- 6 -

   Более десяти лет Сад пробовал  себя  в  написании  пьес  для  публичных
театров и даже преуспел в этом деле, когда в 1773  году  в  Бордо  поставили
одну из его пьес. Ее он, вероятно, написал в 1772 году, когда  скрывался,  а
потом отправил Рене-Пелажи, чтобы она переписала  ее.  В  конце  1780  года,
просидев в заключении в Венсенне три  года,  маркиз  снова  увлекся  работой
драматурга.  Его  романам  было  суждено  запечатлеть  интимные  сексуальные
мелодрамы его одиночества, но в пьесах  Сад  предстает  перед  публикой  как
верноподданный, моралист и увлекательный рассказчик.
   "Жанна  де  Ленэ,  или   Осада   Бове"   являлась   попыткой   создания
патриотической трагедии. Написал он ее в 1783 году и 26 марта того  же  года
переслал Рене-Пелажи. "Граф Окстиерн, или Последствия распутства" показывает
маркиза в роли предупреждающего моралиста. Такие  пьесы,  как  "Будуар,  или
Глупый муж" относились к числу  откровенных  комедий,  так  хорошо  знакомых
театральным подмосткам Парижа, которые не отличались особой оригинальностью.
За небольшим исключением, его  пьесы  отвергались.  В  революционный  период
театры поинтересовались ими и опять отказались от постановок.  Хотя  в  этом
присутствовал элемент невезения, тем  не  менее  пьесы  Сада  не  блещут  ни
стилем, ни иными качествами, а скорее характеризуются их отсутствием.
   В тюремной камере в 1781 году маркиз принялся писать для театра. В  тот
год он начал пьесу, в которой намеревался показать,  чем  должен  заниматься
"философ-атеист". Называлась она "Диалог между священником и  умирающим".  В
некотором  отношении  выбранная   им   тема   не   считалась   оригинальной:
добродетельный безбожник на смертном одре, отвергающий  утешение  религии  и
"суеверие", стал уже своего рода клише в просветительской  мысли  эпохи.  Не
проявил Сад оригинальности и в том, что позаимствовал  рассуждения  Ламетри,
дабы показать жизнь как механистический процесс. Достоинство заключается  не
в силе Сада-философа, а в мощи Сада-писателя. Предметом насмешек  становится
проповедник, а не его верования. Умирающий оборачивает против  него  его  же
собственное   оружие.   Чтобы   сделать   нанесенное    оскорбление    более
чувствительным,  что   очень   свойственно   для   концовок   Сада,   смерть
добродетельного  атеиста  вызывает  появление  в  комнате  шести  прекрасных
женщин.  Они  берут  проповедника  под  руки  и  продолжают  его   обучение,
преподнося урок истинного "разложения натуры".
   В своем "Диалоге" Сад снова смешивает Ламетри и добродетельных атеистов
мифологии  Просвещения.  Умирающий   человек   говорит   проповеднику,   что
преступление и добродетель - всего лишь  процессы  природы.  Согласно  этому
аргументу, такие понятия, как порок и добродетель, преступление и мораль, не
имеют смысла в механистической вселенной. Это утверждение вызывало у Ламетри
и материалистов определенное чувство  неловкости.  Их  всевозможные  надежды
основывались на  вере  в  Бога,  что  в  определенной  степени  совпадало  с
рациональным,  лишенным  предрассудков  объяснением  вселенной.  Во   всяком
случае, если от религии следовало отказаться, ее можно  заменить  моральными
инстинктами рассудочного человеколюбия. Но Сад задавался  вопросом:  "А  что
будет в  противном  случае?"  Конечный  вывод  его  "Диалога"  озадачил  как
добродетельных атеистов, так и истинных христиан.
   Сам Сад исследует главный вывод в качестве философа-атеиста и завзятого
спорщика. Логическим заменителем так называемой Высшей Сущности, стала новая
романтическая божественность Природы.  Следовательно,  мораль  человеческого
общества следовало перенимать у самой Природы, но любому  наблюдателю  ясно,
что ей нет никакого дела до абсурдности человеческих  условностей,  как  нет
дела  до  того,  насколько  они  влияют  на  преступления  и  наказания.   В
действительности, и само человечество не имеет единых, повсеместно  принятых
условностей. Он уже иллюстрировал этот  пример  Рене-Пелажи  и  Анн-Проспер,
описывая страны, где наложницы в гаремах рассматривались в качестве животных
для переноски груза, и убийство которых считалось столь же естественным, как
убийство овцы или коровы. Никому и в голову не  приходило,  что  это  дурно.
Если отбросить религию и заменить ее Природой, то на основании какой  морали
поведение одного народа  ставить  над  поведением  другого?  В  таком  новом
естественном порядке становится ясно: законы людей, принятые демократическим
или диктаторским путем, являются не более чем сиюминутной модой, имеющей  не
больше моральных полномочий, чем та, что продиктована вкусом  модельера  или
швеи.
   В "Философии в будуаре" и в других более поздних произведениях Сад  уже
конкретно заявил -  убийство  и  насилие  являются  естественными  актами  и
довольно часто встречаются в царстве животных. Наказания  за  эти  деяния  в
природе не существует. Более того, животное, совершающее  их,  имеет  больше
шансов на выживание, чем тварь, не делающая этого. В  системе,  где  религия
ставится выше природы, моральные приоритеты, естественно,  будут  иными.  Но
если определяющее место в морали отводится Природе, то, естественно,  нелепо
придерживаться социального кодекса, согласно  которому  убийство  и  насилие
являются преступлениями.
   Неудивительно, что под холодным градом подобных доводов защиты  от  них
искали как атеисты, так и верующие. Но расслабиться своей аудитории  Сад  не
позволяет и утверждает  -  Природа  является  высшей  властью,  и  не  имеет
значения, совокупляется мужчина с женщиной для  того,  чтобы  иметь  от  нее
ребенка, или с иной целью. Если не будет происходить  продолжения  рода;  то
сообщество людей перестанет существовать, но конец человечества или жизни на
земле в целом не имело  бы  особого  значения  для  вселенной  как  таковой.
Принимая во внимание сей довод, становится ясно, что, если бы Сад мучил  Роз
Келлер так, как это представлено в самом  ярком  описании  скандала,  или  с
помощью яда замедленного действия убил девиц в Марселе, Природа все равно не
предъявила  бы  ему  обвинений  и  не  проявила  бы  печали.  Действительно,
человеческий род  может  вымереть,  но  продукты  разложения  трупов  станут
питательной средой для рождения иных форм жизни.
   Сущность этой философии нелепа, абсурдна и в какой-то степени  комична.
Но  опровергнуть  утверждение,  что  Природа  является   главным   моральным
арбитром,  после  того,  как  оно  прозвучало,  было   не   так-то   просто.
Естественный мир маркиза,  созданный  в  романе  типа  "Жюльетты",  является
довольно неприятным, что заставляет осторожного  атеиста  вернуться  в  лоно
ортодоксальной религии, выбирая из двух зол меньшее. В такой же степени, как
Джон  Мильтон  в  "Потерянном  рае",  но  только   с   еще   большей   долей
амбивалентности,  Сад-романист  утверждает  -  его  литературное  творчество
служит  для  оправдания  путей  Провидения   к   человечеству.   Описываемые
жестокости являются в  таком  случае  грандиозной  иронией  в  духе  Свифта.
Выражения, в которых его персонажи заявляют  о  наслаждении,  получаемом  от
содомии или инцеста, радостях убийства, жестокости, с  помощью  которых  они
изобличают глупость добродетели или сострадания, вполне  соответствуют  этой
интерпретации. Более того, создавая эти характеры, Сад  рисовал  мир  таким,
каким он должен быть, как ему казалось, исходя  из  собственного  опыта,  то
есть это не является продуктом его фантазии.
   В жизни, как и литературном творчестве, маркиз представляет собой такую
же раздвоенность и амбивалентность. Без каких-либо  признаков  лицемерия  он
исповедовал  религию,  не  отрекался  от  нее  и  в  качестве  автора  своих
произведений. Сад посещал богослужения, выступал против жестокости, присягал
сначала королю, а потом пришедшей ему  на  смену  республике,  придерживался
установленных правил. Но  он  вел  жизнь,  характеризуемую  неприемлемыми  в
обществе сексуальными желаниями, которым  предавался  в  действительности  и
фантазиях.
   Рассматриваемые  по  существу,  сочинения   Сада   лишены   философской
последовательности. Присутствующие в его произведениях ужасы явно  несут  на
себе печать моральной иронии. Но даже в свете этих доказательств его  работы
не  выражают  продолжительной  и  неизменной   веры.   Неуравновешенный   по
характеру, испытывавший давление жизненных обстоятельств, Сад не годился для
такой последовательности. Выступал ли он в роли  беглеца,  скрывающегося  от
правосудия, заключенного, ищущего милостей, или аристократа, вовлеченного  в
революционный террор, он чаще был вынужден  реагировать  на  события,  а  не
контролировать их. В  этом  отношении  Революция  стала  для  него  событием
огромной политической важности, принесшим  куда  больше  разочарований,  чем
исполнения надежд, которые поначалу вселила.
   Если  в  "Злоключениях  добродетели"  маркиз   высмеивал   нравственные
установки роялистской Франции, то на страницах  "Жюльетты,  или  Процветании
порока", где Друзья Революции стали Друзьями Преступления, он насмехался над
насилием и коррупцией нового порядка, его  вероломством  и  бойней.  И  если
читатель заканчивает чтение его последнего  романа  с  чувством,  что  любая
альтернатива  лучше  нарисованного  там  мира,   это,   вероятно,   является
выражением мысли самого Сада, для  которого  старый  порядок  с  церковью  и
королем едва ли  был  хуже  восьми  лет  тирании,  голода,  сумасбродства  и
кровавой бойни Террора, которым отмечены наиболее  мрачные  периоды  смелого
нового мира, существовавшего между 1789 и 1797 годами.
   Но философская преданность  Сада  принималась  во  внимание  в  гораздо
меньшей степени, чем форма ее  выражения.  На  протяжении  двух  последующих
столетий мало кого из его читателей  интересовали  механистические  гипотезы
Ламетри или свободная мысль эпохи Просвещения. Маркиза мало  читали,  но  он
выжил благодаря тому, что о нем много говорили  как  об  авторе  эротической
жестокости   и   сардонической   непристойности.   Мало   кто   считал   его
философом-материалистом, выражавшим своим взгляды  с  помощью  литературного
приема порнографии, чаще его рассматривали как  порнографа,  искавшего  себе
оправдания  в  философских   сентенциях.   Философия   Сада   представляется
изменчивой и амбивалентной: только в своей одержимости  он  оставался  верен
себе и своей репутации.

   - 7 -

   Время, проведенное маркизом в Венсенне, отыгрывалось на тех, кто мог бы
оказать  на  него  противоположное  влияние.  Среди  знакомых   ему   женщин
преждевременно ушли из жизни Анн-Проспер и Готон.  Теперь,  28  января  1784
года, в Ла-Косте от туберкулеза скончалась мадемуазель де Руссе. Прошло  две
или три недели, прежде чем Сад узнал эту печальную новость. Возможно, ее еще
дольше  утаивали  от  него.  К  этому  времени  Рене-Пелажи   уже   утратила
привязанность, которую испытывала к своей сопернице в  любви  Сада.  Получив
известие  о  смерти,  она  приказала,   чтобы   все   предметы,   являющиеся
собственностью семьи Сад, которые могли  затеряться  среди  вещей  покойной,
немедленно возвратили на место. Все выглядело так, словно де Руссе  являлась
сводницей Нанон, сбежавшей с фамильным серебром.
   Какие бы чувства не вызвала в душе Сада эта потеря,  мир  за  пределами
тюремных  стен,  стал  для  него  менее  реальным,  чем  правда  собственных
литературных творений. В  1783  году  он  написал  Рене-Пелажи,  что  темная
сторона его натуры быстро и верно воцаряется в его мыслях. Но еще  до  того,
как маркиз смог в полной мере выразить эти настроения на  бумаге,  в  начале
1784 года он получил сообщение о  своем  переводе  из  крепости  Венсенн.  С
момента заключения в тюрьму, в 1777 году, прошло  почти  шесть  с  половиной
лет. Все это время, кроме шести  недель,  когда  летом  1778  года  он  стал
беглецом, внешнего мира Сад не видел. 1784 год был високосным, и его  отъезд
из  крепости  состоялся  29  февраля.  Но  дата  отъезда  не   стала   датой
освобождения. Большую крепость маркиз  покинул  под  наблюдением  инспектора
Сюрбуа и в девять часов вечера того же дня стал заключенным Бастилии.


 Глава девятая - НОЧИ БАСТИЛИИ

   - 1 -

   Причиной перевода Сада в Бастилию стали совершенно невозможные  условия
прежнего существования. Худших условий  жизни,  чем  в  Венсенне,  не  было.
Состояние древней башни пришло в упадок, и начальство приняло решение  о  ее
закрытии. Несмотря на то, что  Бастилии  в  скором  времени  предназначалось
стать самой печально знаменитой тюрьмой в истории, все же условия содержания
там оказались немного лучше, чем в Венсенне. Здание  частично  относилось  к
тюрьме и частично - к административному  центру.  Еще  до  первых  всплесков
революции уже поступали  предложения  о  ее  закрытии  и  сносе,  получившие
принципиальное одобрение. В 1784 году Сад стал одним из ее  немногочисленных
заключенных.  К  1789  году  их  количество  уменьшилось  до  семи.  Узников
содержали в четырех угловых башнях, и шансов на побег из Бастилии имелось не
больше, чем из Венсенна. Когда маркиз прибыл туда, внешний  вид  здания  как
нельзя больше соответствовал его  репутации.  За  первым  подъемным  мостом,
отделявшим сооружение от улиц района Сент-Антуан, где селились ремесленники,
поднимались высокие крепостные стены с  круглыми  башнями  на  углах.  Потом
следовал второй мост, ведший к внутренним постройкам. Камеру  для  него  уже
приготовили. Располагалась она в башне, названной  по  прихотливой  фантазии
одного из тюремщиков  башней  Свободы.  На  ее  платформе  было  установлено
тринадцать пушек, из которых салютовали в дни больших национальных торжеств.
   Режим Бастилии в некоторых аспектах оказался мягче, хотя Сад в  письмах
заверял, что условия его содержания  стали  хуже,  чем  в  Венсенне.  Теперь
Рене-Пелажи позволили регулярно посещать его, приносить одежду, еду, книги и
свечи - словом, все, в чем он нуждался. К 1787 году она могла встречаться  с
ним раз в две недели. Здесь его больше не донимали обысками  в  камере,  как
это случалось  в  Венсенне.  Охрана  под  предлогом  подрывной  литературной
деятельности Сада больше не врывалась в  камеру,  не  хватала  его  книги  и
записи. Обстановка в  помещении  отличалась  скудностью.  Маркизу  позволили
застелить каменный пол старым ковром и спать на походной койке. Тем не менее
убранством своей комнаты и ее обстановкой занимался он сам, а расходы  несла
его семья. Площадь  помещения  составляла  шестнадцать  квадратных  футов  и
столько же футов - в высоту; стены обелены мелом, а  пол  выложен  кирпичом.
Стены Сад завесил портьерами и коврами. 14  октября  1788  года  Рене-Пелажи
написала Гофриди, что нужны деньги для приобретения новых портьер,  кровати,
покрывала и матраса.
   В течение пяти лет, проведенных в Бастилии, маркиз  продолжал  полнеть,
хотя теперь предметом волнений стало здоровье Рене-Пелажи.  Порой  жена  так
тяжко страдала от геморроя, что не могла в карете доехать до Бастилии. Кроме
того, у нее начала накапливаться жидкость, и  с  каждым  днем  она  дурнела.
Временами Рене-Пелажи писала, что ее самочувствие улучшается.  Но  в  ноябре
1788 года она сообщила мужу,  что  у  нее  отказали  обе  ноги,  хотя  врачи
заверяли - это явление временное. Большую  помощь  ей  оказывал  слуга  Сада
Картерон, "Ла Женесс", но в 1785 году он  умер.  Впоследствии  уход  за  ней
взяла  на  себя   ее   дочь   Мадлен-Лаура,   "большая   бездельница",   как
охарактеризовала ее мать, не способная даже написать письмо.
   Тем временем заключенный в камеру на втором этаже башни  Свободы  узник
требовал, чтобы ему доставляли шоколад и белую нугу, сухофрукты и горшочки с
джемом, персики в водке, свечи и тетради из голландской бумаги. Кроме  того,
в  тюрьме  он  умудрился  собрать  внушительную   библиотеку,   составленную
преимущественно из книг, отражавших его  интересы  как  автора.  Со  времени
перевода в Бастилию Сада, главным образом, интересовали работы по истории  и
о путешествиях. В письмах Рене-Пелажи  он  просил  ее  прислать  ему  книги,
содержащие информацию по английской  истории  или  об  Испании,  Португалии.
Причем, когда  маркиз  обращался  с  той  или  иной  просьбой,  то  проявлял
нетерпение человека, нуждающегося в материале  для  немедленного  достижения
конкретной цели. Еще он требовал достать  ему  романы  типа  "Эмилии"  Генри
Филдинга, представлявшего  собой  мрачную  картину  социального  пессимизма.
Рядовой читатель едва ли удостоил бы его своим вниманием.  Достать  "Эмилию"
оказалось трудно, и на ее  поиски  Рене-Пелажи  пришлось  потратить  изрядно
времени. В этом замечательном английском романе представлен мир,  в  котором
до  самого  последнего  момента  зло  процветает,  а  добродетель  страдает.
Вероятно, это нетерпение Сада внушало Рене-Пелажи какую-то надежду. Но,  как
бы маркиз ни жаловался на более худшие условия существования, его перевод  в
Бастилию стал отправной точкой новой фазы деятельности.

   - 2 -

   Именно в камере башни Свободы, высоко  над  крышами  рабочего  квартала
Сен-Антуан, осенними вечерами 1785 года Сад  принялся  трудиться  над  самым
амбициозным из своих произведений. Роман  "120  дней  Содома"  считается,  с
одной стороны, самой гнусной из  когда-либо  написанных  книг,  с  другой  -
искусно изложенным откровением самых темных человеческих фантазий.
   Способ ее написания так же оригинален, как и  манера  повествования.  В
1785 году роман Сада не предназначался для посторонних  глаз.  Возможно,  он
рассчитывал навсегда сохранить его в секрете. Как правило,  маркиз  писал  в
переплетенных тетрадях, скрыть  которые  почти  невозможно.  Чтобы  избежать
этого, он исхитрился склеивать небольшие листки бумаги, шириной всего в пять
дюймов. Таким образом, у него получился свиток длиной почти в  сорок  футов,
после чего 12  октября  Сад  начал  заполнять  его  своим  мелким  и  четким
почерком.
   "Великие войны, ставшие тяжким  бременем  для  Людовика  XIV,  истощили
запасы как казны, так и людей. Однако эти же обстоятельства кучке  паразитов
открыли путь к процветанию. Подобные люди только и  ждут  крупных  бедствий.
Они никогда не стараются облегчить их, напротив, стремятся создать их сами и
всячески разжигают  пламя,  чтобы  в  полной  мере  нажиться  на  несчастьях
других".
   Как обычно, Сад-автор не отождествляет себя с распутством и жестокостью
своих  протагонистов.  Однако  свои  четыре  главных  персонажа  -  герцога,
епископа,  банкира  и  судью  -  он  позаимствовал  из  класса  негодяев   и
спекулянтов, существующего на самом деле.
   Вместе с женами, дочерьми, гаремом и всем  необходимым  для  безбедного
существования, они удаляются в замок Силлинг  на  120  дней  четырех  зимних
месяцев. Сию уединенную жизнь вдали от мира эти люди будут  вести  с  начала
ноября до конца  февраля.  Тридцать  дней  должны  быть  посвящены  "простым
страстям", число которых равняется ста пятидесяти. Затем  наступят  тридцать
дней  ста  пятидесяти  "сложных  страстей".  Третья  четверть  плана  романа
содержит описание ста пятидесяти "преступных страстей", и последняя часть  -
такое же число "смертельных страстей". Пока герои предаются этим  усладам  с
наложницами из своего гарема, четыре сводницы  развлекают  их  рассказами  о
своих сексуальных приключениях,  иллюстрируя  тот  вид  страсти,  который  в
данный момент изучался.
   Подобно  героям  своего  повествования,  радостям  шато   Силлинг   Сад
предавался после обеда, занимаясь  сочинительством  с  семи  до  десяти  без
перерыва. Порой он писал дольше, так как корреспонденция Рене-Пелажи  иногда
значилась часом ночи. Пока маркиз работал над первой  частью  романа,  порка
Роз Келлер, марсельская оргия, зима "маленьких девочек" в Ла-Косте приобрели
благодаря полету фантазии в его ночном повествовании, излагаемом на  длинном
свитке,  новый  р