нял
окончательное   решение.   Тома,   не   вызывающие   сомнений,   эротические
произведения  и  работы  с  элементами  мягкого  садизма   к   опубликованию
допускались. Вышеупомянутые четыре работы, составлявшие  четырнадцать  томов
издания и ставшие причиной судебного разбирательства  1956  года,  подлежали
запрету.
   После такого продолжительного юридического спора решение  суда  тем  не
менее вскоре подвергли пересмотру в свете новых веяний, коснувшихся  свободы
публикаций в шестидесятые годы. Малые  тиражи  романов  Сада  появлялись  во
Франции без всякого труда. И хотя  это  небольшое  число  экземпляров  имело
проставленные  внутри  номера,  ограниченный  тираж  мог  равняться   тиражу
неограниченному и достигать пяти-восьми тысяч копий. Английские  переводы  в
обязательных розовых или  желтых  обложках  продавались  в  книжных  лавках,
тянущихся вдоль набережной Сены на протяжении всех пятидесятых. Речь идет об
"Альковных  философах"  и  "Праведном   поведении,   подвергнутом   суровому
наказанию". В  конце  концов  появились  и  французские  тексты  в  бумажных
обложках, выпущенные "Фолио" и "Ливр дю Пош" и предназначенные для  широкого
круга читателей.
   В утопающем  в  исках  и  встречных  исках  судебного  процесса  Дворце
Правосудия всегда незримо  присутствовал  его  сардонический  и  мстительный
призрак,  вызывающий  у  моралиста  страх  и  благоговейный  ужас.  Разбитое
недугами, распухшее тело его престарелого автора в 1814 году  отправилось  к
месту его безвестного захоронения на кладбище в Шарантоне. Но  его  жестокий
ум продолжает жить в его романах и диатрибах. Одним из наиболее  характерных
и неприятных свойств этого интеллекта была его гибкость, которую  не  сумели
сломать ни два смертных приговора суда, которых едва  удалось  избежать,  ни
двадцать семь  лет,  проведенных  в  тюрьмах  и  психиатрических  лечебницах
старого режима и эпохи Революции. Такой опыт  не  мог  не  расцвести  пышным
цветом альтернативной философии человеческого  поведения,  тайно  излагаемой
длинными месяцами и годами тюремного заключения.  В  этом  новом  устройстве
садовской вселенной словно не существовало ни Бога,  ни  нравственности,  ни
любви, ни надежды - только вырождающееся человечество, охваченное  последним
эротическим  экстазом  и  братоубийственным  безумием.  Убийства,   грабежи,
насилие, мужеложество, кровосмешение, проституция - вот логические средства,
ведущие к этому финалу. Но, если бы Сад действительно  выступал  в  качестве
проповедника этой системы, ему  не  нужно  было  бы  отвергать  существующий
порядок. Источником вдохновения его  трудов  стали  темные  годы  Террора  и
жестокого правосудия Бурбонов.
   Если бы в этом и заключалась мечта сумасшедшего, не было бы ни  издания
собрания сочинений, ни судебного процесса 1956 года. Но интерпретация Сада с
изумительной точностью соответствует извечной вселенской утрате божественной
силы, обществу, где разум находит оправдание  лишь  законам,  продиктованным
природой.  В  его  эпоху  герои  и  героини  творений  автора   томились   в
безысходности своих величайших замыслов. Для разрушения существующего мира у
них  не  хватало  ни  сил,  ни  власти.  В  "Жюльетте"  героиня  сожалеет  о
невозможности погубить город, вызвав извержение Везувия.  Вместо  этого  она
должна довольствоваться пыткой молодой женщины, которую затем  сбрасывает  в
кипящую лаву вулкана. Какое-то успокоение наступает позже, после  того,  как
отравив систему водоснабжения города, героиня погубила полторы тысячи людей.
К 1956 году наука значительно преуспела в этом, обуздав  ядерную  реакцию  и
добившись  невиданных  достижений  в  бактериологии,  благодаря  чему  стало
возможным уничтожение жизни на всей земле. Двух столетий научного  прогресса
хватило на то, чтобы в свете амбиций  военных  стратегов  и  их  оружейников
померкли честолюбивые помыслы Жюльетты и ее друзей.
   Безусловно,  велись  споры  относительно  романов  Сада,   показывающих
последствия того, что произойдет, если  человечеству  вздумается  отвергнуть
мир  божественных  нравственных  устоев.  Но  этот  протест  служил  желанию
подчеркнуть двусмысленность, присутствующую если не в его работе, то  в  его
жизни. Отвергал Сад божественный уклад мира или нет, но эта его  одержимость
Провидением и искаженные фразы сквернословия дают все основания предположить
- его основная мания носила скорее религиозный, чем сексуальный характер. На
протяжении  двух  сотен  лет  он  являлся,  пожалуй,  единственным   крупным
писателем, задумавшимся над невозможным и отразившим  свои  выводы  в  форме
повествований, которые считались непечатными как в  его  собственное  время,
так и два столетия спустя. Вольтер показал, что в этом лучшем  из  возможных
миров далеко не все дано во благо. Но даже  голос  этого  мыслителя  казался
слабым отзвуком на фоне садовского срывания завесы с  вселенной,  где  балом
правит зло и погибель, где не обделенные разумом мужчины и женщины предаются
усладе в этой грубой эротической прелюдии к никем не оплакиваемому  забвению
рода человеческого.
   После провала процесса, возбужденного  в  1960  году  в  Англии  против
"Любовника леди Чаттерлей", и проигранных процессов против этой же  книги  и
"Тропика Рака" Генри Миллера в Соединенных Штатах в 1959 и 1964 годах, книги
Сада начали публиковаться более широко. В Англии подобные издания выходили в
значительной степени подчищенными. Так продолжалось до появления в 1989 году
романа "120 дней Содома". В Нью-Йорке и Лос-Анжелесе переводы  появлялись  в
красочном   оформлении,   без   каких-либо   пропусков   и    сопровождались
комментариями академиков  и  литературоведов,  в  которых  делался  упор  на
важность публикаций. Имени Сада, предусмотрительно вымаранному из  сообщений
об эпохе Просвещения и Революции, при публичном одобрении критиков и  ученых
теперь снова вернули его политическую и культурную  ценность.  Предание  его
забвению  в  девятнадцатом  веке  по  причине,  лаконично  суммированной   в
высказывании Мишле  "страшный  безумец",  представлялось  теперь  поспешным.
Действительно,  его  работы,  с  которыми  в  шестидесятые  годы  столкнулся
Западный мир, приобрели особое значение  для  нового  поколения,  рожденного
революционными потрясениями.
   Сад стал символом этих лет, каким за тридцать лет до этого  он  являлся
для сюрреалистов. Все  же  основными  покупателями  его  книг  оказались  не
интеллектуалы Нового Левого крыла. Они относились к публике,  которую  можно
было встретить на таких фильмах ужасов, как "Дом, где в почете плети" или на
гетеросексуальной оргии "Я больше не люблю тебя".  Их  субкультура  отражала
героя, превозносимого  выше  некуда  в  "Марат-Саде"  Вейсса,  или  критикой
фашизма в картине Пазолини "Садо: 120 дней", появившейся на экранах  в  1974
году.
   Среди более широкой публики возрождение репутации  Сада  не  продлилось
сколько-нибудь долго. Благодатной почвой для коммерческой порнографии он  не
стал. Для мужчин и женщин, которых мало  интересовала  революция,  настоящая
или прошлая, его имя значило больше,  нежели  книги.  Читателей  этого  рода
больше интересовало, проделывал ли маркиз де Сад те вещи, которые описывал в
своих романах, и если получали на свой вопрос положительный ответ,  то  они,
скорее, предавались томлению об удовольствиях, полученных  в  последние  дни
старого режима французским дворянином, чем откликались на горячие призывы  к
революционному насилию.

   - 2 -

   Несмотря на то, что творения Сада пересекли Ла-Манш в виде  значительно
приглаженных переводов, именно в Англии десять лет спустя после  процесса  в
Париже произошел всплеск его дурной славы. Преступление и характер судебного
разбирательства ни в малейшей степени не напоминали интеллигентные дебаты  в
уголовном суде Парижа. Но имя Сада снова всплыло в судебном процессе.
   19 апреля 1966 года в Честер Эссайзес Йен  Бреди  и  Майра  Хинли  были
привлечены   к   уголовной   ответственности   по   обвинению   в   убийстве
семнадцатилетнего юноши, мальчика двенадцати  лет  и  десятилетней  девочки,
тела  которых  обнаружили  в  могилах,  выкопанных  на  продуваемой  ветрами
заболоченной пустоши Пеннин  между  Манчестером  и  Хаддерсфильдом.  Там  же
оказались похороненными еще две жертвы: мальчик и девочка шестнадцати лет, -
но к тому времени тела их найдены еще не были.  Место  обнаружения  страшной
находки и дало название преступлению - "убийства на болоте".
   Со времен доктора Криппена дело об убийстве в Англии не получило такого
громкого отклика среди широких народных масс. За  последнее  время  это  был
первый случай подобного рода, когда характер убийства вызвал  такое  чувство
ужаса.  Имелись  все  основания  подозревать  обоих  обвиняемых  в  убийстве
исчезнувшей шестнадцатилетней девушки и мальчика двенадцати лет.  Тела  этих
жертв "всплыли" только по прошествии более двадцати лет.
   Даже сексуальные отклонения, послужившие  поводом  к  действиям  убийц,
едва ли могли стать причиной повышенного интереса к делу и  силы  возмущения
широкой общественности. Многое видавшие на своем веку полицейские офицеры  и
журналисты пришли  в  шоковое  состояние  из-за  поведения  и  ответов  двух
обвиняемых. Перед тем  как  расправиться  с  девушкой,  в  убийстве  которой
обвинялись ответчики, они фотографировали и записывали на  магнитофон  акты,
предшествовавшие ее смерти. Затем магнитофонную запись  дважды  скопировали,
чтобы впоследствии имелась возможность  "прокрутить"  ее  ради  собственного
удовольствия. Во время разбирательства дела в  суде  возникла  необходимость
прослушать пленку на открытом заседании в качестве свидетельского  показания
обвинения. Запись последних  секунд  жизни  жертвы  стала  наиболее  тяжелым
испытанием, которому мог подвергнуться судья, присяжный или  полицейский  по
ходу судебного процесса.
   Ответчики не только казались  безразличными  к  выдвинутым  против  них
обвинениям, но и вели себя так, словно ими управлял незримый дух. Его власть
над ними оказалась могущественнее любой законодательной силы, отвечать перед
которой им приходилось. Было названо имя духа, а  его  взгляды  приведены  в
качестве свидетельских показаний. От имени генерального атторнея прочитали и
живо прокомментировали отрывок из  произведений  Сада.  Вскоре  мир  услышал
заверения, что эти чудовищные преступления  совершались,  следуя  посмертным
заветам пресловутого маркиза де Сада.
   Жан Кокто и Жан Полан могли сколько  угодно  размышлять  о  философском
значении Сада,  новые  левые  -  восхищаться  революционностью  мысли  этого
человека; ученые филологи и академики имели право превозносить его,  называя
величайшим открытием  последних  исследований  по  истории  Франции  периода
восемнадцатого века, но офицеров ланкаширского уголовно-следственного отдела
совсем не волновали  вопросы  философии.  Результат  влияния  его  идей  они
рассматривали  с  более  практической  точки  зрения.  Дело,  которое  могло
обернуться рядовым преступлением на сексуальной почве,  стало  в  результате
влияния Сада случаем сексуального  преступления,  приправленного  убийством.
То, что, скорее всего, закончилось бы скорой расправой, стало  в  подражание
Божественному Маркизу актом длительного глумления  над  несчастной  жертвой.
Так, по крайней мере, утверждалось.
   У убийц имелась библиотека, которую они считали  прямо-таки  священной.
Многие из книг оказались посвященными нацизму, другие  на  рыночном  жаргоне
прославились под названием "приманки для сластолюбцев".  Их  соблазнительные
обложки обещали  многое,  но  содержание  не  давало  обещанного.  Отдельные
названия уже давно фигурировали на книжном рынке,  а  некоторые  -  "Высокие
каблуки и чулки" или "Поцелуй хлыста" -  являлись  только  что  появившимися
новинками. Но ни одна из них не могла стать объектом одержимости.
   - Полагаю, что названия звучат гораздо ужаснее, чем содержание, если уж
вы попались  на  удочку  и  купили  их,  -  сказал  судья  Фентон  Атчинсон,
участвовавший в рассмотрении дела в Честере. - Одной с меня хватило.
   Однако две книги в собрании убийц имели  непосредственное  отношение  к
Саду. Первая из них, написанная выдающимся  антропологом  Джофреем  Горером,
называлась "Жизнь и идеи маркиза де Сада".  Впервые  ее  опубликовали  более
тридцати лет назад. В 1964 году  "Пантер  Букс"  переиздал  книгу  в  мягкой
обложке. Таким экземпляром и владели убийцы. Речь в ней  в  основном  шла  о
политических и философских идеях Сада, с особым упором на влияние, оказанное
на него механистическими теориями Меттри,  изложенными  в  "Человеке-машине"
(L'Homme Machine), изданном в 1748 году. По выбору материала  книгу  Джофрея
Горера можно назвать порнографической в такой же  степени,  в  какой  такому
определению соответствует "История Западной  философии"  Бертрана  Расселла,
где в главе, посвященной Руссо, нацизм мог показаться убийцам представленным
с  "романтическим"  блеском.  В  действительности,   как   указывал   Горер,
сексуальная озабоченность Сада в его  романах  скорее  служит  помехой,  чем
источником вдохновения.
   Вторая книга была американским переводом "Жюстины"  Сада.  Несмотря  на
название, на самом деле  она  основывалась  на  "Злоключениях  добродетели",
первой и менее предосудительной версии истории, пересказанной  им  трижды  и
всякий раз с большими подробностями. Этот перевод оказался настолько смягчен
и подчищен, что свободно продавался в Англии У. Г. Смитом и другими крупными
книжными магазинами с хорошей репутацией,  включая  и  те,  которые  вначале
отказались выставить на продажу такой роман, как "Любовник леди  Чаттерлей".
По идее подобное знакомство с Садом должно  было  оказать  на  убийц  скорее
сдерживающее, чем стимулирующее действие в развитии их интереса к нему.
   У публики создалось впечатление, что убийцы  являлись  злобной  молодой
парой, творившей свои преступления под  влиянием  учения  Сада.  Это  вполне
соответствовало  нормам  сенсационности  бульварной   прессы   и   моральным
предрассудкам  тех,  кто  шестидесятые  годы  воспринимал  как   возрождение
Вавилона. Но в чем в действительности состояла роль Сада в  преступлениях  и
последовавшем за ними судебном процессе? Естественно, дело обстояло не  так,
как его представил Рестиф де ла Бретон в "Мсье Николя", где  живописал,  что
Дантон читал Сада, чтобы подготовить себя к новым актам жестокости, творимым
им во время Террора 1793 года. Книги,  якобы  служившие  Дантону  источником
воодушевления,   "болотным   убийцам"   были   недоступны.    Представленные
свидетельства их интимных развлечений указывают на то, что  вдохновение  они
черпали скорее из коммерческих изданий типа "Высоких  каблуков...",  чем  из
излишеств  Сада.  Старательные  снимки  Майры  Хиндли  в  черном  белье  или
демонстрирующей отметины, оставленные  кнутом  ее  партнера,  отражают  суть
эротизма середины века, который не нуждается ни в какой  помощи  со  стороны
маркиза.
   В пылу публичного признания Сада сообщником по делу об  убийстве  Лесли
Энн Дауни и других жертв, оказались упущены некоторые  немаловажные  детали.
Ни Бредли, ни Хиндли, а Дэвида Смита, главного свидетеля обвинения, признали
первым читателем Сада. Смит присутствовал во время одного из убийств,  но  к
уголовной ответственности не привлекался. Он скопировал "защиту" убийства  у
садовского героя из  "Философии  в  будуаре".  Эта  защита  убийства  -  как
проявление  частной  справедливости  -   в   действительности   состояла   в
цитировании маркизом Людовика XV. Конечно же, Смит роман не читал, а  только
ознакомился с цитатой, приведенной в книге Джофрея Горера. Строчки стояли  в
одном ряду с другими, выписанными Смитом из бестселлеров типа "Саквояжников"
Гарольда Роббинса: "Рина стояла в одном бюстгальтере и трусиках... Он поднял
руку и коснулся ее груди".
   Несмотря на впечатление, оставленное массовыми газетами и  моралистами,
основной  выигрыш  от  Сада  получила  скорее  защита,  чем  обвинение.  При
перекрестном допросе Смит попался в ловушку,  когда  согласился  с  атеизмом
героев Сада.
   - Так значит, клятва, которую вы вчера дали, для вас  самих  совершенно
бессмысленна? - поинтересовался защитник обвиняемого Филип Куртис.
   Смиту ничего не  оставалось  делать,  как  согласиться  с  этим,  хотя,
дискредитируя его таким образом, защита для Бредли и Хиндли все же ничего не
могла сделать. Бредли засвидетельствовал, что читал книгу Джофрея  Горера  и
она ему понравилась. Это признание с  радостью  подхватили  обозреватели  из
"Нью  Стейтсмен"  и  "Таймз  Литерари  Сапплемент".  Бредли  признался,  что
согласен с некоторыми из взглядов Сада или его персонажей, однако считает  -
убийство не должно быть легализовано.
   Все же, поскольку прозвучало имя Сада,  "болотные  убийства"  приобрели
новый  и  более   сенсационный   характер.   Но   открывшаяся   в   процессе
разбирательства истина не соответствовала представляемой картине. Дэвид Смит
признался, что запись преступного деяния у него имелась задолго до того, как
он услышал о маркизе. Ян Бредли был незаконнорожденным ребенком улиц Глазго,
который никогда не знал своего отца. Мать бросила его на попечение  приемных
родителей. Вместе с четырьмя другими детьми он жил  в  многоквартирном  доме
района Горболз, населенном последними  подонками  Европы.  Будучи  маленьким
ребенком  и  обучаясь  в  начальной  школе,  он  прославился   среди   своих
сверстников как владелец выкидного ножа, который применялся против  кошек  и
другой живности. Однажды Бредли привязал к столбу одноклассника, обложил его
газетами  и  поджег.  В  одиннадцать  лет  он  вовсю   применял   нацистское
приветствие и лихо кричал: "Зиг хайль!" Совершенно очевидно, в  уроках  Сада
этот человек особой нужды не испытывал.
   В спорах, последовавших после суда, почти ничего не  говорилось  о  том
факте, что свои жертвы Бредли убивал топором, а владеть он им научился в  ту
пору, когда работал помощником мясника. Бойня является не менее  благодатной
почвой для воспитания жестокости, чем библиотека или книжный магазин. Но те,
кто в первую очередь усматривал влияние работ Сада и громко  отстаивал  свое
мнение,  относительно  ремесел  мясника  и   бойца   предпочитали   молчать.
Существует  огромная  разница  между  чтением  об  убийстве  и   совершением
преступления.  Различие  между  убийством  животного  и   человека   заметно
несколько меньше. Другие голоса возлагали вину на книги,  касавшиеся  высшей
меры и телесных наказаний, находившиеся в этой частной коллекции, совершенно
забывая о том, что государство всего  за  два  года  до  "болотных  убийств"
готовило и награждало тех, кто от его имени наказания такого рода приводил в
исполнение, тем самым причиняя смерть или физические страдания.
   Действительная опасность, которую таит в себе  влияние  Сада  на  убийц
типа  Гитлера  или  нацистов,  много   проще   и   страшнее.   При   обычных
обстоятельствах мысли и желания, способные привести к гибели  предполагаемых
жертв, из-за страха общественного порицания или чего хуже остаются в  голове
потенциального преступника. Но он в один прекрасный  день  может,  например,
обнаружить, что его убийственный инстинкт разделяют лидеры  того  или  иного
современного  тоталитарного  государства,  окруженные   восторгом   масс   и
фетишистским блеском, и прийти к выводу, что не одинок  даже  в  сексуальном
выражении этого инстинкта. Знаменитый французский дворянин  в  восемнадцатом
веке  одобрял  и  даже  практиковал  вещи,  которые  так  импонировали   его
воображению. Поведению при этом придавались определенная интеллектуальная  и
нравственная респектабельность, иначе оно рассматривалось бы как  преступное
или безнравственное. Сад, по его  собственному  свидетельству,  преступления
своих героев использовал для иллюстрации своей  философии.  Убийцы,  которым
уже одно