а  его  признали
недействительным. Адвокат Сада, Жозеф-Жером Симеон, рассмотрев все материалы
дела,  пришел  к  выводу,  что  суд  1772  года   допустил   юридические   и
процессуальные  нарушения.  Доказательства  того,  что  девицы  подвергались
действию яда, отсутствовали. Более того, полученные  экспертизой  результаты
свидетельствовали против подобного обвинения.  Они  пользовались  снадобьем,
приготовленным уличной знахаркой, а суд это обстоятельство  во  внимание  не
принял. Кроме того, Сада официально не известили о возбуждении  против  него
дела. Поспешность, с которой провели судебное заседание, вообще  выходит  за
все допустимые рамки. Отсутствие обвиняемого  на  суде  рассматривалось  как
косвенное подтверждение виновности. Кстати, с точки зрения закона,  он  имел
полное  право  отсутствовать.  Но  самое  тяжкое  процессуальное   нарушение
заключалось в том, что  маркиза  официально  даже  не  идентифицировали  как
человека, посещавшего девушек в Марселе. Одной из них  просто  сказали,  что
это был маркиз де Сад, а сие ни в  коей  мере  не  соответствовало  должному
опознанию.  Маркиза  признали  виновным  лишь  по  одному  этому  показанию.
Понятно, что этот спор относится исключительно к правовой сфере. Сомневаться
не приходилось, что в марсельском доме  Мариэтты  Борелли  находился  именно
Сад. Но правовые органы имеют  дело  не  с  событиями,  как  таковыми.  Свое
заключение они должны выносить,  опираясь  исключительно  на  доказательства
того, что то или иное событие действительно имело место. При таком подходе к
делу виновность маркиза никогда бы не была доказана.
   По этим причинам Сад имел меньше оснований опасаться  государства,  чем
собственной семьи. Началась борьба между мадам  де  Монтрей,  выступавшей  в
роли поборницы морали, и Рене-Пелажи, в качестве преданной  жены.  Во  время
многомесячного пребывания Сада в Савойе Рене-Пелажи стала  опекуншей  детей.
Решение  это,   главным   образом,   принято   на   основании   нравственной
несостоятельности мужа. Ее  визит  в  Шамбери  и  первую  неудачную  попытку
вызволить Сада  из  тюрьмы  мадам  де  Монтрей  восприняла  как  откровенное
предательство. Как только стало известно,  что  маркиз  сбежал  во  Францию,
мадам де  Монтрей  и  ее  муж  начали  забрасывать  прошениями  министерство
юстиции. Они добивались ареста возмутителя спокойствия  и  заточения  его  в
Лионезскую  тюрьму  Пьер-Ансиз.  Предполагалось,  ему  будет   предоставлена
относительная свобода ведения переписки, чтобы из застенка он мог  управлять
своими поместьями. Это будет необходимо до тех пор, пока  не  подрастет  его
сын, после совершеннолетия которого собственность может быть  передана  ему.
Что касалось самого предполагаемого узника,  мадам  де  Монтрей  никогда  не
смирится с тем, чтобы сумасшедший  преступник,  которого  судьбе  захотелось
сделать ее зятем, оставался на свободе.
   Стараясь противостоять ей, Рене-Пелажи поехала в Париж,  дабы  защищать
дело Сада при дворе и умолять королевских советников не обращать внимания на
мать. Став после скандала в Марселе изгнанником, о своей  жизни  Сад  делает
следующую запись: "Маниакальное нежелание мадам де  Монтрей  положить  всему
конец выходит за все мыслимые и немыслимые пределы. Чего она этим  добьется?
Только бесчестия, проистекающего из этого злосчастного дела,  бесчестия  для
своей дочери и внуков и ужасных беспорядков в поместьях. Де  Монтрей  желает
заставить меня влачить самое печальное и жалкое  существование,  потому  что
кому, как ни тебе, знать, что  за  удовольствие  жить  в  стране,  где  тебе
постоянно приходится скрываться и играть всевозможные роли, чтобы только  не
быть узнанным".
   Оставаясь в Провансе, маркиз получил возможность  лучше  контролировать
поместья в Ла-Косте и Мазане.  Он  уволил  управляющего,  действовавшего  по
указке его семьи, и назначил своего собственного. Гаспар  Гофриди,  знакомый
Саду с детства после его визита к бабушке  в  Авиньон,  служил  адвокатом  в
Апте, городке, находившимся на восточной  равнине  от  Ла-Коста  в  пределах
видимости. На протяжении почти  сорока  последующих  лет  между  маркизом  и
Гофриди то в дружеских, то в сварливых тонах велась беспорядочная переписка.
В течение всего этого времени Гаспар оставался другом Сада и его  доверенным
лицом, растратчиком и отступником, старинным знакомым и никчемным  увальнем.
Несмотря на бурные вспышки гнева и смены настроений, именно  Гофриди  и  его
сыновья собирали подати с поместных земель и переправляли выручку хозяину на
финансирование его развлечений.
   В  1773  году  у  Гаспара  сложилась  любопытная  ситуация.  Он  служил
адвокатом у маркиза и выступал в качестве  представителя  Рене-Пелажи  в  ее
эскападах в защиту мужа. Но,  вероятно,  догадавшись,  какой  оборот  примет
дело, Гофриди в скором времени умудрился поступить и в услужение к мадам  де
Монтрей. Все обязательства, налагаемые на него ситуацией,  каким-то  образом
мирно уживались в лабиринтах сознания этого человека.
   К концу года стало ясно, что Гофриди проявил мудрость, сделав ставку на
мадам де Монтрей. В Париже наконец подписали приказ об  аресте  Сада  и  его
заточении  в  Пьер-Ансиз.   Документ   датировался   16   декабря,   и   его
незамедлительно привели в действие. Необходимая подготовка была  произведена
в Париже, несомненно, не  без  активного  участия  мадам  де  Монтрей.  Она,
вероятно, также внесла материальный  вклад  в  операцию,  стоимость  которой
обещала вылиться в сумму более восьми тысяч ливров.  Полицейского  адъютанта
из Парижа, господина  Гупиля,  сопровождал  отряд  всадников  из  Марселя  с
четырьмя констеблями. Ночью  6  января  1774  года  они  без  предупреждения
появились  в  деревушке  Ла-Кост.  Изолировать  ее  от  внешнего   мира   не
представляло особого труда: для этого поставили охрану у Портей де  ла  Гард
на востоке, у Портей де Шевр - на западе и у рю Басе, по которой также можно
попасть на лежащую внизу равнину. Перед всадниками вставали мрачные отвесные
стены замка, делавшие его похожим  на  каменное  зернохранилище  или  склад.
Поднявшись вверх  по  узким,  выложенным  булыжником  тропам,  они  окружили
здание,  возвышавшееся  над  крышами  домов  на  высоком  плато.  Проблем  с
проникновением внутрь у них не возникло. При этом присутствовала Рене-Пелажи
и оставила собственное описание вторжения, изложенное в официальной  жалобе,
составленной Гофриди.
   "Приготовили лестницы, и стены шато были взяты штурмом.  Они  ворвались
со шпагами и пистолетами в руках. Именно в таком виде полицейский адъютант и
предстал перед истицей. Понадобившиеся ему для этого усилия спровоцировали у
него вспышку ярости, которую он и не думал скрывать. Страшно  ругаясь,  и  в
самых непристойных выражениях полицейский потребовал сказать, где  находится
господин де Сад, муж  упомянутой  истицы.  Кто  способен  описать  состояние
женщины в столь ужасном положении? Ее  глаза  видели  настоящее  варварство,
душу одолевал то ужас, то страх. Она понимала, что все происходящее является
делом рук ее матери...
   Упомянутая истица сказала, что мужа здесь нет. Это послужило сигналом к
необузданной развязности. Мужчины разделились на группы. Одна часть охраняла
подступы к замку, вторая с оружием в руках обшаривала каждый угол помещения,
в любую минуту готовая сломать любое оказанное ей  сопротивление.  Для  этой
цели специально подготовили особые приспособления, и одно из  них,  железный
лом, выкованный в Боннье, для взламывания дверей и  крушения  мебели,  можно
было увидеть в руках одного из констеблей. Поиск ни к чему  не  привел,  это
удвоило их ярость. Кабинет господина де  Сада  стал  последней  сценой,  где
разворачивалось  действие.  Они  хватали   и   резали   фамильные   картины.
Полицейский адьютант "отличился", взламывая бюро и дверцы  шкафов  кабинета.
Они вытащили все бумаги и письма, которые только смогли  найти.  По  прихоти
полицейского адьютанта некоторых из них тут же предали  огню.  Остальные  он
забрал, не сказав истице ни  слова  о  их  содержании.  Он  не  дал  никаких
объяснений относительно того, что  именно  послужило  поводом  для  принятия
решения в пользу такого вторжения,  являющегося  нарушением  прав  личности,
прав человечества в целом, и приносит репутацию господина де Сада  в  жертву
предрассудкам мадам де Монтрей".
   Часть отряда, ворвавшаяся в  замок,  продолжала  ночной  обыск.  Гупиль
выхватил из рук Рене-Пелажи бумаги и  лаковую  позолоченную  миниатюру.  "Не
было такого ругательства, которое не прозвучало бы в адрес маркиза де Сада".
Некоторые из них признавали, что явились туда  только  для  того,  чтобы  по
приказу мадам де Монтрей привести в исполнение смертный приговор. Каждый  из
них должен был "выпустить в него по три пули и доставить ей тело".
   По признанию Рене-Пелажи, существовала  опасность  выступления  жителей
Ла-Косты против солдат в защиту своего господина. То и дело в поднятом  шуме
раздавались крики: "Его поймали!  Негодяй  у  нас  в  руках!"  Но  этого  не
случилось. Самого Сада нигде не нашли. Хотя полиция была уверена,  что,  раз
маркиза находилась в замке, значит, и ее муж присутствует где-то поблизости,
но обнаружить его не удалось. Наконец  полицейский  отряд  оседлал  лошадей,
адьютант занял место в карете, и все  они  покинули  пределы  замка.  Но  на
другой день они оставались еще в деревне. Только спустя сутки преследователи
вернулись в Апт. Так закончился один из многочисленных безуспешных походов в
поисках беглеца. Адвокат Гофриди получил от Рене-Пелажи написанную  впопыхах
записку. Ему вменялось в обязанность  предупредить  Сада  о  произошедшем  и
призвать его быть осторожным.
   После этого фиаско, 25 марта,  герцог  де  ла  Вриер  от  имени  короля
обратился  к  генерал-губернатору  Прованса   с   рекомендацией   прекратить
бесполезные попытки разыскать маркиза в замке Ла-Коста, а лучше бы  устроить
для него западню где-нибудь в окрестностях шато, когда он будет меньше всего
этого ожидать. 12 апреля генерал-губернатор дал ответ,  в  котором  пообещал
подключить к работе своих шпионов, однако пессимистично добавил:  "В  районе
Ла-Косты Сада, по-видимому, нет".
   Случилось же так, что маркиз, никем не замеченный,  вернулся  в  замок,
где тихо прожил с женой и Анн-Проспер весь июнь и  начало  июля  1774  года.
Отсутствие энтузиазма со стороны властей  объясняется,  вероятно,  тем,  что
театром семейных военных действий на  сей  раз  стал  Париж,  куда  14  июля
Рене-Пелажи вернулась с сестрой, чтобы попытаться уговорить мадам де Монтрей
отозвать приказ об аресте мужа. По-видимому, в ее  отсутствие  Сад  ездил  в
Бордо, где в театре ставили  одну  из  его  пьес.  Оттуда  он  отправился  в
Испанию, чтобы предпринять путешествие в Кадис. В ноябре  он  и  Рене-Пелажи
вновь мирно проживали в Ла-Косте. Негласный договор о перемирии  существовал
между преследователями и  их  жертвой  до  тех  пор,  пока  Сад  вел  тихую,
спокойную жизнь в своем уединенном замке. Спокойствие ничем не омрачалось на
протяжении всех зимних месяцев. В  письме  из  Парижа  от  3  сентября  жена
настоятельно просила маркиза оставаться в Ла-Косте или Мазане. "Если  он  не
последует моему совету, покажите ему это письмо". Lettre de cachet, согласно
которому он мог быть задержан королевскими властями, все еще действовал.  Но
это была техническая сторона дела. Чтобы аннулировать приказ  короля  о  его
аресте,  следовало  сначала  отменить  выдвинутые  против  него  в   Марселе
обвинения.
   Саду время от времени нравилось играть роль помещика среди своих селян,
даже  если  при  этом  ему  приходилось  поступать  нехарактерным  для  него
способом. В декабре 1774 года он сообщил Гофриди о  своем  запрете  бродячим
актерам играть в его деревне спектакль и даже велел порвать  их  афиши.  Они
собирались   показать   комедию,   которую    Сад    считал    непристойной,
"Муж-рогоносец:   побитый,   но   счастливый"   Такое   представление,   как
благочестиво заметил маркиз, оскорбляет религиозные чувства.
   1774 год близился к завершению, и жизнь в Ла-Косте  оставалась  окутана
атмосферой  таинственности  и  подозрительности.  В  декабре  Сад  пригласил
Гофриди на обед, уточнив, что еду подадут в три часа пополудни, что было  на
два-три часа раньше обычного времени трапезы в  восемнадцатом  веке.  Хозяин
объяснил это изменение следующим образом:
   "Этой  зимой  по  тысяче  причин  мы  решили  видеться  с   минимальным
количеством людей. В результате, я провожу вечера в кабинете, мадам и иже  с
ней до вечерней поры  обитают  в  соседней  комнате.  Это  означает,  что  с
наступлением ночи шато запирается, гасится свет, еда не готовится и даже  не
подается. По этой причине мы не укладываемся в обычное обеденное время,  что
причиняет нам ряд прочих неудобств".
   Кабинет Сада располагался на цокольном этаже замка. Его окна в наружной
стене выходили  на  юго-восток  и  смотрели  в  сторону  Люберонской  гряды.
Несколько большую по размеру комнату рядом с ним  вместе  со  своими  дамами
занимала Рене-Пелажи. В ночное время порядок размещения обитателей замка  на
первом этаже отличался некоторыми особенностями. Летняя  спальня  маркиза  с
гостиной  занимала  северо-восточный  бастион,  отвесно  возвышавшийся   над
деревенскими крышами. Комнаты Рене-Пелажи и  детей  располагались  с  другой
стороны здания, над внутренним двором. Рядом с Садом  соседствовала  молодая
горничная жены. В доме Анн-Мари Мейфер знали под именем "Готон".  У  хозяина
имелась также и зимняя спальня, устроенная в помещении в  конце  коридора  -
следовательно, еще дальше от семьи.
   Если Гофриди наивно полагал,  что  зимний  распорядок  дня  в  Ла-Косте
свидетельствовал о  наступивших  в  жизни  Сада  переменах,  то  он  глубоко
ошибался,  доказательством  чему  стали  события  зимних  ночей,  получившие
огласку весной 1775 года и вызвавшие полнейший шок.
   В Соман приехала девушка пятнадцати лет, и ее принял аббат де Сад.  Она
поведала ему о том, что прошедшей зимой вытворяли с ней в неком  замке,  где
она находилась вместе со своими подругами.  Все  они  были  очень  юными.  С
неосмотрительного согласия их родителей девушек взяли  в  господский  дом  в
качестве прислуги. Теперь же отцы и матери начали  свидетельствовать  против
своего господина, обвиняя его в похищении. Но до тех пор родители этих  юных
созданий ничего не знали о нуждах своих дочерей, так как  находились  далеко
от них, например, в Лионе и прочих местах. Теперь же  упоминалось  об  одном
ужасном происшествии, связанном с захоронением человеческих останков  в  том
месте, где содержались служанки. Но более важным выглядело другое:  на  теле
девушки имелись еще не  до  конца  зажившие  отметины.  Она  являлась  живым
доказательством мрачных развлечений, которым в те зимние месяцы  предавались
в замке развратника.

   - 2 -

   Аббат де Сад не на шутку встревожился, в основном, по той причине,  что
сразу понял, о каком замке идет речь, и, скорее всего, балом там правит  его
распутный племянник. Сам маркиз 27 января 1775 года  настаивал  на  ложности
рассказа девушки, хотя объяснения отметинам на ее теле дать не смог. Но  его
слова действия не возымели. Теперь и его дядя  был  готов  присоединиться  к
тем, кто требовал ареста и заключения  Сада.  Вскоре  после  этого  в  Соман
пришло письмо от мадам де Монтрей, находившейся в Лионе, где она  занималась
расследованием "Скандала маленьких девочек", именно под этим названием  дело
получило огласку. Она подтвердила худшие опасения аббата, но умоляла его  ни
в коем случае не подвергать юную особу, находившуюся у  него  на  попечении,
медицинскому обследованию. Вторая пятнадцатилетняя девушка,  по  имени  Мари
Туссен, сбежавшая из Ла-Коста, получила  убежище  в  монастыре  в  Кадруссе.
Какой бы ни оказалась правда,  но  грозил  разразиться  скандал,  ничуть  не
меньший, чем в Аркейе и Марселе. На сей раз, к великому огорчению  мадам  де
Монтрей, в преступлении, похоже, были замешаны  ее  собственные  дочери.  По
мнению матери, Рене-Пелажи являлась одновременно и  жертвой,  и  сообщницей.
Когда в оргиях в Ла-Косте Сад начал прибегать к кнуту и розгам,  она  "стала
первой  жертвой   безумия,   которое   нельзя   рассматривать   иначе,   как
сумасшествие".
   Мадам  де  Монтрей  даже  в  круговерти  обвинений  и  угроз  сохраняла
благоразумие. Сады на зиму наняли пять девушек и молодого секретаря. Девушек
для них раздобыла "Нанон", Анн Саблоньер,  молодая  женщина,  двадцати  двух
лет, сводница, как называли ее впоследствии.  Словом,  появляется  еще  одно
действующее лицо событий,  разворачивавшихся  в  шато  Ла-Кост.  11  февраля
Гофриди от мадам де Монтрей получил недвусмысленные инструкции.  Рене-Пелажи
приобрела бумаги для доказательства того, что некоторые девушки  в  Ла-Косте
находились в хорошем состоянии. Но это не годилось. На  Гофриди  возлагалась
обязанность найти подходящую женщину, которой можно доверять. С  ее  помощью
ему предстояло отвезти девушек родителям  и  добиться  от  них  согласия  не
придавать делу законного хода. Если девушка в Сомане не захочет  успокоиться
и будет угрожать неприятностями, ей придется напомнить, что "молодые женщины
ничего не знают о законе или возможных последствиях этого дела, а  сама  она
может  оказаться  жестоко  скомпрометированной".  От   Гофриди   требовалось
немедленно отправиться в Вену и Лион для  проведения  "переговоров".  Кроме,
того, его настоятельно предупредили, чтобы он ничего не записывал.  Несмотря
на чувства, испытываемые к зятю, мадам де Монтрей была женщиной  решительной
и  энергичной.  Судя  по  всему,  ее  мало  трогали  упреки  юных   девушек,
жаловавшихся  на  то,  что  длинными  зимними  вечерами  в   Ла-Косте   ради
удовольствия Сада их секли или как-то по-иному дурно обращались.
   Зимой 1774-1775 года  маркиз,  похоже,  в  действительности  предпринял
попытку создать нечто вроде гарема, который будет служить  вдохновением  его
героям в романе "120  дней  Содома".  Детство,  проведенное  в  уединенности
Сомана, нашло отражение во взрослых фантазиях Ла-Коста. Осенью 1785 года Сад
свяжет детские зимы Сомана с зимним заключением в горном  районе  Миолана  и
сезонными развлечениями  в  Ла-Косте.  Эта  смесь  воспоминаний  и  фантазий
породит  "120  дней  Содома",  герои  которого  вместе  со  своими  рабынями
запирались в горной крепости Силлинг, где с ноября по февраль у  них  длился
сезон наслаждения и жестокости. В сердце горной  крепости  имелась  огромная
зала - дань домашнему театру в Ла-Косте. Ее увешанные  зеркалами  альковы  и
колонны, широкие диваны с мягкими подушками и трон, участие зрителей в драме
- все это придавало эксцентричному действию театральный блеск.
   Несмотря на приложенные мадам де Монтрей усилия, в мае 1775 года  Брюни
д'Антрекасто, председатель суда в Экс-ан-Провансе, известил  семью  Садов  о
том, что хозяин Ла-Коста обвиняется в похищении  юных  особ  из  Лиона,  где
против него возбуждено уголовное дело. Кроме пяти девушек и  Нанон,  маркиз,
по-видимому,  использовал   также   горничную   Рене-Пелажи,   Готон,   дочь
швейцарского протестанта. Еще у него в услужении находился мальчик, которого
он нанял в качестве секретаря. В мире, созданном им  в  "120  днях  Содома",
каждый из героев имел жену и гарем, что является доказательством того, что в
те  зимние  месяцы  Рене-Пелажи  явно  присутствовала  в  Ла-Косте  и   была
соучастницей скандала "Скандала маленьких девочек".
   Сад дал объяснение человеческим останкам,  захороненным  на  территории
замка. Во время путешествия, происходившего за год до  описываемых  событий,
когда маркиз старался держаться как можно дальше от Ла-Коста, он  заезжал  в
Бордо, где познакомился с танцовщицей, Ле План, которая  затем  вернулась  в
Марсель и поступила в  местный  театр.  Визит  в  Бордо,  как  в  1785  году
вспоминал Сад, оказал