ды,  опасаясь,  как
бы в Ла-Косте  не  обнаружили  какие-либо  "компрометирующие"  предметы  или
записи. Любые дискредитирующие предметы должны быть "зарыты на глубину в сто
футов". Но самую большую опасность она видела в том, что существовали  люди,
которые  могли  бы  скомпрометировать  семью.  Нанон  наконец  выпустили  из
заключения и сделали это, по всей видимости, в обмен на ее молчание. Причем,
освободить  пришлось  срочно,  поскольку  отец  громко  протестовал   против
произвольного удержания в тюрьме своей дочери. В  декабре  1777  года  Лион,
представлявший интересы Сада в  поместье  Ма-де-Кабан,  сообщил  о  принятии
Нанон условий своего освобождения: ей не разрешалось жить в Арле,  Лионе,  а
также Оверне  и  запрещалось  говорить  о  вещах,  ставших  теперь  "прошлой
историей".

   - 2 -

   Сторожевая башня Венсенна была построена в четырнадцатом, веке во время
правления Карла V. За это время в ней побывало не так уж много  узников,  но
всех их она  скрывала  надежно.  Даже  по  стандартам  тюремного  заключения
восемнадцатого века от этого  бастиона,  расположенного  на  поросшей  лесом
восточной окраине Парижа, веяло безнадежностью. Для людей,  замурованных  за
чудовищной  толщиной  его  стен  в  полумраке   скудно   освещенных   камер,
единственными товарищами оставались крысы, мыши и болезни.  Самым  худшим  в
ситуации Сада являлось его незнание, когда он снова увидит свободу и  увидит
ли ее вообще. Мысль о том, что всю  оставшуюся  жизнь  придется  провести  в
таких условиях, причем без права подачи жалобы в суд  или  трибунал,  ломала
дух самых решительных.
   К моменту прибытия маркиза в  Венсенн,  в  замке  содержался  еще  один
узник, дурная слава которого и литературная известность была под  стать  его
собственной - Оноре-Габриель-Рикети,  граф  де  Мирабо,  автор  "Эротической
библии", бывший на девять лет моложе Сада. При встрече они не испытали  друг
к другу чувства симпатии. Эти люди постоянно ссорились и дразнились. Тем  не
менее оба являлись жертвами произвола и  находились  в  заключении  согласно
lettre de cachet. Позже Мирабо  в  письменной  форме  обличит  эту  систему,
согласно которой члены влиятельных семейств, заручившись поддержкой  короля,
могли заточать своих  беспокойных  родственников,  не  обращаясь  к  суду  и
следствию.  Когда  он  оказался  в  стенах  Венсенна,  до  него  из  темноты
сторожевой башни долетало эхо отчаянных криков других  заключенных,  которые
боялись, что "погребены заживо". "Ты обрек меня умирать медленной смертью, -
писал Мирабо отцу, - на жизнь, более страшную, чем любой смертный приговор".
В  последующие  двенадцать  лет  Сад  в  многочисленных  вариациях   сделает
аналогичное заявление. Теперь ему исполнилось тридцать шесть лет. Дальнейшую
свою жизнь, вплоть до пятидесяти лет, за исключением шести недель, когда  он
станет беглецом, Сад проведет в крупнейших тюрьмах Франции.
   Его поместят в камеру номер шесть сторожевой башни  Венсенна.  Согласно
тюремной традиции, стражники обязаны не упоминать его имени. С  тех  пор  он
станет "господином номер шесть".
   Он понимал, что  lettre  de  cachet,  согласно  которому  содержался  в
заключении, - дело рук мадам де Монтрей. Не прошло и  несколько  дней  после
его ареста, как он написал ей весьма грубое по содержанию письмо, в  котором
обвинил ее в коварстве и  жестокости  мести.  Еще  он  написал  Рене-Пелажи,
умоляя ее использовать все свое влияние,  дабы  спасти  его  от  ужаса  быть
забытым, который сулило его заточение. Де Сад просил позволить ему предстать
перед судом, чтобы получить возможность защищать себя и в случае, если будет
признан виновным, понести положенное наказание с указанием конкретного срока
тюремного заключения.
   Маркиза  содержали  в  одиночной  камере  с  двумя  крошечными  окнами,
забранными толстыми решетками. От внешнего мира  его  отделяло  девятнадцать
железных дверей. Иногда де Сада выводили на  прогулку  во  двор,  окруженный
высокими стенами, величиной в двенадцать квадратных ярдов. Ему казалось, его
вообще могли бы не трогать, если бы не  необходимость  обыскивать  камеру  в
поисках обличительных писем или  признаков  готовящегося  побега.  Начальник
Венсеннской тюрьмы не забыл, что Сад когда-то сбежал из крепости Миолана.  В
большой сторожевой башне  тщательно  соблюдались  правила.  Здесь  почти  не
разговаривали и запрещали  все  посторонние  разговоры.  Начальник  Венсенна
гордился тем, что его тюрьма "прославилась" под именем "Дом молчания".
   Одиночное заключение Сада в течение дня не нарушалось, если не  считать
коротких периодов времени, когда разносили еду. Все остальное время он сидел
в одиночестве и глотал слезы жалости к  самому  себе.  Вскоре  им  на  смену
пришли взрывы истеричного гнева и безысходного  отчаяния.  Маркиз  продолжал
писать  жене  и  мадам  де  Монтрей.  В   них   обвинения   перемежались   с
беспросветностью.  Наконец  Рене-Пелажи  позволили  ответить  ему,  хотя  ее
послания должны были просматриваться тюремщиками. Позже пара  нашла  простые
способы кодировать содержание своих писем, а также  пользоваться  невидимыми
чернилами.
   Семья Монтрей пыталась умиротворить его,  проявляя  при  этом  странную
смесь  двуличия  и  заботы.  Они  вместе  с  Рене-Пелажи  прикладывали   все
возможности,  чтобы  добиться  разрешения  судебного   пересмотра   дела   и
аннулирования смертного  приговора  1772  года.  В  случае  удаче  арест  по
марсельскому делу ему уже не грозил  бы.  Но  для  этого  мадам  де  Монтрей
предложила крайне опасный вариант. Основанием для отмены смертного приговора
мог бы стать тот факт, что суд не учел психическое состояние Сада. Следовало
доказать, что  он  находился  не  в  своем  уме.  Удивительно,  но  Сад,  по
непонятной причине, принял  ее  предложение.  Он  с  готовностью  согласился
обсудить план его апелляции. Маркиз продолжал настаивать на том, что девушки
в Марселе не могли  быть  невинными  жертвами.  Все  они  являлись  опытными
проститутками, хорошо были осведомлены о шпанских мушках и добровольно брали
предложенную Садом карамель. Заниматься содомией он не предлагал ни одной, к
тому же, никто из них его в этом не обвинял. В конце концов,  маркиз  брался
доказать, что недомогание Маргариты  Кост  скорее  связано  с  употреблением
снадобий  уличных  знахарок  и  не  имеет  никакого  отношения  к  конфетам,
предложенным им.
   Представленных  Садом  фактов  оказалось  более  чем   достаточно   для
доказательства его невиновности в болезни девушки. Кроме того, это полностью
согласовывалось  с  данными  химического   анализа.   Но   маркиз   не   мог
реабилитировать себя в отношении содомии с  Марианной  Лаверн  и,  возможно,
Латуром. Несмотря на его энтузиазм, ни  одно  из  "новых"  доказательств  не
возымело такого действия, как  меры,  принятые  мадам  де  Монтрей  накануне
слушания апелляции. Она позаботилась о том, чтобы Гофриди  проинструктировал
девиц, дабы к моменту рассмотрения апелляции  никаких  показаний  против  ее
зятя не существовало. Итак, согласно их свидетельствам, никакого скандала  в
Марселе в июне 1772 года не было.
   Как заметила мадам де Монтрей в апреле  1778  года,  не  так-то  просто
отделаться от обвинений в содомии и отравлении. "То, что следует  принять  в
отношении замешанных в дело девиц, имеет весьма деликатный характер и должно
проводиться  согласованно  с  теми,  кто  в  переговорах  является  главными
действующими лицами - или в согласии с советом, тайно  данным  присяжными  с
тем, чтобы в целости и невредимости  доставить  судно  в  гавань.  Во  главе
полиции Экса стоят два человека, которые могут оказать большую услугу, когда
в них возникнет  потребность".  Независимо  от  законности  своих  действий,
Монтрей не жалели теперь ни денег, ни времени и делали все возможное,  чтобы
показания работали на них. Как мадам де Монтрей правдиво  писала  14  апреля
1778 года: "Дело может иметь слишком серьезные последствия, дабы рисковать в
нем".
   Даже старший дядюшка Сада,  приор  тулузский  и  глава  Ордена  святого
Иоанна Иерусалимского, внес свою лепту, высказав суду свое  мнение.  "Семья,
как только смогла, наказала распутника, - сказал он им 28 июня. - Он  больше
не побеспокоит общество. Король и правительство  приняли  участие  в  делах,
необходимых для сохранения чести семейства, которая никогда не давала повода
для упрека. Надеюсь, и вы сполна порадеете за это".  Скорее  всего,  Сад  не
видел копии этого письма, поскольку обещание, что он больше  не  побеспокоит
общество, едва ли ободрило бы его.
   Маркизу, томившемуся  в  нетерпеливом  ожидании  в  Венсенне,  вся  эта
процедура подготовки апелляции казалась немыслимо  растянутой.  После  шести
месяцев тюремного заключения он все еще тешил себя мыслью о разборе жалобы в
его пользу, за чем последует его освобождение. Наконец  27  мая  1778  года,
несмотря на пятилетний срок, прошедший с момента суда, король позволил  Саду
подать апелляцию.
   В июне, когда маркиза в компании уже знакомого ему инспектора Луи  Марэ
препроводили в Экс-ан-Прованс, он все еще оставался узником.  Заключенный  в
сопровождении охраны прибыл в Экс золотым прованским вечером, 20 июня.  Свет
свободы, забрезживший Саду в таком месте после  полутора  лет  заточения  во
мраке Венсенна, вселял в душу надежду.
   Во время слушания дела он содержался в тюрьме Экса,  получив  при  этом
доступ к заключенным женского пола. 22 июня высокий  суд  Экса  провозгласил
начало  рассмотрение  дела  де  Сада.  Через  восемь  дней  адвокат  защиты,
Жозеф-Жером-Симеон,  от  его  имени  зачитал  прошение  о  помиловании.  Суд
постановил, что приговор 1772 года  должен  быть  аннулирован,  а  свидетели
заслушаны заново. На другой день, 7 июля, маркиз и свидетели предстали перед
судом, где давали показания и подвергались допросу. 14  июля  было  вынесено
решение признать Сада виновным в причинении оскорбления физическим действием
и совершении развратных действий. Приговором суда за  недостойное  поведение
на него налагалось взыскание и на три года запрещался въезд в Марсель. Кроме
того,  маркиза  оштрафовали  на  пятьдесят  ливров   для   оплаты   издержек
судебно-исправительных учреждений.  Человеку,  который  шестнадцать  месяцев
провел в мрачной башне Венсенна, это, должно быть, показалось избавлением от
смерти. До завершения формальностей Сада доставили в тюрьму Экса.
   Когда к нему снова явился инспектор Марэ, маркиз уже приготовился выйти
из тюрьмы свободным человеком. Ему сообщили,  что,  согласно  решению  суда,
прежний приказ о его аресте отменен. А потом, к величайшей досаде Сада, Марэ
сказал ему о карете, которая должна доставить узника и его  сопровождение  в
Венсенн. Приказ 1772 года был  отменен,  и  честь  семьи  восстановлена,  но
lettre de cachet, послуживший причиной заточения  Сада  в  тюрьму,  все  еще
действовал и никакого отношения к судебному разбирательству в Эксе не  имел.
Монтрей и Сады, возможно, и вернули себе доброе имя, но сам Сад  должен  был
вернуться в тюрьму, где предстояло томиться неопределенно долго.
   Маркиз  слишком  поздно  разглядел  ловушку,  в  которую  попался.  Его
интересы мадам де Монтрей никогда не волновали. Она  пеклась  о  собственной
репутации. Теперь, когда скандальное дело 1772 года  оказалось  улажено,  ее
вполне устраивало, чтобы зять оставался в таком  месте,  откуда  он  уже  не
причинит ей зла. В Саде, с одной стороны,  боролось  негодование  по  поводу
сыгранной над ним "шутки",  с  другой  стороны  -  страх  и  отчаяние  перед
перспективой провести в Венсенне неопределенно долгий срок. Речь  шла  не  о
пребывании под заключением до момента завершения по  делу  всех  необходимых
формальностей.  Они  уже  полностью   завершены.   Перед   ним   открывалась
перспектива десять или  двадцать  лет  провести  в  заточении  мрака  серого
бастиона на восточной окраине Парижа. Пытка эта обещала продлиться до  самой
глубокой старости или смерти.
   В сопровождении Марэ и четырех охранников Сада в тот же день повезли на
север от Экса.  Мимо  проплывали  виноградники  и  ущелья,  горные  замки  и
вишневые сады  Прованса,  которые  он,  вероятно,  видел  в  последний  раз.
Инспектор пытался приободрить его. Марэ, возможно,  полагал,  возвращение  в
Венсенн - пустая формальность, но Сад думал иначе и не  ошибся.  И  тогда  в
порыве чувств инспектор сказал, что полиция,  по  правде  говоря,  вовсе  не
заинтересована в том, чтобы держать Сада  за  решеткой.  Lettre  de  cachet,
строго говоря, имеет отношение к делам гражданским, скорее даже семейным, но
полицейский эскорт,  естественно,  не  может  освободить  узника  по  своему
собственному усмотрению. Они выполняют свою работу и должны думать  о  своей
репутации. Правда, если бы Сад убежал, как это часто делают заключенные, это
было бы совсем другое дело.
   Вскоре после этой странной  беседы  подошел  к  концу  второй  день  их
путешествия. Экипаж  с  маркизом  в  сопровождении  охраны  пересек  Рону  и
оказался на окраине Валенса, где  группа  остановилась,  чтобы  пообедать  и
переночевать в "Ложи дю Лувр". Больше о побеге никто не сказал ни слова,  но
Сад пожаловался на  отсутствие  аппетита  и  удалился  в  комнату,  где  ему
предстояло оставаться до утра. Для наблюдения за ним приставили охранника. С
наступлением темноты он попросил,  чтобы  его  проводили  в  отхожее  место.
Сопровождал его помощник  командира  отряда  охраны,  брат  Марэ.  Выйдя  из
уборной, Сад пошел  назад  в  комнату,  мимо  охранника,  стоявшего  наверху
лестницы. Поравнявшись со стражником, маркиз как  будто  споткнулся,  и  тот
инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать заключенного.  Сад  нырнул  под
руку и опрометью бросился вниз по лестнице и в  несколько  огромных  прыжков
преодолел ее. Он мог бежать либо теперь, либо никогда. Иного выхода  ему  не
оставалось.
   Неожиданность и дерзость его поступка дали ему  некоторое  преимущество
во времени. Офицер крикнул своим коллегам, призывая их на помощь, и,  сбежав
по ступенькам, они вчетвером начали преследование беглеца. У  Сада  все  шло
даже лучше, чем он смел надеяться. Преодолев лестницу в  считанные  секунды,
он  выскочил  из  дверей  во  двор  гостиницы,  откуда   существовал   выход
непосредственно на главную дорогу. Не успели  его  преследователи  и  глазом
моргнуть, как маркиз уже  был  там.  Постоялый  двор  находился  на  окраине
Валенса, и в это время ночи улица снаружи не освещалась. В мгновение ока Сад
исчез в темноте.
   Из-за темноты Марэ и его товарищи ограничились лишь тем,  что  обшарили
окрестности в непосредственной близости от гостиницы. Вероятно, им просто не
хотелось перенапрягаться и делать большее. Маркиз, знавший этот район лучше,
чем они, дошел до Роны и побрел берегом реки вниз по течению до  наступления
дня. Вскоре после рассвета он наткнулся на рыбаков. Последовали  переговоры,
во время которых Сад, обещая  щедрое  вознаграждение  за  оказанную  услугу,
пытался уговорить их отвезти его до  Авиньона,  стоявшему  ниже  по  течению
реки. В конце концов, владелец лодки согласился, и маркиз вернулся  в  город
своих предков, где его никто не мог обнаружить. В шесть часов вечера 17 июля
он ступил на берег Авиньона и нашел приют у одного из друзей.
   Во время его заточения в Венсенне семью постигла  еще  одна  утрата.  В
Сомане 3 января 1778 года скончался аббат де Сад, где на другой день  и  был
похоронен, так что родовой дом опустел. Несмотря на то, что священник  умер,
оставив долги и, как выяснилось, продав большую  часть  собственности  своей
испанской любовнице, тем не менее место это могло стать для беглеца надежным
укрытием. Соман в административном  плане  подчинялся  Мазану,  а  Сад,  как
известно, считался хозяином Мазана. К  несчастью,  наместником  Мазана  стал
один из родственников Сада, Жан-Батист-Жозеф-Давид, граф  Де  Сад  д'Эйгиер,
указав королю, что маркиз забросил эту должность более пяти лет назад. Но  у
семьи  пока  еще  не  нашлось  времени,  чтобы  отобрать   у   Сада   Соман.
Следовательно, не исключалась возможность, что временно  беглец  сможет  там
пристроиться. В отличие от Ла-Коста с его легкими  подходами,  добраться  до
Сомана было трудно, так как он стоял на вершине скалистого утеса, с долинами
по  обе  стороны.  Стены,  окружавшие  замок,   не   очень   отличались   от
фортификационных  сооружений.  Более  труднодоступный,  чем  Ла-Кост,  замок
Соман, кроме  того,  вряд  ли  был  тем  местом,  за  которым  станут  вести
наблюдение охотившиеся за Садом люди.
   Но сначала ему нужно было добраться до Ла-Коста и обеспечить себя  всем
необходимым для осуществления задуманного плана.  Друг,  предоставивший  ему
убежище, снабдил его съестными припасами. Тогда Сад сел в карету и  ночью  в
темноте тронулся по дороге, знакомой  ему  с  детства.  На  другое  утро  он
благополучно достиг Ла-Коста. Там проживала  Готон,  горничная  Рене-Пелажи,
принимавшая участие в "скандале маленьких  девочек".  Там  же  находилась  и
экономка,  мадемуазель  де   Руссе,   которая   шестнадцатилетней   девушкой
приветствовала его приезд в Ла-Кост в 1763 году. Сад наполовину  верил,  что
побег удался благодаря сговору мадам де Монтрей с инспектором Марэ.  Однако,
когда  его  ушей  достигли  слухи  о  предпринимаемых   поисках,   расточать
благодарности теще перестал.
   Он написал письмо Гофриди, в котором описал побег, и  получил  послание
от Рене-Пелажи, приготовленное ею для него на тот случай, если  ему  удастся
провести свою охрану. "Теперь ты веришь, что я люблю тебя?" - спрашивала она
своего обожаемого "bon petit ami" {милый дружок (фр.)}. Она  советовала  ему
соблюдать осторожность, и письма, адресованные ей, должны были быть написаны
чужой рукой. Свое сообщение ему надлежало писать между строк чужого  письма,
по всей вероятности, невидимыми чернилами.
   Прошло несколько недель, прежде чем она проведала о его  побеге.  Этому
известию  предшествовала,  по  ее  выражению,  "ужасная  сцена"  с  матерью.
Рене-Пелажи узнала, что Сад остается в заточении, причем этой новостью мадам
де Монтрей поделилась с дочерью "высокомерным и  возмутительно  деспотичным"
тоном. Тем временем маркиз настоятельно просил Гофриди  походатайствовать  о
его деле перед тещей. Мадам де Монтрей от прямого ответа увильнула.  "Судьба
Сада, - пояснила она, - зависит от того, как он распорядится своей свободой.
Он должен поплатиться за свой образ жизни, и дочь  не  должна  предпринимать
попыток воссоединиться с  ним".  Рене-Пелажи  получила  информацию,  что  ее
встреча с мужем закончится его арестом. Она тотчас направила Саду письменное
предупреждение, передать которое обязался Гофриди.
   В первый месяц своего побега Сад  во  всю  наслаждался  жизнью,  словно
пытался наверстать упущенное за полтора года тюремного  заключения.  Он  вел
себя так, словно ему все сошло с рук.  В  его  намерения  входило  завоевать
расположение мадам де Монтрей и жить с Рене-Пелажи в Провансе. Он больше  не
считался преступником, и закон не имел оснований тревожить его. Неужели  его
опять арестуют? "Со своей стороны, - писал он, - я этому не верю". Рассказ о
том, что инспектор  Марэ  плакал  от  досады,  упустив  его,  маркиз  считал
нелепым: "Поверьте мне, слезы такому  типу  людей  неведомы.  Выражение  ими
ярости - скорее  профанация,  чем  рыдания".  Он  даже  полагал,  что  может
безбоязненно отправиться в Экс. Возможно,  вернувшись  с  пустыми  руками  в
Париж, Марэ и его офицеры вызвали там панику, но Экса, "где  никто  палец  о
палец не ударит, а  только  будут  смеяться  над  ними",  это  не  касалось.
Относительно опасений о целом отряде солдат для его ареста  он  сказал,  что
"это фарс, достаточно хороший, чтобы надорвать от смеха животики".
   Однако оставаться все время в Ла-Косте представлялось  неблагоразумным.
В Сомане было бы безопаснее, к тому же Саду не терпелось снова посетит