отца   оказываются
развратниками, собравшими  из  молодых  невинных  девушек  настоящий  гарем.
Бедняжки подвергаются всем видам сексуального поругания и, как замечает одна
из них, единственной форме наказания - бичеванию. Софи теряет невинность, но
предварительно насилуется всеми иными способами. После этого ее освобождают.
Гарем в Сент-Мари-Дю  Буа  распадается,  так  как  двое  из  отцов  получают
должности, сулящие им богатство и влиятельное положение в Церкви. Далее Софи
попадает руки в негодяев, среди  которых  находится  Дальвилль.  Его  высшим
достижением является умение убивать любовниц таким  образом,  чтобы,  прежде
чем  умереть,  они  еще  долго  бились  в  агонии.  Банду  арестовывают,   и
добродетельную Софи тоже задерживают. После встречи с преступницей Дюбуа,  а
также одним из  отцов  Сент-Мари-де-Буа,  обвиненная  в  краже,  убийстве  и
поджоге, она прибывает в Лион. Вот тогда-то ее и замечает Жюльетта,  графиня
де  Лорсанж,  сама  совершившая   нераскрытое   убийство.   Заинтересованная
девушкой, она просит ту поведать ей свою историю. Когда та заканчивает  свой
рассказ, Жюльетта признает в Софи свою сестру  Жюстину.  Все  становится  на
свои места, и многострадальная  героиня  обретает  свободу.  Но  радость  ее
преждевременна, так как вскоре она получает хорошо продуманный удар. Вопреки
тяжким испытаниям, выпавшим на ее долю, вопреки страданиям  и  даже  смерти,
она остается добродетельной и вызывает восхищение.
   Жюльетта, графиня де Лорсанж, тотчас выходит  из  дома,  взяв  с  собой
немного  денег,   и   приказывает   заложить   карету.   Остальное   графиня
предоставляет  господину   де   Корвилю,   намекнув,   что   хочет   сделать
благочестивый завещательный  отказ.  Стремглав  полетев  в  Париж,  Жюльетта
вступает в монастырь кармелиток, где на протяжении последних нескольких  лет
слывет образцом и примером для всех и каждого, заслужив эту честь как  своей
большой набожностью, так и мудростью духа и пристойностью поведения... О вы,
кто читает эти строки, смогли бы вы извлечь из этого такую выгоду,  как  эта
земная, но исправившаяся женщина? Смогли  бы  вы  подняться  до  того,  дабы
уверовать, что истинное счастье кроется в сердце добродетели? Выходит,  если
Господь позволяет, чтобы добродетель подвергалась  на  земле  гонениям,  это
значит только одно: он готовит ее к славной награде на небесах.
   Кроме значения, которое имели "Злоключения добродетели" как философская
притча, произведение обладало еще одним литературным достоинством. Позже это
подхлестнуло популярность "Жюстины". Тема красоты и добродетели в  отчаянном
положении  довольно  типична  для  европейской  художественной   литературы,
особенно после публикации в 1740-1741  году  "Памеллы,  или  Вознагражденной
добродетели" Сэмюэля Ричардсона.  Она  нашла  повторение  во  втором  романе
Ричардсона "Кларисса" (1756),  а  потом,  в  1782  году,  в  более  циничном
воплощении - в "Опасных связях" Лакло. На более популярном уровне красота  и
добродетель  доминировали  в  готическом  романе,  таком  близком  по   духу
произведениям Сада, которым он так восхищался, расточая похвалу в адрес  его
авторов. Маркиз считал, что Мэтью Грегори Льюис в своем более откровенном по
сексуальности "Монахе", публикация которого в 1796 году  в  Лондоне  вызвала
обвинительный приговор генерального прокурора,  даже  превзошел  "гениальное
воображение", как он выражался, миссис Радклиф.
   Связь между готическим романом  и  произведениями  садистской  тематики
даже в рамках щепетильной английской культуры оказалась  более  тесной,  чем
полагали и читатели их создатели. В  1798  году  "Минерва  Пресс",  цитадель
литературной  культуры  для  читательниц,  опубликовала   "Нового   монаха".
Монастырь Сен-Клер в романе Льюиса преобразился в школу-интернат для молодых
особ, где кипели запретные, пышущие жаром страсти и даже имелась комната для
флаггеляции, где совершалось возмездие.  "Кто  знает,  что  могло  произойти
между вами!" - говорит миссис Род Алисе. "Я сдеру  с  вас  шкуру,  мадам,  и
тогда посмотрим, можно ли эту любовь изгнать  из  вас  плетью:  всему  виной
романы, которые вы читаете. В комнате для порки с  этим  быстро  разберутся.
Скажите привратнику, пусть закатает свой короткие рукава - работы хватит  на
весь вечер". Джошуа Пентатейч, священник методистской церкви,  перехвативший
записку любовника, замечает: "Я исполнил свой долг, теперь пусть  привратник
постарается".
   "Новый монах" являет не только тонкое  сплетение  готики  и  садизма  в
художественной   литературе   тех   дней.   Он   также   в   полном    свете
продемонстрировал, что  готический  роман  был  всего-навсего  благоприятной
почвой  для  страстей  и  мечтаний  матерей  и  дочерей   среднего   класса,
обеспечивших ему такой коммерческий успех.  Поскольку  роман  предназначался
для читательниц среднего класса,  готические  произведения  заимствовали  их
житейский опыт и облачали его в экстравагантное  платье,  чтобы  создавалось
впечатление, что приключения  выходят  за  рамки  обыденности.  Несмотря  на
мрачные замки, зигзаги молний на фоне апеннинских небес, зловещие пейзажи  и
далекие стоны, сказки, как правило, к всеобщему  удовлетворению  завершались
благопристойно. Негодяи с именами типа Монтони или Шедони оказывались  всего
лишь несговорчивыми дядьями или  непонимающими  отцами.  Героини  с  именами
Джулия и Эмили  были  благоразумными  представительницами  среднего  класса.
Дрожащая красавица, запертая в логове тирана, -  это  приукрашенный  вариант
непослушной дочери, отправленной в постель без ужина.  Своды  Сан-Стефано  в
Неаполе с далекими криками истязаемых жертв -  ничто  иное,  как  причитания
испорченной, с дурными манерами, дочери, разносящиеся по  спальне.  Отдавать
дань  справедливости  жанру  пришлось  Саду  и   другим   авторам,   вдоволь
насмотревшимся на ужасы политического террора.
   Рассуждения маркиза относительно готического романа  появились  в  1800
году в "Преступлениях из-за любви". "Злоключения добродетели"  увидели  свет
двумя годами  раньше  первой  публикации  Анны  Радклиф,  и  на  десятилетие
опередили ее наиболее  знаменитые  романы  -  "Удольфские  тайны"  (1794)  и
"Итальянец, или Исповедальня черных грешников" (1797). Но этот  литературный
жанр процветал в Англии со времен выхода  в  свет  "Замка  Отранто"  Горацио
Уолпола в 1764 году. Его влияние стало еще  более  заметным  в  тот  период,
когда Сад переписывал свой первый роман, превращая его в "Жюстину".
   Маркиз  в  1800  году   указал   на   слабость   подобной   литературы,
приспособленной для благополучного среднего класса, ограждающей домохозяек и
дочерей от больших проблем европейской жизни, которых в  восемнадцатом  веке
хватало с избытком. "Не существовало ни одного человека,  кто  за  последние
четыре-пять лет не пережил бы  большего  несчастья,  чем  то,  что  способен
нарисовать в литературе самый лучший романист за столетие. Поэтому  возникла
необходимость призвать на помощь адские силы, дабы возбудить интерес и найти
в царстве фантазии те вещи, которые нам и без того слишком хорошо  известны,
благодаря исследованию повседневной жизни человечества в  этот  век  стали".
Мягкость английской готики выглядела совершенно неприемлемо  на  французский
взгляд Сада. Более того, сентиментальность романтизма, нежные чувства героев
и  героинь  художественной  литературы  конца  восемнадцатого  века  сделала
подобные  фигуры   вполне   пригодными   для   мук   и   испытаний   суровой
действительности. Чувствительность, высмеянная  Джейн  Остин  в  "Чувстве  и
чувствительности", также делала действующих лиц романов более подходящими, -
чем их сильные предшественницы, объектами для достижения целей Сада.
   Описания  маркизом  Сент-Мари-де-Буа  или  крепости  Роланд,  вероятно,
послужили для Анны Радклиф прототипом при создании ландшафта в  Удольфо  или
сводов Сан-Стефано в "Итальянце". Но для добродетельной и  красивой  героини
Сада нет спасения, как нет надежды, что все, как выясняется, было  хорошо  с
самого начала. Повторяющиеся звенья цепи ужасов заканчиваются изнасилованием
или содомией, кнутом или каленым железом, реальностью бурбонских  репрессий,
смешанных с революционным насилием.
   Даже   на   сравнительно   менее   жестоких   страницах    "Злоключений
добродетели", когда Дальвилль  ведет  Софи  в  замок  бандитов,  радклифский
пейзаж является не более чем прелюдией к вещам, не  известным  более  мягкой
готической литературе.  Как  и  в  сцене  похищения  Роландом  в  "Жюстине",
Дальвилль и его красивая жертва идут горными ущельями,  пока  не  появляется
мрачное строение, "возвышающееся на самом  краю  жуткой  пропасти,  которое,
казалось, балансирует на остроконечной вершине скалы, и может служить местом
обитания разве что призраков, но  никак  не  живых  людей".  На  фоне  столь
романтического  описания  героиня  вскоре  становится  пленницей   в   замке
Дальвилля. Далее совершается то, что  представляется  совершенно  немыслимым
для готического буржуазного романа - ее бесцеремонно раздевают и привязывают
к колесу вместе с другими девушками. В таком положении им не  избежать  ласк
бандитов или плети Дальвилля.
   Сад  наносит  еще   один   чувствительный   удар   по   сентиментализму
традиционной готики: он измышляет  некую  привязанность,  возникающую  между
героиней и отдельными из ее  преследователей,  словно  намекая  на  признаки
мазохизма в Софи. Ее приводят  к  Брессаку,  который  вознаграждает  девушку
безразличием к такой любви и заставляет  ее  высечь.  Он  женоненавистник  и
гомосексуалист, единственный  мужчина  на  протяжении  всего  повествования,
который так и не переспал с ней. Она  проявляет  некоторую  привязанность  к
Дюбуа и даже искорку интереса к Антонену, одному из отцов  Сент-Сари-де-Буа.
Но выше любой личной привязанности стоит верность собственной добродетели  и
страданиям, которые она ради ее терпит. Во время первой встречи с Дюбуа Софи
клянется   скорее   согласиться   переносить    страдания    из-за    своего
добродетельного поведения, чем наслаждаться богатством мира,  которое  может
свалиться на нее в результате преступной деятельности.  Сад  утверждал,  что
награда ей уготована на небесах. Хотя в  свете  последних  теорий  мазохизма
может возникнуть вопрос: а не получала ли она вознаграждение непосредственно
на страницах романа?

   2. Алина и Валькур

   Самой  крупной  из  публично  признанных  работ   Сада   является   его
"философский роман", над которым он трудился в Бастилии с 1785 по 1788 годы.
Он был опубликован в восьми  томах  в  1795  году,  сразу  после  того,  как
печатный процесс прервался из-за ареста и казни издателя Жируара.
   По плану роман должен состоять из серии  писем  в  духе  Ричардсона,  в
которых описывалась несчастная любовь  Алины  и  Валькура.  Все  это  весьма
напоминало  "Клариссу".  Сад  уже  читал  это  произведение,  вызвавшее  его
восхищение. Ситуация, в которой действуют герои, довольно банальна. Алина  -
дочь президента де Бламона. Она  влюбляется  в  бедного,  но  благочестивого
Валькура. Ее мать одобряет выбор дочери, но ему противостоит  расчетливый  и
похотливый Бламон. Вместо этого  он  делает  необходимые  приготовления  для
брака чистой сердцем Алины с одним из своих приятелей, развратным  и  трижды
вдовым финансистом, Долбургом. Бламон пускается во  все  тяжкие,  только  бы
навязать свою волю Алине, а также собственной жене, которую, в конце концов,
отравляет  руками  соблазненной  им  горничной.  Он  предпринимает   попытку
подкупить, а потом и убить Валькура. В завершение Бламон  и  Долбург  увозят
девушку в уединенный дом, чтобы продолжить  там  уговоры.  Оказавшись  в  их
руках, Алина обращается к единственному  доступному  ей  средству  сохранить
верность самой себе и Валькуру: она совершает самоубийство.
   В повествовании  встречается  ряд  второстепенных  женских  персонажей.
Наиболее интересным из них является Софи.  Бламон  считает  эту  юную  особу
своей незаконной дочерью. Тем не менее это  не  мешает  ему  избивать  ее  и
совершать над ней сексуальное надругательство. Сие придает роману  намек  на
инцест, свойственный ряду повестей Сада в "Преступлениях из-за  любви",  над
которыми он работал в то же время. Но  в  этом  романе  такое  предположение
опровергается: Бламон узнает, что Софи - вовсе не его ребенок.
   "Алина и Валькур" по своему основному сюжету также  является  тщательно
продуманной повестью об испытаниях добродетели. Сад  хорошо  потрудился  над
созданием  характеров.  Эта  работа  представляется   благодарной   попыткой
продолжить развитие сентиментального романа с того места,  где  его  оставил
Сэмюэль Ричардсон. Длительное  раскручивание  основного  сюжета  прерывается
двумя   яркими   рассказами   путешественников,   настолько   перегруженными
подробностями и сильными по описанию, что  отвлекают  внимание  читателя  от
главных персонажей.
   Повествование  Сенвилля  в  какой-то  степени  похоже  на   продолжение
четвертой  книги  "Путешествий  Гулливера",  в  котором  автор  развенчивает
моральные  традиции  европейского  общества,  сравнивая  их  с  примитивными
человеческими  культурами.  Повествование  Свифта  словно   переписано   под
впечатлением путешествий капитана Кука. В  романе  на  какое-то  время  даже
появляется сам Кук, когда возникает подозрение, что пропавшая Леонора  может
находиться на  борту  корабля  ее  Величества  "Дискавери".  Путешествуя  по
Западной Африке и Тамо,  Сенвилль  открывает  для  себя  причудливые,  дикие
племена, используемые автором с той же целью, с какой Свифт использовал иеху
и уйхнхнмов в путешествиях капитана Гулливера. Характерной  для  Сада  темой
остается утверждение об отсутствии единого морального  кодекса,  основанного
исключительно на законах и традициях человеческого общества.  В  силу  того,
что мораль и добродетель на  этой  стадии  являются  логической  нелепостью,
Сенвилля  с  традициями  Бубуа  знакомит  Сармиенто,  португалец,   "ставший
туземцем" (как сказано о нем в повествовании).
   "Пока мы разговаривали, Сармиенто водил  меня  из  комнаты  в  комнату,
чтобы я мог увидеть весь дворец, за  исключением  содержащихся  в  секретном
месте гаремов, составленных из наиболее прекрасных экземпляров обоего  пола.
Но ни один из смертных не мог переступить их порога.
   - Все девушки принца, - продолжал Сармиенто, - их  двенадцать  тысяч  -
подразделяются на четыре класса. К той или иной  группе  он  относит  женщин
после того, как ему в руки юных особ передает выбравший их для него мужчина.
Самые высокие и сильные девушки, прекрасного телосложения, составляют отряд,
из  которого  формируют  охрану  дворца.  Группа,  известная  под  названием
"пятьсот рабынь", составлена из тех, что подчиняются охранницам, о которых я
уже говорил. Сюда обычно входят девушки в возрасте от двадцати  до  тридцати
лет. На них лежит ответственность обслуживать  принца  во  дворце,  а  также
ухаживать за садом.  Как  правило,  они  созданы  для  выполнения  лакейской
работы. Третий класс составлен из  девушек  в  возрасте  от  шестнадцати  до
двадцати,  помогающих  при  жертвоприношениях.   Прекрасные   создания   для
приношения жертвы богам выбираются именно из этой  группы.  Четвертый  класс
составляют наиболее красивые и прелестные девушки младше шестнадцати лет. Из
этой группы отбираются юницы для интимных  утех  принца.  Если  бы  попалась
белокожая девушка, ее сразу бы определили в этот же класс.
   - А такие попадались? - торопливо перебил я.
   - Пока нет, - ответил португалец,  -  но  принц  жаждет  иметь  их.  Он
прилагает всевозможные усилия, чтобы заполучить хотя бы одну.
   При этих словах надежда, похоже, возродилась в моем сердце.
   - Несмотря на  такое  групповое  деление,  -  продолжал  португалец,  -
девушки любого класса могут  стать  объектом  жестокости  тирана.  Когда  он
выбирает ту или иную, то  посылает  офицера,  дабы  нанести  ей  сто  ударов
плетью. Этот признак  благосклонности  походит  на  носовой  платок  султана
Византии. Он свидетельствует о чести, выпавшей на ее долю. Потом она следует
во дворец, где удостаивается свидания с принцем. Поскольку в  один  день  он
использует значительное количество девушек, сообщение, о котором  я  говорил
тебе, получают каждое утро множество избранниц.
   Мысль об этом заставила меня содрогнуться. "О, Леонора, - сказал я  про
себя, - если ты попала руки такого чудовища, и  я  не  могу  защитить  тебя,
может ли быть, чтобы твое прелестное тело,  обожаемое  мною,  оказалось  так
неучтиво высечено?"...
   Я последовал за свои проводником,  который  проводил  меня  в  особняк,
построенный в стиле покоев принца, разве что без того размаха. На  камышовых
подстилках два молодых негра накрыли нам ужин. Мы сели на  африканский  лад,
поскольку  наш   португалец   стал   настоящим   туземцем,   переняв   нормы
нравственного поведения  и  обычаи  местного  народа,  в  обществе  которого
очутился.
   Принесли  кусок  жареного  мяса,  и  мой  набожный  господин   произнес
благодарственную молитву (ибо  религиозные  убеждения  никогда  не  покидают
португальцев), затем предложил мне ломтик разрубленной туши, поставленной на
стол.
   Меня помимо воли проняла дрожь. , - Братец, - сказал я  с  нескрываемым
беспокойством, - дай мне честное слово европейца. Не  может  ли  это  блюдо,
которым ты меня сейчас потчуешь, случайно  быть  кусочком  бедра  или  попки
одной из тех девушек, чья кровь совсем недавно пролилась  на  алтарь  твоего
повелителя?
   - Что? - холодно отозвался португалец. - Почему тебя  волнуют  подобные
банальности? Неужели  ты  думаешь,  что  можно  жить  здесь,  не  подчиняясь
традициям этой страны?
   - О,  черный  прихвостень!  -  вскричал  я,  вскакивая  из-за  стола  и
чувствуя, как меня выворачивает наизнанку. - От твоего угощения у меня дрожь
по телу! Я скорее сдохну, чем прикоснусь к нему! И над этим жутким блюдом ты
смеешь еще просить  господнего  благословения?  Ужасный  человек!  Когда  ты
подобным образом стараешься сочетать преступление  и  верования,  становится
ясно, что ты не собираешься скрывать из какой страны ты  родом!  Держись  от
меня подальше! Мне давно следовало понять, кто ты есть на  самом  деле,  без
твоей помощи!
   Я в ужасе уже намеревался покинуть дом, когда Сармиенто удержал меня.
   - Постой, - произнес он. - Я прощаю тебе это отвращение. Отнесем его на
счет привычного тебе мышления и патриотических предубеждений. Но ты заходишь
слишком  далеко.  Тебе  нужно  прекратить   создавать   себе   трудности   и
приспособиться к своему нынешнему окружению. Мой дорогой друг, отвращение  -
это всего лишь слабость, незначительный дефект твоего характера, от которого
мы не стремились избавиться по молодости и который завладевает нами, если мы
ему позволяем.... Когда я прибыл сюда, то, как и ты, оказался  под  влиянием
национальных предрассудков. Я видел недостатки во всем и считал, что все это
абсурдно. Обычаи этого народа пугали меня не  меньше,  чем  их  нравственные
устои. И все же я теперь в значительной степени похож на них. Мы  в  гораздо
большей  степени  являемся  созданиями,  для  которых  главенствующее  место
занимают привычки, а  не  наследуемая  природа,  мой  друг.  Природа  просто
создает нас, а формирует нас привычка. Нужно быть идиотом, чтобы верить, что
такое понятие, как добро, в плане морали существует на самом деле. Все  типы
поведения, от одной крайности до другой, хороши или плохи в  зависимости  от
страны, выносящей суждение. Человек разумный, намеревающийся жить в  мире  и
согласии, приспособится к любому климату, в котором окажется. Когда я был  в
Лиссабоне, то вел себя точно так же, как ты сейчас. Здесь  в  Бутуа  я  живу
так, как и местные негры. Что, скажи на милость, хотел  бы  ты  получить  на
ужин, если не желаешь есть пищу,  которую  едят  все?