занимается любовью естественным сексом  -  только  анальным  -  и
травит двадцать вторую из них.
   Некоторые из современников Сада применяли  шпанских  мушек  в  качестве
средства,  возбуждающего  половое  влечение.  В  гомеопатических  дозах  они
использовались как медицинское средство.  Герцог  де  Ришелье  насыщал  этим
порошком  сладости  и  давал  своей  любовнице.  Такие  конфеты  порой  даже
назывались  "карамельки  Ришелье".  Имели  они  и  другое   наименование   -
"pastilles de serail" {гаремные карамельки  (фр.)}.  Именно  так  назывались
сладости, которые мадам дю Барри давала девушкам,  обслуживавшим  стареющего
Людовика XV,  чтобы  они  действовали  более  энергично.  Используемые  дозы
готовились достаточно малыми  и  не  вызывали  недомогания  и  скандала,  но
шпанские мушки являлись таким же ядом, как и мышьяк.
   В медицине шпанские мушки  выделялись  в  качестве  столь  же  сильного
средства по действию, как и мышьяк. Самая минимальная передозировка  оказала
бы сильнейшее раздражающее действие на  слизистую  пищеварительного  тракта,
вызывая ее разрушение, что, в свою очередь, привело бы к безудержной рвоте с
фатальным исходом. В микродозах оно без всякого вреда для организма  женщины
проходило по пищеварительной системе и, выделяясь с  мочой,  якобы  вызывало
небольшое  раздражение  эрогенных  зон,  тем  самым  вызывая  возбуждение  и
сексуальное желание.  Вещество  это  получали  из  крыльев  шпанской  мушки,
которая и дала название медицинскому средству в Англии. Во Франции сладости,
содержащие вещество, более известны как "pilles galantes"  {любовные  пилюли
(фр.)}, в Италии "diavolini". В естественном виде  при  наружном  применении
данное вещество  вызывает  на  коже  волдыри.  Применять  его  внутрь  могли
отважиться только самые решительные.
   В дозировке Сад,  как  видно,  просчитался.  Аптекарем  он  не  был  и,
вероятнее всего, не понимал, что делает.  Раствор  шпанской  мушки,  которым
маркиз якобы обработал анисовые семена, следовало сделать более слабым.  Все
же,  несмотря  на  дьявольские  выходки  его  вымышленных   героев,   прямых
доказательств того, что Сад действительно намеревался отравить кого-нибудь в
Марселе, не имеется.

   - 3 -

   Этот акт насилия подвергся расследованию, не получившему, однако, такой
широкой  огласки.  Марианна  Лаверн  и  Маргарита   Кост   довольно   быстро
поправились после перенесенных  мучений.  Судебно-медицинская  экспертиза  в
подобных случаях проводилась уже на протяжении сотни лет.  Она  применялась,
по крайней мере, с 1699 года, когда Спенсера Каупера  обвинили  в  убийстве.
Тогда эксперты доказали - обнаруженное в воде тело необязательно попало туда
мертвым. Согласно действующему в 1772 году порядку, рвотные  массы  Марианны
Лаверн и  Маргариты  Кост  подвергли  анализу.  Рапорт,  составленный  двумя
аптекарями, Андре Рэмбо и Жаном-Баптистом-Жозефом Оэром, датирован  5  июля.
Образцы прошли обычную для того времени обработку: каждый из них  смешали  с
меловым раствором, добавляя дистиллят  исследуемого  вещества  к  дистилляту
меди, и получившийся в воде осадок  подвергли  анализу.  Изменения,  которые
могли  бы  свидетельствовать  о  наличии  мышьяка  или  иного   отравляющего
вещества,  отсутствовали.  Исследователи   для   экспертизы   получили   два
засахаренных зерна. Одно из них сожгли.  Оно  не  дало  характерного  запаха
мышьяка. Второе, исследованное под микроскопом, кроме семени и сахара,  иных
ингредиентов не  содержало.  Как  видно,  анализ  предполагаемого  яда  явно
противоречит симптомам, описанным докторами. В то  же  время  сами  эксперты
симптомов не отвергают. Сделанное ими заключение лишь свидетельствует о том,
что  исследуемое   вещество   "не   являлось   причиной,   вызвавшей   рвоту
пострадавшего". В двух  зернах  засахаренных  сладостей  они  не  обнаружили
ничего  страшного,  но  посчитали,  что  анализируемого  вещества  оказалось
слишком мало, чтобы сделать однозначный вывод.
   Как  и  в  случае  с  Роз  Келлер,  наиболее  явная  улика   не   стала
свидетельством в пользу совершенного Садом  злодеяния.  Конечно,  химический
анализ полностью не снял с  него  подозрений,  хотя  в  его  точности  можно
сомневаться. Тем не менее появилась надежда: причиной недомогания могли быть
вовсе не конфеты и девушек, в конечном счете, отравил не маркиз. Должный суд
над ним не состоялся, хотя его и подвергли аресту. Если бы Сада  судили  как
полагается, возможно, он сумел бы привести доказательства, о которых говорил
позже, уже сидя в тюремной камере: по его  словам,  девушки  вовсе  не  были
отравлены, а пострадали из-за средств, применяемых уличными шлюхами. Хотя  в
утверждении маркиза, оставшимся без внимания, можно усомниться, оно  тем  не
менее  не  противоречило  судебно-медицинской  экспертизе.   Ирония   судьбы
заключалась в том, что не  исключалась  возможность  наказания  невиновного:
Сада разыскивали и, найдя, продержали под стражей  большую  часть  жизни  за
преступление, которого он не  совершал  и  которого,  по  всей  вероятности,
вообще не было.

   - 4 -

   Стен Ла-Косты, где маркиз нашел временную защиту, он  достиг  в  начале
июля 1772 года. В этот  самый  момент  вышел  приказ  о  его  задержании  по
обвинению в отравлении. За такое  преступление  полагалась  смертная  казнь.
Обитатели его деревни хранили ему верность,  но  Саду  следовало  оставаться
начеку, так как в любое мгновение в восточной части равнины у древнего моста
Жюльен  могло  появиться  облачко  пыли,  свидетельствующее  о   приближении
констебля из Апта, чтобы арестовать  беглеца.  Жарким  провансальским  летом
возвышающийся  над  крышами  деревни   замок   стал   местом,   где   срочно
разрабатывался стратегический план дальнейших действий.
   Рене-Пелажи предстояло отправиться в Марсель и  от  имени  мужа  подать
апелляцию судьям, которым предстояло  заниматься  рассмотрением  выдвинутого
против него обвинения. Конечно, лучше бы, если  бы  Сад  мог  присутствовать
сам, но в таком случае он подвергался бы слишком большому  риску.  В  то  же
время ей необходимо попытаться подкупить обоих "отравленных" девушек, как  в
свое время подкупили Роз Келлер. С такими персонажами, как Маргарита Кост  и
Марианна Лаверн, сие не составило бы особого  труда.  Саду  и  Латуру  -  им
грозил смертный приговор - нужно было немедленно скрыться. Роли в этом плане
не нашлось только для  Анн-Проспер.  Оставлять  ее  в  Ла-Косте  на  милость
представителей правопорядка, которые неминуемо туда прибудут, представлялось
неблагоразумным. В Марселе ей тоже нечего делать. Ее отношение  к  Саду  как
будто ничуть не  изменилось,  точно  так  же,  как  не  изменилось  и  после
инцидента с Роз Келлер. Вероятно, предложение отправиться в бегство вместе с
зятем и его слугой, исходило от нее самой.
   Согласно свидетельству его будущих тюремщиков, в  конце  первой  недели
июля Сад, Латур и Анн-Проспер  находились  на  пути  из  Ла-Косты  в  Савой,
континентальные земли, принадлежавшие королю Сардинии. Только по ту  сторону
границы они могли почувствовать себя в безопасности. Далее их путь  лежал  в
Италию.  Кратчайшая  дорога  к  границе   Савойи   проходила   недалеко   от
средиземноморского побережья, к западу от Ниццы. На этом и порешили. К  тому
времени, когда в Ла-Кост из маленького городка Апта в сопровождении офицеров
приехал констебль, на узких крытых улицах деревушки его встретили молчаливые
и недоверчивые жители. В самом замке, кроме слуг,  в  намерения  которых  не
входило способствовать падению своего хозяина, никого не нашлось. Не  солоно
хлебавши  констебль  со  своим  отрядом  двинулся   по   грубому   булыжнику
деревенской дороги в обратный путь, проходивший под аркой Портей де ля Шевр,
вокруг гористого склона и далее - в город Апт.
   Но бегство Сада, каким бы разумным оно не  представлялось,  погубило  в
Марселе все надежды на  спасение.  Рене-Пелажи  без  труда  удалось  убедить
девушек изменить свое повествование и рассказать, вероятно, всю правду. 9  и
12 августа они предстали перед нотариусом и в единодушном порыве  отказались
от своих исков, выдвинутых против  Сада.  Однако  на  судебных  исполнителей
отказ от возбуждения дела должного  впечатления  не  произвел,  более  того,
остался без внимания. Как ни пыталась Рене-Пелажи воззвать к их милости,  но
успеха это не принесло. Дело, возбужденное против Сада и Латура,  продолжало
в августе раскручиваться, в то время как глашатаи на  жарких  улицах  города
выкрикивали описание внешности разыскиваемых мужчин и суть  совершенных  ими
преступлений. Судебная машина  набирала  скорость,  и  вскоре,  несмотря  на
отсутствие обвиняемых, суд над ними совершился. Защиты не было.  3  сентября
вынесли и направили в  высший  суд  Экс-ан-Прованса  судебный  приговор,  11
сентября, за исключением некоторых второстепенных  деталей,  его  привели  в
исполнение.
   Сада признали инициатором отравления. Оба - он и Латур - были  признаны
виновными в совершении содомии. Наказание,  полагавшееся  им  по  закону  за
первое преступление, состояло в том, что их с веревками  вокруг  шеи  должны
доставить к собору Сент-Мари-Мажор, расположенному близ гавани Марселя.  Там
в рубахах кающихся грешников, с обнаженными  головами  и  босыми  ногами,  с
длинными зажженными свечами в руках, они должны преклонить  колена  и  перед
главными воротами здания молить о прощении. После этого их должны отвести на
площадь Святого Людовика.  Саду  предстояло  взойти  на  эшафот,  где  палач
отрубил бы ему голову. Латура,  в  силу  его  более  низкого  происхождения,
ожидало повешение. Чтобы их прахом не осквернять землю,  тела  их  подлежали
сожжению, а пепел должен быть развеян по ветру.
   Даже для такого крупного  города,  как  Марсель,  подобное  развлечение
требовало приложения значительных усилий и стоило бы кучу денег.  По  закону
оплата издержек на проведение  подобной  церемонии  возлагалась  на  главные
действующие фигуры. Таким образом, суд приговорил Сада к штрафу в  тридцать,
а Латура - в десять франков для покрытия расходов, связанных с их казнью.
   Высший суд несколько видоизменил  приговор,  избрав  местом  исполнения
приговора Экс-ан-Прованс. План проведения казни имел лишь  один  недостаток,
состоявший в том, что в руках правосудия не имелось ни  одного,  ни  другого
преступника. Вместо того чтобы отложить мероприятие до  поимки  его  главных
участников, решили провести казнь  заочно.  Это  дало  высокому  суду  право
провозгласить, что великолепное по  подготовке  шоу  состоялось  в  Эксе  11
сентября. Сада обезглавили, а Латура повесили. Только одному палачу пришлось
рубить голову объемному изображению преступника,  а  второму  -  набрасывать
веревку на шею соломенного чучела, которое могло нисколько  не  походить  на
настоящего Латура. Вероятно,  власти  посчитали,  что  у  них  будет  меньше
хлопот,  если  проведение  подобного   фарса   состоится   в   более   тихом
Экс-ан-Провансе, чем  в  Марселе,  где  многочисленная  буйная  толпа  может
взбунтоваться из-за отсутствия возможности видеть фонтаны  настоящей  крови,
бьющие из живых  жил,  и  созерцать  страдания  живого  человеческого  лица,
искажающегося в результате повышенного внимания палача.
   Тем временем Сад, Латур и еще  один  слуга,  известный  под  именем  Ла
Женесс, находились в  безопасности  в  Ницце,  под  покровительством  короля
Сардинии. Из писем сардинских официальных лиц, включая губернатора  Миолана,
явствует, что Анн-Проспер де Лоне сопровождала своего зятя  в  качестве  его
"жены". Граф де ла  Тур,  губернатор  Шамбери,  указывал,  что  Сад  похитил
Анн-Проспер, "которую в Венецию и других частях Италии  он  представлял  под
именем своей жены и позволял по отношению к  ней  вольности,  вытекающие  из
данного положения". Документальные свидетельства, собранные Морисом Гейне  и
Жильбе-ром  Лели,  дают  возможность  предположить,  что  женщиной,  которая
находилась с маркизом, являлась Анн-Проспер. Жан-Жак Повер высказал идею  об
отдельных недатированных письмах. Если их отнести к 1772 году, то она  могла
находиться в любом другом месте. Но все эти гипотезы являются спорными.  Как
бы  то  ни  было,  современники  считали,  что  Сада   сопровождала   именно
Анн-Проспер. 21 июля 1773 года мадам де Монтрей писала  графу  де  ла  Туру,
требуя от него возвращения  писем,  находившихся  в  собственности  маркиза,
"потому что в них упоминается о ее младшей дочери, которую соблазнил граф де
Сад, ее зять". Но еще до этого мадам де Монтрей во что бы то ни стало хотела
завладеть какой-то  красной  шкатулкой,  инкрустированной  слоновой  костью,
которая находилась с  маркизом  во  время  его  пребывания  в  Шамбери.  Она
опасалась, как бы он не сделал предметом гласности фрагменты содержавшихся в
бумагах сведений. Вероятно,  эти  записи  имели  какое-то  отношение  к  его
путешествию по северной Италии. Больше  всего  мадам  де  Монтрей  волновали
комментарии и факты, связанные с именем младшей дочери.
   Если Анн-Проспер путешествовала с Садом в качестве его жены, как  писал
граф де ла Тур, следовательно, она позволяла ему близость, на которую вправе
претендовать муж. Сам Сад выдавал себя за графа де Мазан, носить этот  титул
позволяло ему владение землями в  северном  Провансе.  Известия  о  судебном
разбирательстве в Марселе вызвало у него глубокое  чувство  презрения.  Тем,
кто вынес ему приговор, он  отправил  ироничное  приветствие,  эмоциональный
всплеск со стороны человека, для которого марсельский скандал - не более чем
шум из ничего. Даже по прошествии пятнадцати лет воображение маркиза все еще
разогревалось  яростью,  вызванной   абсурдностью   судебной   процедуры   и
смехотворной нелепостью вынесенного приговора. Его презрительное отношение к
председателю высокого суда в Эксе вылилось в личную месть,  когда,  смешивая
Марсель с воспоминаниями об Аркейе, он писал о себе от третьего лица.
   В своей повести "Мистифицированный судья"  председателю  высокого  суда
Сад отомстил как литератор. Указав конкретную дату, 1772 год, он  представил
себя  в  качестве  благопристойного  молодого   аристократа,   оскорбленного
проституткой, которую он высек,  отомстив  ей  "забавным  образом".  Так,  в
художественной форме, представил он  события,  произошедшие  в  апартаментах
Мариэтты Борелли. "Презренный болван", как он  окрестил  председателя  суда,
болтовней об отравлении и убийстве молодой женщины наказание розгами  раздул
до страшного преступления, караемого смертным приговором. Его  коллеги-судьи
оказались слишком тупыми, чтобы оспорить  вынесенное  решение.  Сговорившись
погубить молодого дворянина, но не имея  возможности  увидеть  "преступника"
воочию,  свое  поведение  они  попытались   оправдать   фиктивным   смертным
приговором.
   Очень немногие из современников Сада видели его злоключения в таком  же
свете, как и он сам. В официальном реестре преступлений порка Роз  Келлер  в
сравнении с отравлениями в Марселе выглядела  простым  инцидентом,  едва  ли
достойным внимания. Действительно, девушки с рю д'Обань, каждой  из  которых
за  их  услуги  он  дал  по  шесть  франков,  наверняка  почувствовали  себя
обойденными, если бы прослышали о двух тысячах четырехстах,  которые  Келлер
выманила у Садов и Монтрей, согласившись на сотрудничество. Если  в  деле  с
Роз можно было бы  заподозрить,  что  тяжесть  преступления  Сада  оказалась
несколько  преувеличена,  то  в  деле  марсельских  "отравлений"  есть   все
основания говорить о явном  и  намеренном  раздутии  фактов.  И  причин  для
негодования во втором случае у него имелось куда больше, чем в Аркейе.

   - 5 -

   В  драме  имелось  еще  одно  действующее  лицо,  которому  еще  только
предстояло выйти на сцену. К 29 августа  Рене-Пелажи  вернулась  в  Ла-Кост.
Туда же прибыла и мадам де  Монтрей,  которая,  дабы  спасти  дочь  и  зятя,
организовала  подкуп  Роз  Келлер.   Она   обладала   возможностями   помочь
Рене-Пелажи замять скандал в Марселе,  но  пока  к  общему  решению  они  не
пришли. Похоже, период благосклонного отношения к Саду миновал. Долгий  путь
из Эшоффура по лесам и полям до  южных  красот  Ла-Коста  мадам  де  Монтрей
проделала для того, чтобы  находиться  рядом  с  дочерьми,  но  по  прибытии
обнаружила, что младшая сбежала  в  Савой  вместе  с  виновником  последнего
скандала.
   Имя Монтрей, связанное с именем дома Садов, отныне оказалось  запятнано
слухами об оргии и  убийстве.  У  матери  семейства  имелись  все  основания
чувствовать  себя  обманутой,  поскольку  все  ее   надежды   на   моральное
вознаграждение и будущую славу  для  Рене-Пелажи  и  детей  испарились.  Что
касалось Анн-Проспер, то какое будущее  могло  ожидать  девушку  на  ярмарке
невест из-за ее скандальной связи с мужем ее сестры?  Несмотря  на  прохладу
северного лета и зимние дожди, мадам де Монтрей кипела от возмущения,  да  и
было отчего. Саду уже исполнилось тридцать два года,  и  он  являлся  главой
одного из величайших семейств Франции.  Но  даже  по  самой  снисходительной
оценке, маркиз вел себя как самый, что ни на есть,  развратный  и  беспутный
недоросль. В самом деле, если список его проступков, включавший  отравление,
содомию,    физическое    надругательстро    и    инцест,     соответствовал
действительности, то он превосходил все - самые  худшие  -  представления  о
безнравственности.
   Такого мнения придерживались дома в Эшоффуре и на рю Нев дю  Люксембург
в Париже. Но отношение мадам де Монтрей к своему зятю складывалось не только
из этого. Присутствовала еще одна  деталь,  которая  стала  определяющей.  В
первые годы замужества дочери она питала к нему слепое обожание, сменившееся
пониманием и, наконец, переросшее в  настороженность.  Ввиду  того,  что  ее
любовь и понимание оказались отвергнуты, отношение к  Саду  приняло  открыто
враждебную форму. Дружбу с аббатом де Садом и другими членами его  семьи  де
Монтерей сохранила, понимая - они  в  такой  же  степени  являются  жертвами
поведения молодого правонарушителя, как она сама и  ее  муж.  Теперь  только
следовало выяснить, является ли ее зять испорченным преступником или  же  он
совершает  свои  дела  в  состоянии  безумия.  Но,  независимо  от   ответа,
подходящее место для его пребывания не вызывало большого сомнения.
   К осени 1772 года Сад вместе с компаньонами обосновался в Савойе,  близ
Шамбери. Он по-прежнему называл себя граф де Мазан, но его истинное имя едва
ли  оставалось  предметом   тайны.   Обнаружить   его   местопребывание   не
представляло  никакого  труда.  Анн-Проспер  приезжала  в  Ла-Кост,  откуда,
несомненно, снова  возвращалась  к  своему  зятю  в  Савой.  Любой,  кто  не
поленился бы проследить за ней, смог бы найти беглеца. Начало казаться,  что
общественное негодование схлынуло и интерес к его поимке и наказанию поувял.
   До тех пор пока он  находился  вне  пределов  досягаемости  французской
законодательной машины, едва ли стоило прилагать сколько-нибудь значительные
усилия, чтобы усадить его на скамью подсудимых.  Но  мадам  Монтрей  мыслила
иначе, тем более, что только  так  его  можно  изолировать  от  дочерей.  За
помощью она обратилась к герцогу Аквилонскому, министру иностранных дел  при
Людовике XV. Выслушав ее рассказ,  он  пригласил  сардинского  посланника  в
Париже, графа Ферреро  де  ла  Мармора,  которому  сообщил  о  разыскиваемом
преступнике, проживающем под именем графа де  Мазан  близ  Шамбери.  Франция
будет многим обязана, если королевство Сардинии, или; по крайней  мере,  его
континентальное герцогство Савой, арестует негодяя и на неопределенный  срок
упрячет за надежные тюремные стены. "Семья этого человека очень  обеспокоена
и рассчитывает на надежную изоляцию, поскольку ум его расстроен и  есть  все
основания для опасения, что он рискнет вернуться во Францию или учинит новые
безумства в Савойе". Содержание бе