двусмысленности.  В  рукописи  Сада,   где   он
рассказывает об ужасах резни, присутствуют добавленные  между  строк  слова:
"но  они  были  справедливы".   Почему?   Иных   высказываний   относительно
справедливости беспримерной бойни у  маркиза  не  имеется.  Не  исключается,
однако, возможность, что добавку эту он сделал, дабы обезопасить себя на тот
случай, если письмо будет вскрыто кем-то еще, кроме Гофриди.
   Другие свидетельства отношения Сада к происходившему проявятся в начале
1793 года, когда он будет назначен  присяжным  революционного  трибунала,  и
июле того же года выдвинут на должность председателя суда.  В  сардоническом
письме Гофриди он предупредит своего адвоката о присылке денег; в  противном
случае пусть ожидает вынесения смертного приговора.  Но  его  мрачная  шутка
едва ли нашла одобрение. В январе взошел на эшафот Людовик XVI, в октябре за
ним последовала Мария-Антуанетта. По мере того как не удавшийся  эксперимент
по установлению конституционной  монархии  переходил  в  террор,  количество
доносов и казней разрасталось, словно снежный  ком.  В  ситуации  1793  года
положение Сада в роли судьи выглядело необычным, если не сказать уникальным.
Маркиз сам оказался в тени гильотины. Несмотря на то, что когда-то высек Роз
Келлер и являлся участником марсельского  скандала,  несмотря  на  торжество
злодеев и  убийц  в  его  романах,  сам  он  из  моральных  соображений  был
противником  высшей   меры   наказания.   Его   точка   зрения   не   лишена
целесообразности, поскольку Сад утверждал, что всякое наказание бессмысленно
и омерзительно, если не направлено на перевоспитание преступника. В те  дни,
когда кровь текла рекой, он проповедовал гуманизм и стоял за мир и  порядок.
Мрачные, полные  драматизма  сцены  жестокости,  двигавшие  действие  в  его
повествованиях, казалось, ушли на второй план. Для них не могло быть места в
мыслях маркиза, пока не минует политический кризис. Его  соратники-присяжные
не могли не заметить, что в тех случаях, когда  представлялась  возможность,
Сад прилагал максимум  усилий,  чтобы  установить  невиновность  представших
перед трибуналом людей. В своем стремлении спасти таких  людей  от  обычного
для подобных случаев смертного приговора он вел себя "непатриотично".
   Его  поведение,  естественно,  не  вязалось   с   репутацией   монстра,
проделавшего непотребные  вещи  с  Роз  Келлер  и  Мариэттой  Борелли  и  ее
компаньонками. Но Сад продолжал в том же духе  и  подверг  себя  смертельной
опасности. 6 апреля на собрании секции Пик он столкнулся  со  своим  тестем,
президентом де Монтрей. Они не виделись  пятнадцать  лет,  и  теперь  старик
отчаянно пытался сыграть роль лояльного республиканца. "Я  предвижу  момент,
когда он пригласит меня к себе домой", -  лаконично  заметил  Сад  по  этому
поводу.  13  апреля,  сообщив  Гофриди  о  получении  должности   присяжного
революционного трибунала, он добавил, что к  нему  наведывался  Монтрей.  Их
роли самым невероятным образом поменялись. Опальный вершитель судеб  старого
режима и его семья являлись наиболее подходящей мишенью для доноса и  самыми
первыми кандидатами на гильотину.  Старый  судья  пришел  просить  защиты  у
нового. Разоблачение могло последовать с минуты  на  минуту.  Маркиз  выбрал
исключительно опасный объект для проявления милосердия.
   Несмотря  на  требования   кровопролития,   имелся   список   семейств,
попадавших  под  защиту  нового  режима,  которым  не  грозила   сиюминутная
опасность быть признанными врагами Революции.  К  этому  списку,  по  своему
собственному усмотрению, Сад добавил Монтреев. "Такой будет моя месть им", -
заметил  он.  Вероятно,  именно  это  помилование  стало  основной  причиной
конфликта с властями. Коллеги внимательно наблюдали за ним, и их неодобрение
его "умеренности" росло. Более того, в комитет общественного спасения начали
поступать сообщения о том, что  бывший  маркиз  де  Сад  виновен  в  подрыве
политической философии. В частности, он высказался о небесном рае на  земле,
который намеревалась установить их тирания, как  "непрактичном".  Тогда  был
сделан вывод, вероятно,  небезосновательный  -  маркиз  надел  революционную
мантию лишь для того, чтобы  спасти  собственную  шкуру,  и  с  первого  дня
работал против нового правления. В его  адрес  посыпались  замечания  самого
зловещего толка.

   - 3 -

   В годы, последовавшие за неудавшимся бегством  королевской  четы,  Сад,
снискавший   репутацию   автора   художественных   произведений,   продолжал
привлекать к себе настороженное внимание властей. Как писатель, Сад  был,  в
основном, знаком современникам по двум романам, вышедшим в  свет  после  его
освобождения из Шарантона. Первый из них давал пищу для размышлений пуристам
Революции, а также цензорам бывшего режима. Выйдя из заключения  в  возрасте
пятидесяти лет, маркиз не потерял надежды увидеть  на  подмостках  парижской
сцены хотя бы одну из своих пьес и хотя бы  одну  книгу  опубликованной.  Он
предложил "Алину и  Валькура",  а  также  версию  "Злоключений  добродетели"
Жируару,  молодому  издателю,   который   также   выпустит   его   "Послание
французскому королю" после несостоявшегося бегства в Германию.
   Насчет "Злоключений добродетели" Жируар сомневался, хотя понимал, что в
то время, когда первая фаза Революции провозгласила  свободу  прессы,  роман
мог бы лечь в основу бестселлера. В тот момент опасность со стороны  цензуры
не грозила. В любом случае, история читается несколько скучновато. Возможно,
Сад решится переработать  ее,  добавить  подробности  сексуальных  истязаний
героини.  Жируар  к  числу  революционеров  не  относился,  скорее  считался
монархистом, но в случае с "Жюстиной" коммерческий нюх не обманул его.
   К июню 1891 года, непосредственно перед исчезновением короля из Парижа,
на стол редактора лег пересмотренный роман, который назывался: "Жюстина, или
Несчастья добродетели". В письме  адвокату  Рейно  маркиз  пояснял,  что  по
настоянию Жируара "подперчил" книгу, и предупреждал лучше  не  читать  ее  в
нынешнем  виде,  а   подвергнуть   сожжению.   Еще   он   признался   своему
корреспонденту о возможном отказе от авторства, если вдруг его имя приплетут
к этому роману. На протяжении жизни Сад трижды публично и  множество  раз  в
узком кругу отрекался от причастности к этой "непристойной книге". Возможно,
сей шаг имел смысл в политической обстановке 1791 года, тем  более,  что  он
рассчитывал найти место куратора музея или  библиотеки.  С  другой  стороны,
может быть, маркиз просто чувствовал испорченность раннего  варианта  с  его
чисто философской подоплекой в угоду  стремительного  коммерческого  успеха.
Естественно, он нуждался  в  деньгах  после  стольких  лет  разочарования  в
удовлетворении. Все это принесла ему публикация его большого труда.
   К моральным возражениям против новой версии, какими  бы  они  не  были,
примешивались писательские просчеты, связанные с литературными пристрастиями
того времени. С этой точки зрения, новые характеры и события мешали  ясному,
прямому повествованию, которое можно  бы  поставить  в  один  ряд  с  такими
произведениями, как "Кандид", "Джонатан Уайлд", или "Расселас". Простая тема
пострадавшей добродетели и превознесенного порока из-за навязчивых  повторов
и потворства стала менее  ясной  и  четкой.  Тщательная  разработка  сцен  с
подробными  описаниями  изнасилований,  содомии  и  сексуальной   жестокости
вызывала отвращение.  Совершенно  напрасно  оказались  введены  пространные,
постоянно повторяющиеся суждения, нацеленные  на  оправдание  порока,  в  то
время  как  в  первозданном  варианте  события  сами  говорили  за  себя,  а
комментарии звучали скупо.
   Когда "Жюстина" вышла в свет,  ее  философское  содержание  не  вызвало
сколько-нибудь значительного интереса, хотя произведение раскрывало правду о
морали общества прошлого и настоящего. Если фигляры революционного сброда  и
отдельные приговоры, вынесенные  предыдущим  режимом  не  убедили  мужчин  и
женщин в существовании в цепи человеческих страстей связи  между  похотью  и
жестокостью, то их реакция на роман Сада, вероятно, исправила это.  В  самом
деле, дети Просвещения стали добровольной  аудиторией  для  героини  романа,
которая теперь предстала в облике "Терезы". Сторонники  Свободы,  Равенства,
Братства судорожно  листали  страницы,  на  которых  добродетельная  девушка
страдала  от  плетей  и  каленого  железа  своих  преследователей,  а  также
подвергалась такой энергичной и неестественной  эксплуатации  тела,  что  на
протяжении   невероятно   длинного   повествования   фактически   оставалась
девственницей. В преддверии новой эры механических  изобретений  воображение
Сада было под стать промышленной технологии. Словно демонстрируя  "La  Femme
Machine" {женщина-машина (фр.)},  автор  не  пропустил  ни  одной  детали  в
описании того, как судья Кардовилль вводил в тело героини  сулему,  а  затем
зашивал отверстия вощаной нитью, или как хирург Роден отсекал у своих  жертв
жизненно важные органы. Как бы то ни было,  все  это  хорошо  вписывалось  в
моральные претензии 1789 года. Если сентябрьская резня относилась к тому  же
миру, что и права человека, значит, читатели "Жюстины" могли встретить роман
с таким же энтузиазмом, с каким приветствовали свободу и справедливость.
   Жируар остался доволен  успехом  книги  и  по  этой  причине  пошел  на
публикацию "Алины и Валькура". Аналогичная популярность  второму  роману  не
грозила,  но  успех  гарантировался  заявлением,  что  он  написан  "автором
"Жюстины"". Сад остался доволен - в свет выйдет и  эта  объемная  плутовская
повесть, построенная на моральных парадоксах. В данном случае маркиз даже не
возражал, чтобы его имя красовалось на обложке. Роман собирались выпустить в
шести книгах. Печатать его Жируар начал у себя в цеху на улице Бу  дю  Монд.
Но роялистские убеждения сделали его  сначала  объектом  для  подозрений,  а
потом - жертвой доноса. Издателя арестовали до завершения работы над  шестью
томами. Роман был опубликован с некоторой задержкой и вышел в  свет  в  1795
году, хотя дата издания значилась прежняя, 1793 год. Жируар так и не  увидел
его. Его признали виновным и 8 января  1794  года  отправили  на  гильотину.
Дальнейшее развитие событий позволяло предположить, что и автор романа также
не доживет до его публикации.

   - 4 -

   В то время как "Жюстина" ославила имя, а  "умеренность"  в  роли  судьи
вызвала подозрительное к нему отношение, Сад оказался в ситуации, когда  его
безопасности стало угрожать поведение собственных  детей.  Во  время  своего
длительного тюремного заключения Сад не  видел  сыновей,  и  они  вели  себя
скорее как  отпрыски  семьи  Монтрей,  нежели  Садов.  Предложение  Монтреев
зачислить их за границей на военную службу с тем, чтобы они могли  выступить
против французского правительства, ни к чему не привело. Но младший сын  под
предлогом того, что выполняет свой долг как член ордена рыцарей,  отправился
на Мальту. Луи-Мари де Сад, старший брат, с должности штабного офицера подал
в отставку. Он начал  путешествовать  по  Франции,  занимаясь  рисованием  и
ботаникой. За обоими молодыми людьми режим вел строгое наблюдение. Их  имена
внесли в список эмигрантов. Любой член такой семьи, местонахождение которого
невозможно было установить немедленно, по воле новых зелотов  от  бюрократии
попадал в перечень выехавших из страны и, следовательно,  врагов  страны.  В
сумасшедшем доме бюрократического аппарата  того  режима  в  1797  году  сам
гражданин Сад значился  в  Ла-Косте  в  списке  эмигрантов  по  той  простой
причине, что исполнял свой революционный долг в Париже.
   Подобно тиранам прежних и  последующих  времен,  новые  республиканские
власти решили, что оставшиеся члены подобных семейств должны нести наказание
за преступления тех, кто сбежал. К августу 1792 года  Сад  физически  ощутил
нависшую над ним опасность. Маркиз написал два  официальных  письма.  Первое
представляло собой  заверенный  документ,  в  котором  он  приказывал  обоим
сыновьям вернуться домой. Второе предупреждало Монтреев, что,  если  они  не
велят братьям вернуться, он будет вынужден доложить о президенте и его семье
перед Национальной Ассамблеей. Страх и предательство пустил свои  изъеденные
чревоточиной корни даже внутри родственных отношений.
   На практике положение обеих семей мало чем отличалось. К  страху  перед
репрессиями, ожидавшими родственников эмигрантов, примешался  страх  террора
общей атмосферы охоты на ведьм, объявленной на врагов народа, которых искали
среди бывших аристократов. Первыми под прицел неминуемо должны были  попасть
древние и когда-то процветающие дома Садов и Монтреев. Наказать по  заслугам
этих  привилегированных  правонарушителей   толкала   не   столько   радость
исполненного  гражданского  долга,  сколько  перспектива   после   некоторых
заигрываний с законом перекачать их несметные богатства в карманы борцов  за
социальную справедливость. Пока маркиз пребывал в столице,  его  поместья  в
Провансе оказались  конфискованы.  Хотя  имелись  бесспорные  доказательства
того, что он находился во Франции, отменять приказ об их  изъятии  никто  не
собирался.
   Какое-то время Сада не трогали. Создание в апреле  1793  года  Комитета
общественного спасения и средоточие всей полноты власти в руках  его  членов
сначала  показались  попыткой  взять  под  контроль  анархию  революционного
правительства. Возникновение такого органа как будто не  предвещало  разгула
террора. Убийство Марата Шарлоттой Корде в июле 1793 года вдохновило маркиза
на прощальную речь, написанную от лица секции Пик в сентябре того  же  года.
Она называлась "Обращение к духу Марата и Лепелетье".
   Воздав хвалу этим людям, Сад как бы защитил себя  в  глазах  правителей
Франции. Марат, погибший герой, верил в необходимость проведения  репрессий,
считая кровопролитие средством установления добропорядочного и справедливого
общества. Маркиз, выступая в роли исполненного чувства долга философа  новой
автократии,  выделившейся  из  Комитета  общественного  спасения,  восхвалял
самоотверженный политический фанатизм  Марата.  Пример  этого  человека,  по
мнению Сада, служил доказательством того,  что  эгоизм  не  есть  проявление
всеобщего закона. В этом плане маркиз отмежевался от ряда  наиболее  громких
голосов, звучавших в его литературных произведениях, которые доказывали, что
эгоизм  является  одним   из   немногих,   но   действительно   существующих
универсальных законов. Лепелетье, как  и  Марат,  павший  от  руки  наемного
убийцы, восхвалялся за мужество, выразившееся в  его  голосовании  за  казнь
короля. Те, кто помнили садовское публичное выступление двумя годами раньше,
суть которого сводилась к тому,  что  ограниченная  монархия  представляется
единственным подходящим строем для управления  Францией,  такое  радикальное
изменение  мнения   относительно   роли   короля   должны   были   посчитать
малоубедительным. Но главный акцент в своей речи маркиз  сделал  на  Марате,
которого для придания ему большего  веса  сравнивал  с  несгибаемыми  отцами
Римской республики.
   Сад как оратор все же не  мог  тягаться  с  Садом-автором  замысловатых
повествований.  Более  того,  его  похвалы,  расточаемые  в   адрес   героев
революции, практически ничем не помогли ему. В  июле  1793  года  в  Комитет
общественного спасения вступил новый член.  Как  и  Сад,  он  был  человеком
благородного происхождения и воспитания и даже учился в той же школе, что  и
маркиз, - колледже  Людовика  Великого.  Разрушительная  тематика  садовской
беллетристики не вызывала у него симпатий, и все  же  Максимилиан  Робеспьер
видел проблемы Революции глазами садовского  героя,  готового  решать  их  с
разрушительной и  губительной  для  человека  простотой.  На  этом  сходство
завершалось. В отличие от литературных гипотез Сада, в основе нового порядка
должны лежать религия и добродетель, хотя их не следовало путать с  теми  же
понятиями, существовавшими до 1789 года. Но хуже всего являлось то, что все,
что  представлялось  наиболее  революционным  в  героях   садовской   прозы,
рассматривалось теперь в качестве реакционного. Придя  к  власти,  Робеспьер
объявил атеизм "аристократическим" и приказал поклоняться "Высшей Сущности".
Этот термин Сад использовал в своих  романах  для  определения  божественной
сути, хотя  с  совершенно  иной  целью.  Слова  Робеспьера  приобрели  почти
гипнотическую  власть  над  умами   и   душами   многих   французов.   "Суть
республиканизма заключается в добродетели, - провозгласил  он.  -  Революция
есть период  перехода  от  власти,  зиждевшейся  на  беззаконии,  к  власти,
основанной на законе". Маркиз-писатель видел этот процесс в  противоположном
свете и описал триумф такой  организации,  как  "друзей  преступности".  Мир
"перехода" на самом деле являлся раем для преступников и психопатов.
   Но религиозную  мораль  Робеспьер  намеревался  ввести  законодательным
путем. Он предложил ввести новый свод законов, первый пункт которого  должен
констатировать, что французский народ верит в существование Высшей  Сущности
и в бессмертие души. "Природа есть настоящий  проповедник  Высшей  Сущности,
вселенная - ее храм, и добродетельное поведение - способ  ее  боготворения".
Трудно было представить человека с таким явным желанием  перевернуть  старый
порядок и в то же время столь не похожего на глашатаев романов Сада.
   Намерения Робеспьера тотчас столкнулись с трудностями. В стране  такого
размера, как Франция, имелось  достаточное  количество  людей,  не  желавших
массового  обращения  в  этот  деизм  романтического  возрождения,  тематика
которого не менее ясно,  чем  самим  Максимилианом,  была  озвучена  Томасом
Пейном и Уотсуортом.  Многих  мужчин  и  женщин  вполне  устраивала  вера  в
христианство или какую иную религию, другие могли спокойно существовать  без
веры вообще. Некоторые из них, как сам Сад, оказались настроены скептически,
считая, что человеческая природа несовместима с амбициозным желанием создать
добродетельную республику. Но Робеспьер  оставался  тверд:  раз  добродетель
являлась высшей целью, то ее насаждение даже с помощью террора не могло быть
слишком дорогой ценой. Пусть коррумпированное тело политики истечет  кровью,
зато потом оно станет здоровым.
   Итак, лечение  состояло  в  массовом  доносительстве,  скорых  судебных
расправах и  казнях,  принявших  размах  боен.  Мужчины  и  женщины  умирали
десятками и сотнями, в  большинстве  своем  не  зная,  почему.  Как  заметил
соратник Робеспьера, Кутон, "гильотина перестала быть наказанием,  но  стала
эффективной машиной для уничтожения врагов общества". Летом 1794 года казни,
насчитывавшие сотню в месяц, выросли до двухсот в неделю. В  июне  произошли
изменения  в  законе.  Теперь  основой  для  вынесения  приговора   являлось
подозрение, а не доказанная вина. Чтобы ускорить делопроизводство, отдельные
судебные разбирательства перестали существовать, им на смену пришли массовые
судилища.  Одновременно  могли  рассматриваться  дела  шестидесяти  человек,
которым выносился общий вердикт и общий приговор.
   В этот мрачный период усилившегося террора Сад жил с Констанц на  улице
Нев де Матюрен. 8 декабря 1793 года они оба находились дома, когда на пороге
их дома появилось двое  мужчин.  Один  из  них,  Марот,  являлся  комиссаром
полиции, второй, Жуэнн, - полицейским  офицером.  У  них  имелся  приказ  об
аресте гражданина Сада, подписанный  революционным  Трибуналом  (так  теперь
назывался суд). Он привлекался к  суду  по  обвинению  в  контрреволюционной
деятельности.
   Не имея иной альтернативы, маркиз  сказал  о  своем  подчинении  такому
решению, но арест воспринял как нечто неожиданное. Он, как и  другие  жертвы
террора, верил, что самоотверженно трудится на благо режима, который теперь,
похоже, намеревался уни