватит на дорогу и на один год  занятий  в университете, -  отвечает
Броня. - Но ты же знаешь, что полный курс на медицинском факультете занимает
пять лет.
     -  Ты  понимаешь,  Броня,  что  уроками  по  полтиннику мы  никогда  не
выпутаемся из такого положения.
     - Что же делать?
     -  Мы  можем заключить  союз. Если  мы будем  биться каждый за себя, ни
тебе, ни мне не удастся  поехать за границу. А при моем способе ты  уже этой
осенью, через несколько месяцев, сядешь в поезд...
     - Маня, ты сошла с ума!
     - Нет. Сначала  ты  будешь жить на свои деньги. А потом я так устроюсь,
что  буду посылать тебе на жизнь,  папа тоже. А вместе с  тем  я буду копить
деньги и на свое учение  в  дальнейшем. Когда же ты  станешь  врачом,  поеду
учиться, а ты мне будешь помогать.
     На  глазах  Брони  проступают  слезы. Она  понимает  все величие такого
предложения. Но в Маниной программе есть один неясный пункт.
     - Одно мне непонятно. Неужели  ты надеешься зарабатывать столько денег,
чтобы и жить самой, и посылать мне, да еще копить?
     - Именно так!  - непринужденно  отвечает  Маня.  -  Я  нашла  выход.  Я
поступлю  гувернанткой  в  какое-нибудь  семейство.  Мне  будут   обеспечены
квартира, стол, прачка, а сверх того я буду получать в год рублей четыреста,
а то и больше. Как видишь, все устраивается.
     - Маня... Манечка!
     Броню  волнует  не  будущая  зависимость  Мани  от  других  людей.  Ей,
подлинной  "идеалистке", общественные предрассудки так же чужды, как и Мане.
Не  это...  а мысль, что Маня, давая ей возможность теперь  же приступить  к
высшему  образованию,  обрекает  себя  на  ремесленную  работу,  мучительное
ожидание. И Броня сопротивляется.
     - А почему мне ехать первой? Почему не обменяться  нам ролями? Ты такая
способная...  вероятно,  способнее  меня. Ты  очень быстро  пойдешь  вперед.
Почему же я?
     - Ах, Броня, не  строй  из себя дурочку! Да потому,  что  тебе двадцать
лет, а мне семнадцать! Потому, что ты уже  целую вечность бегаешь, хлопочешь
по хозяйству,  а я  располагаю своим временем как  хочу.  Да и папа  того же
мнения: вполне естественно,  что  старшая поедет первой. Когда  у тебя будет
практика,  тогда ты  осыплешь  меня  золотом  -  во  всяком  случае,  я  так
рассчитываю! Наконец-то мы сделаем что-то разумное, действительно полезное!

     * * *

     Сентябрьское  утро  1885  года,  в приемной  агентства по  найму  сидит
молоденькая девушка,  дожидаясь своей  очереди.  Из двух платьев она выбрала
самое  простое. На голове поношенная  шляпка,  шпильки кое-как  придерживают
светлые кудри, отпущенные несколько месяцев тому назад. Гувернантке, хотя бы
и "позитивистке", не полагается быть стриженой. Она должна  быть корректной,
обыкновенной, такой, как все.
     Дверь открывается.  Из нее  выходит  худая женщина с  унылым выражением
лица,  идет по приемной и перед выходом делает Мане прощальный жест. Товарка
Мани  по профессии. Сидя рядом  на  плетеных стульях, единственной мебели  в
приемной,  они успели  поговорить друг  с другом несколько  минут  и взаимно
пожелать удачи.
     Маня встает со стула и вдруг робеет. Машинально стискивает рукой тонкую
пачку  документов  и  каких-то  писем.   В  соседней  комнате  за  крошечным
письменным столом сидит полная дама.
     - Что вам угодно, мадемуазель?
     - Место гувернантки.
     - Имеете рекомендации?
     -  Да... Я уже  давала частные  уроки. Вот  рекомендательные письма  от
родителей моих учеников. Вот аттестат.
     Директриса агентства просматривает профессиональным  взглядом документы
Мани. Внимание  директрисы на чем-то останавливается. Она поднимает голову и
уже с большим интересом разглядывает молоденькую девушку.
     - Вы хорошо владеете немецким, русским, французским и английским?
     - Да, мадам.  Английским немного  хуже... Но могу преподавать  все, что
требуется  программой  казенных  учебных  заведений.  Я кончила  гимназию  с
золотой медалью.
     - А! Какие же ваши условия?
     - Полное содержание и четыреста рублей в год.
     -  Четыреста, - повторяет  дама ничего не выражающим тоном. - Кто  ваши
родители?
     - Мой отец учитель гимназии.
     - Хорошо. Я наведу, какие требуется, справки. Для вас у меня, возможно,
и найдется кое-что. А сколько же вам лет?
     -  Семнадцать, - отвечает Маня, густо  покраснев, но тут же  добавляет,
спохватившись: - Скоро восемнадцать.
     Дама  безупречным  "английским"  почерком  заносит  на  карточку  новой
кандидатки:
     "Мария  Склодовская.  Хорошие  рекомендации. Дельная.  Желаемое  место:
гувернантка. Плата: четыреста рублей в год".
     Она возвращает Мане ее бумаги.
     - Благодарю, мадемуазель. Когда будет нужно, я вам напишу.


     ГУВЕРНАНТКА

     Маня -  своей  двоюродной сестре  Хенрике  Михаловской, 10 декабря 1885
года:

     Дорогая  Хенрика,  со времени нашей разлуки я  веду жизнь пленницы. Как
тебе известно, я взяла место в семье адвоката Б. Не пожелаю и злейшему моему
врагу  жить  в таком аду! Мои  отношения с самой Б. в конце концов сделались
такими натянутыми, что я не вынесла и все ей высказала. А так как и она была
в таком же восторге от меня, как я от нее, то мы отлично поняли друг друга.
     Их дом  принадлежит к числу  тех богатых домов, где  при гостях говорят
по-французски  - языком французских трубочистов, где  по счетам платят раз в
полгода, но  вместе  с  тем бросают  деньги  на ветер  и  при  этом скаредно
экономят керосин для ламп.
     Имеют  пять человек прислуги, играют в либерализм, а  на  самом  деле в
доме царит беспросветная тупость.  Приторно  подслащенное злословие заливает
всех, не оставляя на ближнем ни одной сухой нитки.
     Здесь я постигла лучше, каков род человеческий. Я узнала, что личности,
описанные в романах, существуют и в действительности, а также то, что нельзя
иметь дела с людьми, испорченными своим богатством.

     Картина   беспощадная.   Написанная   человеком,  чуждым   злобе,   она
показывает, какой еще наивной была Маня и  сколько оставалось в ней иллюзий.
Входя  наугад  в  польскую  богатую   семью,  она  рассчитывала   там  найти
благодушных  родителей  и милых деток. Она была готова  привязаться  к  ним,
полюбить их. И какое жестокое разочарование!
     Письма  этой  молодой наставницы дают  нам возможность косвенным  путем
оценить превосходство окружения  родной  семьи, с  которой  она  только  что
рассталась.  Конечно,  и  в  своем  кругу   интеллигенции  Мане  приходилось
встречать ничтожных личностей,  но даже среди них  она не замечала  душевной
низости, корысти,  отсутствия чувства чести. У себя дома ни одно грубое  или
дурное слово не  доходило никогда до ее слуха. Семейные ссоры, злые пересуды
привели  бы Склодовских в  ужас.  Всякий  раз,  когда  Маня  сталкивается  с
глупостью,  мелочностью,  вульгарностью,  мы  видим,   что   она   изумлена,
возмущена.
     Высокие духовные качества спутников Маниной юности, их яркая умственная
культура позволяют найти ответ на одну загадку...  Почему окружающие Маню не
заметили  в  ней  еще  раньше  ее призвания, ее особых дарований? Отчего  не
послали ее в Париж учиться, а позволили стать гувернанткой?
     Среди исключительно одаренных личностей, рядом с тремя молодыми людьми,
получавшими  один   за  другим  дипломы  и  медали,  такими  же  блестящими,
честолюбивыми,  горячими  в  работе, как и  сама Маня, будущая Мари Кюри  не
казалась исключением.  Другое дело в среде ограниченных  людей - там большие
дарования  сразу дают  о себе  знать,  вызывают  удивление, толки. Здесь  же
растут под одной кровлей Юзеф,  Броня,  Эля, Маня - все  наделенные большими
способностями и знаниями. Вот почему ни старики, ни  молодежь этой семьи  не
разглядели в  одном из молодых ее членов  проявление большого, особого  ума.
Никто еще не замечает, что Маня - человек другого склада, не такого, как  ее
брат и сестры. Да об этом она не подозревала и сама.
     Сравнивая  себя  со  своими  близкими,  Маня  по  скромности  склонна к
самоуничижению. Но когда новая профессия вводит Маню в буржуазные семейства,
то превосходство ее бросается в глаза.  Это понимает даже сама Маня. Молодая
девушка  не ставит ни во что превосходство по родовитости и по богатству, но
гордится  своей семьей и воспитанием. В первых  же оценках, какие  она  дает
своим "хозяевам",  проглядывает  временами презрительное отношение к  ним  и
невинная гордость.
     Из своего  первого опыта Маня извлекала не только философский взгляд на
человеческий род и на "людей, испорченных своим богатством". Она поняла, что
ее план, изложенный недавно Броне, требует серьезных изменений.
     Принимая место в родном  городе, Маня надеялась заработать значительную
сумму  денег и  вместе  с  тем не  обрекать  себя на  тяжкое  изгнание.  Для
новоиспеченной  наставницы остаться  здесь,  в Варшаве,  было облегчением ее
тяжелого труда. Это значило  жить вблизи  родного  очага, иметь  возможность
каждый  день  поговорить, хотя  бы минутку, с  отцом,  поддерживать связь  с
друзьями  по  "Вольному  университету",  а  может  быть  -  кто  знает?  - и
продолжить свое образование на вечерних курсах.
     Но  одна  жертва  вызывает  другую, нельзя жертвовать собой наполовину.
Жребий, избранный  юной  Маней,  оказывается еще недостаточно  суровым.  Она
зарабатывает  не столько, сколько нужно, а тратит  слишком много. Полученные
за уроки деньги расходятся  по мелочам  на  ежедневные  покупки,  и  в конце
месяца остаток заработка выражается ничтожной суммой. А между тем надо  быть
готовой поддержать Броню, которая уехала вместе с Марией Раковской в Париж и
живет в Латинском квартале очень бедно. Кроме того, близится отставка самого
Склодовского. Скоро и старику понадобится помощь. Как тут быть?
     Маня  недолго  находится  в  раздумье.  Недели  две-три  тому  назад ей
предлагали  хорошо оплачиваемое  место в провинции.  Она принимает его.  Это
скачок  в  неизвестность. Придется на  целые годы покинуть близких,  дорогих
людей, жить  в  полном  одиночестве.  Что  делать!  Жалованье там  больше, а
тратить деньги в затерянной глуши не на что.
     -  Я так люблю жить на свежем воздухе! - утешала себя Маня. - Как это я
не подумала об этом раньше?
     О принятом решении она сообщает своей двоюродной сестре Хенрике:

     Я  буду  надолго  лишена  свободы,  так  как  решила,  после  некоторых
колебаний,  взять место  в  Плоцкой губернии с оплатой пятьсот рублей в год,
начиная с первого января. То  самое  место, которое мне  предлагали  не  так
давно и которое  я упустила.  Хозяева  недовольны  теперешней гувернанткой и
хотят меня. Впрочем, весьма возможно,  что я им не понравлюсь  точно так же,
как и прежняя...

     1 января  1886 года,  угрюмое  морозное утро,  день отъезда  - одна  из
тяжких дат в жизни Мани. Она бодро прощается с отцом, еще раз записывает ему
свой адрес: "Марии Склодовской. Господину и госпоже З.В.Щуки через Пшасныш".
     Маня  садится в вагон. Еще  одну минуту  она видит  отца, успевает  ему
улыбнуться. И затем сразу  ее  охватывает неведомый  гнет одиночества. Одна,
первый раз в жизни совсем одна!
     Внезапный страх  охватывает этого восемнадцатилетнего  ребенка.  Сидя в
поезде, мчавшем  ее  к  какому-то чужому дому, Маня  трепещет  от  робости и
страха. Что  будет,  если новые хозяева  окажутся похожими на предыдущих?  А
вдруг старик Склодовский заболеет в ее отсутствие?
     Десятки   мучительных  вопросов  осаждают  девочку,  в  то  время  как,
притулившись у  вагонного  окошка, она  смотрит при свете угасающего  дня на
сонные снежные долины и утирает кулачком набегающие слезы.
     Три часа в  вагоне,  а затем  еще  четыре на  лошадях.  Муж  и жена  З.
управляют имениями князей  Чарторыжских  и сами арендуют часть их владений в
ста  километрах к  северу от  Варшавы.  Подъехав  к дверям  дома в  морозной
темноте, разбитая  усталостью  Маня, как  сквозь сон,  видит  высокую фигуру
хозяина, бесцветное лицо его  жены и устремленный  на нее настойчивый взгляд
детей, сгорающих от любопытства.  Наставницу встречают любезными  словами  и
горячим чаем.
     Хозяйка дома ведет  Маню на  второй этаж, в отведенную  ей комнату,  и,
побеседовав несколько минут, оставляет девушку  одну  в  обществе  ее жалких
чемоданов.
     3 февраля 1886 года Маня пишет Хенрике:

     Вот уже месяц, как я  живу  у З. Время достаточное, чтобы  привыкнуть к
новому  месту.  З.  - отличные  люди. Со  старшей  дочерью, Бронкой, у  меня
завязались дружеские отношения, которые способствуют приятности моей здешней
жизни. Что касается моей ученицы Андзи, которой исполнится скоро десять лет,
то это ребенок послушный, но избалованный и взбалмошный. Но, в конце концов,
нельзя же требовать совершенства!
     В этой местности все бездельничают,  думают только об удовольствиях,  а
так как наша  семья держится  несколько в  стороне  от этих хороводников, то
является  "притчей во  языцех". Представь себе, что через неделю после моего
прибытия обо мне говорили уже неодобрительно, и только потому, что я, еще не
зная никого, отказалась  ехать на бал в Карвач, центр всех здешних  сплетен.
Мне не пришлось жалеть  об этом, так как мои хозяева вернулись с бала лишь в
час  дня;  я была  рада, что  избежала  такого испытания, да еще в то время,
когда я чувствую себя далеко не совсем здоровой.
     В рождественский сочельник  состоялся у нас  бал. Я очень развлекалась,
наблюдая за гостями, достойными карандаша какого-нибудь карикатуриста.
     Молодежь  весьма  неинтересна: барышни -  это  бессловесные  гусыни,  и
открывают  рот  только  тогда,  когда  с  громадными усилиями  их  вынуждают
говорить. По-видимому, бывают и другие, более  умные и развитые. Но покамест
Бронка (дочь  моих хозяев)  представляется мне редкой жемчужиной и по своему
здравому уму, и по своим взглядам на жизнь.
     Я занята  семь  часов  в  день:  четыре часа  с Андзей, три с  Бронкой.
Немножко  много,  но  что поделаешь! Комната  моя наверху,  большая,  тихая,
приятная. Детей  у  З. целая  куча: три сына в Варшаве (один в университете,
два в пансионе);  дома - Бронка (18 лет), Андзя (10 лет), Стась - трех лет и
Маричка - малютка шести месяцев. Стась очень забавный. Няня сказала ему, что
Бог - везде; Стась с выражением некоторой тревоги  на лице спрашивает: "А он
меня не схватит? Не укусит?" Вообще, он потешает нас неимоверно!

     Маня  прерывает  свое  писание,   кладет   перо   на  письменный  стол,
придвинутый к самому  окну, и,  не  боясь  холода,  выходит на балкон.  Вид,
открывающийся  с балкона, еще способен вызывать у нее смех! Разве не смешно,
когда  ты,  отправляясь  в  одинокую усадьбу, воображаешь  себе  деревенский
пейзаж: луга, леса, а вместо этого, открыв впервые свое окно, видишь высокую
фабричную  трубу,  которая  лезет тебе в глаза  и  заволакивает небо грязной
сажей, изрыгая черный столб дыма?
     Кругом,  на несколько  километров,  -  ни лесочка, ни лужочка;  везде -
свекла  и  свекла, только  однообразные  свекловичные поля.  Осенью  вся эта
бледная, землистая свекловица наваливается  на телеги, запряженные волами, и
тихим  ходом влачится на сахарный  завод. Только для  этого  завода работают
крестьяне:  сеют,  полют  и  копают свеклу.  Только  вокруг  этих  тоскливых
кирпичных красных  зданий жмутся хаты маленькой деревни Красиничи. Даже река
становится рабой завода, бежит к нему прозрачными струями, а  от него уходит
грязной, покрытой какой-то мутной, липкой пеной.
     Сам господин З., известный  агроном, знаком с новой техникой.  Господин
З. владеет большей  частью акций этого завода.  В  доме  З., как и в  других
домах, главным предметом забот и разговоров является завод.
     Ни в чем ни малейшего признака чего-нибудь величественного! Даже завод,
при всем своем размере, - предприятие посредственное, таких, как он, в уезде
целые  десятки. Само поместье Щуки небольшое: всего  двести гектаров  -  для
этих мест пустяк.
     Семейство З. богато, но  не очень.  Их дом  по виду и укладу,  конечно,
лучше соседских  ферм,  однако же при  всем  желании его не назовешь замком.
Вернее говоря,  это  старомодная дача, вроде большого одноэтажного  барака с
двускатной крышей,  нависшей  над тускло-белыми  оштукатуренными стенами,  с
беседками из  дикого винограда и сплошь застекленными верандами,  где гуляют
сквозняки.
     Есть только одна уступка красоте: небольшой  парк  перед домом,  летом,
по-видимому,  очень  милый благодаря  лужайкам,  кустарнику и  площадке  для
крокета, огражденной  ровно  подстриженными ясенями.  По  другую сторону, за
домом, разбит  фруктовый сад.  За  ним  виднеются  четыре красные  крыши над
амбаром, конюшнями на сорок лошадей и скотными дворами на  шестьдесят коров.
А дальше до самого горизонта тянутся глинистые свекловичные поля.
     "Ну что ж!  Я устроилась не так уж плохо! - думает Маня,  затворяя свое
окно. -  Завод, конечно, не красив. Но благодаря ему эта провинциальная дыра
немного оживленнее других.  Все  время  люди  то  приезжают из  Варшавы,  то
возвращаются  в нее.  На самом  заводе есть небольшой кружок  из  инженеров,
управляющих  -  кружок не  неприятный.  Там  же,  в  библиотеке можно  брать
журналы, книги. У госпожи З. характер скверный, но женщина она не злая. Если
она  обращается  с  гувернанткой, то  есть  со мной, не всегда деликатно, то
происходит это, несомненно, потому, что она сама бывшая гувернантка, которой
слишком рано повезло  в жизни. Муж ее очаровательный  мужчина,  старшая дочь
просто   ангел,  а  остальные  дети  сносны.  Я  должна   чувствовать   себя
счастливой!"
     Согрев руки у громадной печки, занимающей цел