имя  маркиза  ласкает  слух,  могли  бы  попытаться  поднять  свою
одержимость до уровня философии,  а  потом  совершать  преступления  во  имя
достижения ее целей.
   Учитывая уровень мышления "болотных убийц", для минимального морального
оправдания  своего  поведения  им  оказалось  достаточно  безобидной  версии
"Злоключений добродетели" Сада и научного труда о его месте среди  философов
восемнадцатого  века.  Хватило  бы  даже  десятиминутного  чтения  статьи  в
энциклопедии, следующей после  его  имени.  Такой  формы  знание,  возможно,
оказалось бы еще более опасным, так как его легче усвоить.
   Однако  лишенные  философии  Сада  убийцы  непременно  нашли   бы   ему
альтернативу. В аналогичном преступлении в Чикаго в 1924 году Леопольд и Леб
отыскали оправдание у Ницше, взгляды которого, несомненно,  только  укрепили
бы восхищение, которое  преступники  более  позднего  времени  испытывали  к
фашизму. Известное изречение  немецкого  философа:  "Идешь  к  женщинам?  Не
забудь их выпороть!" с убедительной точностью суммирует,  по  крайней  мере,
один из аспектов садовской мысли.
   Такие жестокие преступления, как "болотные убийства", стоят  как  будто
выше иронии. И все же, она присутствовала  в  их  верованиях  и  характерах.
Несмотря  на  восторженное  отношение  к  нацистскому  режиму,  этот   режим
приговорил бы убийц к смерти с  выражением  такого  же  омерзения,  с  каким
отнеслись к ним в Англии. И даже сам Сад отрекся бы  от  них  с  презрением,
которое выказывал мясникам, разделывающимся с женщинами и мужчинами в разгул
Террора. Подобные преступники пролетарского происхождения у него,  человека,
остро ощущавшего свое социальное  происхождение,  ничего,  кроме  презрения,
вызвать не, могли. Еще большая ирония заключалась в том, что они  совершенно
ничего не знали о Саде - человеке, который как судья во время Революции  при
помощи суда спасал от смерти и наказания  невинных  людей.  Его  обвинили  в
преступной "умеренности"  и  бросили  в  тюрьму,  где  он  в  зловещей  тени
гильотины ожидал своей участи.

   - 3 -

   Бывали случаи, когда автор оставался в памяти потомков и по  прошествии
двух столетий после смерти, но редко кто пользовался известности, схожей  со
славой Сада. Популярности книг маркиза в значительной степени  способствовал
их систематический запрет и подпольные  издания.  На  собственную  репутацию
Сада, облекая ее  в  романтический  ореол,  накладывали  отпечаток  слова  и
поступки его литературных персонажей, а  также  полувымышленные  рассказы  о
скандалах, из-за которых он и стал  узником  сначала  Венсенна,  а  потом  -
Бастилии. В его доме наслаждений или  маленьком  особняке  в  Аркейе,  южном
предместье Парижа, имело место жестокое избиение молодой женщины; в  Марселе
с группой девушек произошла кровавая оргия; случались у него и другие  оргии
в более тесном кругу, которым он предавался в своем удаленном замке  Ла-Кост
на протяжении всей зимы 1775-1776 годов. Если верить этим историям,  то  он,
упивающийся  каждой  формой  греха  и  преступления,  возбужденно   вопящий,
наподобие Сен-Фона из "Жюльетты", о  возвышенном  достижении  одновременного
участия в отцеубийстве, инцесте, проституции и содомии, по своему  характеру
ничем не отличался от персонажей своего литературного творчества.
   В двадцатом веке Сад предстал чем-то вроде нового автора. Рукопись "120
дней Содома", которую он спрятал в стене своей камеры в Бастилии,  во  время
беспорядков 1789 года исчезла. Ее обнаружили только в  конце  девятнадцатого
века. Оригиналом владела одна французская семья, в распоряжении  которой  он
находился уже много лет. Впервые эту  рукопись  опубликовали  в  1904  году.
Многие другие  его  произведения  выходили  ограниченными  тиражами  или  не
выходили  вовсе.  Это  продолжалось  еще  почти  столетие.  Имя  Сада   дало
европейским языкам новое слово, хотя человек, носивший его, редко упоминался
в  исследовательских  работах,  посвященных   французской   литературе   или
просветительской мысли.
   Позже  маркиз  появился  в  образе  героя  романтической  революции   и
литературного бунтаря. При  жизни  Сада  его  семья  и  власти,  светские  и
церковные, были убеждены, что, заточив  его  в  темницу  или  лечебницу  для
душевнобольных, они избавятся от всех неприятностей, исходивших от него.  Но
он обманул их ожидания, проявив дух  неповиновения,  нашедший  воплощение  в
произведениях, которые слагались в тома обличительных речей и оскорбительных
выпадов, пересыпанных сценами  сексуальной  разнузданности,  считавшимися  в
высшей степени непристойными. Что  касается  властей,  то  они  сделали  все
возможное, чтобы имя автора и его работы не только при  жизни,  но  и  после
смерти их создателя оказались преданы забвению. 1 февраля  1835  года  "Ревю
Аптезьен" отказалась напечатать имя  маркиза,  когда  перечисляла  известных
людей той области Прованса. Хотя замок Ла-Кост,  служивший  домом  семейства
Садов, располагался именно в том районе, газета не стала упоминать о  фигуре
"столь  чудовищной  и  позорной  репутации",  которую  теперь  провозгласила
виновной в убийстве. Но такой напускной стыдливостью статья возбудила к нему
куда больший интерес, чем  если  бы  ограничилась  простым  упоминанием  его
имени. Чтобы дать  представление  о  его  книгах,  приводилась  цитата  Жюля
Жанена: "Там нет ничего, кроме кровавых трупов, детей, которых  вырывают  из
материнских рук, молодых женщин, которым в конце оргии перерезают горло". Но
книгам, как и их автору, было суждено сбросить узы своего заточения и  стать
презрительной  насмешкой  над   социальным   порядком,   обличавшим   их   в
непристойности. С легкой руки  Краффт-Эбинга,  введшего  в  оборот  научного
языка  психопатологии  термин  "садизм",  Сад  обрел  бессмертие.   Человек,
которого Генри Джеймс не  без  удовольствия  называл  "скандальным,  надолго
преданным забвению автором, имя которого  не  подлежало  упоминанию  ни  при
каких обстоятельствах",  стал  синонимом  всего  того,  что  являлось  самым
отвратительным в человеческом поведении. Имя  маркиза  отныне  употреблялось
для характеристики определенного класса убийц, истязателей, тиранов и прочих
лиц, деяния которых отличались невыразимым злодеянием.
   Широко распространено мнение о  заразительности  идей  Сада.  Вероятно,
подсудимые в Честер Эссайзес находили в  нем  какое-то  утешение.  С  другой
стороны, человеком,  давшим  жизнь  неопубликованным  произведениям  Сада  и
посвятившим их изучению жизнь и  все  денежные  сбережения,  оказался  Морис
Гейне (1884-1940). Тем не менее если работы Сада и оказали на него  какое-то
влияние, то у Гейне имелись все основания для благодарности этому  опальному
маркизу. Морис стал пацифистом, коммунистом, отказавшимся помогать Советской
революции только после того, как устрашился размаху  ее  кровопролития.  Всю
свою  жизнь  он  боролся  за  запрещение  боя  быков  с  его  возведенной  в
романтический ореол жестокостью, проявляемой к другому виду живых существ.
   Возможно, Сад и оказывает пагубное влияние на  "болотных  убийц"  и  им
подобным. Кто знает, может быть, защита Теофила Готье  в  его  вступлении  к
"Мадемуазель де Мопен"  1835  года  все  еще  звучит  правдоподобно.  "Книги
перенимают поведение: поведение не перенимают из книг.  Регентство  породило
Кребилльона, а не  Кребилльон  породил  Регентство...  Это  все  равно,  что
сказать, что весна наступает вследствие появление зеленого горошка. Как  раз
все наоборот. Зеленый горошек появляется, потому что весна, а вишни - потому
что лето". Все  же  следует  высказать  одну  истину:  влияние,  оказываемое
определенной книгой на отдельного читателя, всегда уникально и  неповторимо.
Влияние Сада зависит от того поля, на которое падают семена его философии.
   Однако способность "автора, имя которого не подлежало упоминанию ни при
каких обстоятельствах",  внушать  страх,  отвращение  и  ужас  впечатляла  и
впечатляет. В Британском музее существовала традиция "опасные"  произведения
называть "шкафными" томами, которые без  веской  причины  не  предъявлялись.
Сюда относили книги с грифом секретности, не включенные в каталоги, и  отдел
запрещенных книг, к работе с которыми никто не допускался,  а  существование
этих томов музей отказывался признавать. Но однажды прошел слух,  отраженный
Т.Г.Уайтом, что центральное место в этой библиотечной "преисподней" занимают
неопубликованные манускрипты маркиза де Сада. Музейное начальство,  опасаясь
пагубного влияния подобных работ  на  ум  смертного  читателя,  решило,  что
знакомиться с такими документами можно только  в  "присутствии  архиепископа
Кентерберийского и двух других доверенных лиц".
   Природа  слухов  более  поучительна,   чем   иллюзорное   существование
рукописей. В какой  бы  бездне  преисподней  не  томился  дух  Божественного
Маркиза, история эта не могла не вызвать у него взрыв ироничного смеха.


 Глава вторая - ВЕЛИКИЙ СЕНЬОР

   - 1 -

   Родился он при самых счастливых  обстоятельствах,  какие  можно  только
себе представить. По соседству с Люксембургским парком, где за двадцать  лет
до этого, как утверждали люди, имелась возможность краем глаза взглянуть  на
ужины герцогини де Берри с обнаженными  участниками,  стояли  монументальные
арки и располагался огромный дворец Конде. Саду  повезло  родиться  здесь  2
июня 1760 года, в городском доме одного  из  наиболее  влиятельных  семейств
Франции. В одну из богатейших  в  Париже  коллекций  входили  его  расписные
потолки комнаты принцессы  Конде,  "Крещение"  Альбано,  гобелены,  предметы
обстановки, искусная резьба. Имелась там и роскошная  библиотека.  Парк,  по
описанию  1706  года,  демонстрировал  "сочетание   искусства   и   природы,
создававшее  невиданную  красоту",  решетчатые   конструкции   и   аллеи   с
орнаментированными арками были выполнены в голландском стиле.
   Хозяева дворца обладали величием, ничуть  не  меньшим,  чем  здание.  В
семнадцатом  веке  Людовик,  принц  де  Конде,  являлся  одним  из  наиболее
выдающихся военачальников Европы. Вести о его победах приходили в Париж  или
Версаль из Испании, Голландии и Германии.  Внук  принца  женился  на  дочери
Людовика XIV и в 1723 году некоторое время  был  премьер-министром  молодого
Людовика XV; его знали под именем Дюк де Бурбон.
   Власть и влияние династии  Бурбонов-Конде  не  знали  границ.  Ей  даже
удалось пережить Революцию и повторно утвердиться  в  империи  Наполеона.  В
1740 году в большом доме у Люксембургского парка обитал "мсье ле  Дюк",  так
его называли при  дворе.  Жил  он  там  вместе  со  своей  женой  принцессой
Каролиной и четырехлетним сыном, принцем Луи-Жозефом де Бурбоном.  Среди  их
приближенных во дворце Конде была молодая женщина,  родственница  принцессы.
Звали ее Мари-Элеонор. Она  носила  почетный  титул  фрейлины.  Мари-Элеонор
могла похвастаться не только  связями  с  домом  Бурбонов-Конде,  она  также
относилась  к  дальним  потомком  великого  кардинала   Ришелье.   Ее   муж,
Жан-Батист, граф де Сад, служил в армии, а затем  стал  дипломатом.  Штабной
офицер, он, по слухам, принимал участие  в  каких-то  тайных  переговорах  с
англичанами, имевшими место в 1733 году, и  с  русскими.  По  крайней  мере,
официально Жан-Батист считался французским посланником при дворе  кельнского
курфюрста.
   Дипломатическая карьера графа  де  Сада  сыграла  немаловажную  роль  в
повышении престижа его семьи в общественной жизни  Франции  времен  Людовика
XV. Спокойный и обходительный во всем, он и Мари-Элеонор относились  к  тому
типу людей, от которых зависела крепость  французской  монархии  и  на  кого
молодой король  мог  опереться.  Все  же,  несмотря  на  впечатление  полной
надежности, Жан-Батист, граф де Сад, в более стремительный век  коммерческих
выгод познал все превратности  судьбы  государственного  служащего.  Он  все
больше увязал в долгах и в качестве средства, способного  вырвать  семью  из
финансовых трудностей, видел выгодную женитьбу своего сына.
   Сам Жан-Батист и Мари-Элеонор сочетались браком в часовне дворца  Конде
13 ноября 1733 года. На  церемонии  присутствовали  принц  и  принцесса.  Их
первый ребенок, дочь, родилась в 1737 году и умерла в младенчестве.  В  1739
году Мари-Элеонор снова забеременела. Когда муж ее по дипломатическим  делам
отбыл к кельнскому двору, она решила, что  родить  ребенка  будет  лучше  во
дворце  Конде.  Действительно,  малыш  Садов  мог  со   временем   оказаться
подходящим партнером по играм юному принцу  Луи-Жозефу.  2  июня  1740  года
графиня де Сад родила сына, единственного ребенка, пережившего  младенческий
возраст.  На  другой  день  в  церкви  Сен-Сюльпис  его  крестили,  дав  имя
Донатьен-Альфонс-Франсуа.
   Далеко на юг страны простиралось влияние семьи мальчика,  к  которой  с
почтением относилось не только государство, но и  Церковь.  Брат  его  отца,
Ричард  Жан-Луи  де  Сад,  родившийся  сразу  после   него,   находился   на
действительной службе в Италии и являлся  магистром  Ордена  Святого  Иоанна
Иерусалимского. Младший  из  двух  братьев  графа,  Жак-Франсуа-Поль-Альдон,
аббат де Сад, считался светским человеком, упражнявшимся в  литературе.  Жил
он в Провансе. На  раннем  этапе  жизни  племянника  аббат  оказал  на  него
наибольшее влияние. Четверо из сестер отца  посвятили  свою  жизни  религии.
Габриелла-Лора  стала  аббатисой  Сен-Лоран  Авиньоне,  в   то   время   как
Анна-Мари-Лукреция была членом ордена в том  же  городе.  Габриелла-Элеонора
отдала   себя   богу,   став   аббатисой   Сен-Бенуа   в    Кавайоне,    где
Маргарита-Фелисите состояла членом ордена  Сен-Бернар.  Замуж  вышла  только
младшая из пяти тетушек, Анриетт-Виктуар. В 1733 году она стала маркизой  де
Вильнев.
   Несмотря  на  финансовые  затруднения   отца,   наследство,   ожидавшее
новорожденного  маркиза  де  Сада,  впечатляло   ничуть   не   меньше,   чем
обстоятельства его появления  на  свет.  По  родовитости  и  богатству  Сады
когда-то относились к числу первых семейств Франции. Если бы удалось  решить
денежные проблемы, они снова могли бы  занять  прежнее  место.  Значительная
часть семейного имущества находилась в  Провансе,  откуда  происходили  сами
Сады. Замки и земли лежали к востоку от  Роны  и  располагались  в  деревнях
Ля-Кост, Соман и Мазан. Имелись у них владения и в дальнем районе реки  близ
Арля в Ма-де-Кабан. Существовала и кое-какая собственность в Париже. В  1739
году граф де Сад унаследовал от своего отца место генерального наместника  в
провинциях Брессе, Бюже, Вальроме, Жэ  с  годовым  доходом  в  десять  тысяч
ливров. Эти почести и источники дохода должны были однажды перейти его сыну.
Когда младенец маркиз достигнет совершеннолетия, то бесспорно  станет  одним
из наиболее желанных женихов благороднейших  девушек  Франции.  Кроме  того,
родители будущей невесты,  наряду  с  обширностью  земель  семейства  Садов,
несомненно учтут и его близость к трону.
   Семья Жана-Батиста оказалась в центре общественной  жизни  Франции.  По
происхождению Сады были итальянцами, но  по  меньшей  мере  за  шесть  веков
обитания в Провансе стали провансальцами. Французская  жизнь  в  семнадцатом
веке из-за дворцовой роскоши Версаля приковывала восхищенное  внимание  всей
Европы. В восемнадцатом веке объектом внимания стал сам Париж,  раскрывавший
перед  пристрастным  взглядом  памфлетиста  и   немногословного   мемуариста
искусные проделки изысканного общества. Хотя теперь центр власти сместился в
столицу, предки графа де Сада имели все основания полагать, что  они  ближе,
чем кто бы то ни было из парижан, стояли к сердцу европейской культуры.
   Замок  Ла-Кост,  возведенный   из   бледного   провансальского   камня,
добываемого внизу на склонах, стоял, возвышаясь  над  деревней,  на  вершине
холма. Его высокие простые окна смотрели  на  широкую  плодородную  равнину,
простиравшуюся до гряды Люберона на юге и Мон-Ванту - на  севере.  В  десяти
милях к востоку лежал маленький городок Апт. В двадцати пяти милях к  западу
протекала Рона и стоял древний  город  Авиньон.  Квадратные  башни  и  стены
большого дворца на берегу реки напоминали  о  тех  временах,  когда  папы  в
ссылке жили в сердце своего провансальского анклава.  В  четырнадцатом  веке
одна из дочерей Хьюго де Сада вышла замуж за  камерария  при  папском  дворе
Клементия VII, а его племянник, Жан  де  Сад,  стал  папским  капелланом.  В
двадцати милях к западу от Авиньона и в нескольких милях к северу  от  Нима,
на другом берегу Роны лежит еще одно поместье семейства Садов, раскинувшееся
на равнине Ма-де-Кабан.
   К югу от Ла-Коста, в  тридцати  милях  за  грядой  Люберона,  находился
административный  центр  Экс-ан-Прованс  -  город,   элегантный   классицизм
которого, красивые улицы и  фонтаны  казались  почти  фривольными  рядом  со
средневековой крепостью Папского дворца в Авиньоне.  Именно  сюда  призывали
нового маркиза де Сада для ответа за один из наиболее экстравагантных  своих
проступков. Дальше за Экс-ан-Провансом раскинулось  море,  омывавшее  другой
город - Марсель, славившийся сексуальным распутством. Одной  этой  репутации
хватило бы на то, чтобы привлечь  внимание  молодого  человека,  пристрастие
которого ко всему необычному и  утонченному  не  находило  удовлетворения  в
близлежащих деревушках на холмах. Этот мир садовских поместий лежал недалеко
от главного пути в Париж, шедшего вдоль Роны.  Неподалеку  оттуда  проходили
дороги, ведущие в Савой, Флоренцию, Рим и центр южной европейской культуры.
   В то время как родителей Сада прельщал мир Версаля и Парижа и городской
классицизм восемнадцатого века, предкам  князьков  эпохи  Ренессанса  больше
нравилось ощущать себя великими сеньорами Прованса. Свои замки в Ла-Косте  и
Сомане Сады расположили высоко над речными долинами и разбитыми на  террасах
виноградниками. В отдельные моменты эти сооружения  наводят  воспоминания  о
драматической работе Сальватора  Розы  или  первых  страницах  какого-нибудь
готического романа. В Мазане замок скорее напоминает особняк своим  эркерным
фасадом, построенным  в  стиле  классицизма  семнадцатого  века.  Обращенный
окнами на запад, он  стоит  на  окраине  маленького  городка  и  смотрит  на
плодородную равнину с виноградниками и вишневыми садами.
   Когда члены семейства Садов с высоты своих поместий в Ла-Косте,  Сомане
или Мазане разглядывали раскинувшиеся перед ними просторы, они вряд ли могли
претендовать на обладание всеми землями. Но и  того,  что  они  имели,  было
более чем достаточно для удовлетворения насущных потребностей. Граф  де  Сад
"оброс" долгами, но  его  обязательства  едва  ли  достигали  стоимости  его
поместий. Его сын своим разнузданным поведением навлек на себя  еще  большие
долги. Но даже имея финансовые затруднения, при определенной экономии он мог
спокойно существовать в Ла-Косте, где не  испытывал  недостатка  в  красивых
молодых женщинах, столь необходимых ему для участия в сексуальных драмах.
   В Провансе, как  повелось  исстари,  смотрели  на  свободу  сексуальных
нравов, которой отличался Сад, сквозь  пальцы.  Светские  и  мирские  власти
выражали согласие с замечанием Байрона, сделанном в "Дон-Жуане"

   Что у людей игрой любовной, а у богов изменою зовется,
   В краях, где климат жаркий, намного лучше удается...

   Естественно,  что  по  этой  причине,  к  подобному  поведению   власти
относились терпимо.  В  1319  году  в  Авиньоне  издали  папский  "тариф"  с
перечислением сумм, которые следовало уплатить в качестве  штрафа  тем,  кто
обвинялся в том или ином нарушении норм сексуального поведения. Виновному  в
неестественном использовании женщины церковь за его грехопадение предъявляла
к уплате существенный счет. В случае аналогичного поведения с  животным  или
мальчиком  сумма  штрафа  оказывалась  ниже,  поскольку  иной   альтернативы
неестественному поведен