чтожить и его в этой мясорубке безрассудства. Ему  не
сказали,  заключается  ли  его  вина  в  том,  что  оба  его  сына  являются
эмигрантами, или в том, что добродетельная республика опасается  негативного
влияния со стороны его пресловутого романа. Но вскоре он узнал - для  ареста
нашлась третья причина. Ему в вину вменялся факт поисков места в конце  1791
года для себя и двух своих сыновей в королевской гвардии. Даже если  бы  это
соответствовало действительности, в 1791 году Франция оставалась  монархией,
а Национальная Ассамблея признавала короля конституционным монархом и главой
государства. В поиске подобного назначения не было ничего  недостойного,  не
говоря уже о незаконности. Но времена изменились, и поступки рассматривались
теперь в новом свете. Ретроспективная преступность стала теорией,  благодаря
которой гильотина не простаивала. Кроме того,  Трибунал  поспешно  выискивал
другие "преступления" для подкрепления первого обвинения, выдвинутого против
бывшего владельца Ла-Косты.
   В условиях кошмара углубляющегося  политического  террора  и  всеобщего
умопомрачения  арест  Сада  выглядел  вполне  логично.  Человек,  пытавшийся
устроиться на службу к королю, казался подозрительным.  Маркиз  оказался  не
единственным человеком, которого обвиняли в  преступлении,  заключавшимся  в
попытке найти  место  в  королевской  гвардии.  Оправдаться  он  не  мог,  а
предъявленного обвинения вполне хватало, чтобы  заключить  его  в  тюрьму  и
держать там до более полного расследования.
   Сада на некоторое время поместили в бывший  монастырь  Мадлонетт.  Иных
обвинений ему пока не предъявляли. Маркиз написал в секцию Пик,  а  также  в
Комитет национального спасения и горько посетовал, что после тринадцати  лет
заточения в тюрьмах короля он встретил Революцию как своего освободителя.  И
теперь, когда им проведено на свободе всего четыре года, режим, которому  он
преданно служил, снова помещает его в темницу. Сад даже выразил одобрение по
поводу казни Марии-Антуанетты, имевшей место  в  октябре  предыдущего  года,
словно это могло ему как-то помочь.
   Пока, сидя в переполненной тюрьме, маркиз писал письма,  его  бумаги  и
жилье подвергались тщательному осмотру. Среди  рукописей  сыщики  обнаружили
замечания и комментарии, которые должны были пролить новый свет  на  взгляды
судьи революции.
   В первые месяцы 1794 года Сад в  ожидании  суда  скитался  по  тюрьмам.
Карм, Сен-Лазар  и  Пикпюс,  близ  Венсенна,  -  вот  список  исправительных
учреждений, в которых он побывал.  В  Пикпюс,  еще  один  бывший  монастырь,
превращенный  в  тюрьму  в  1792  году,  когда  количество   арестов   резко
подскочило, его перевели 27 марта. Одной из причин для перевода послужил его
возраст и плохое состояние здоровье. Камера находилась  всего  в  нескольких
сотнях ярдов  от  того  места  на  открытом  пространстве,  где  размещалась
гильотина. Сюда ее перевезли с площади Согласия, где  обитатели  близлежащих
домов жаловались на постоянный запах крови. Для сбора крови на  новом  месте
использовалась большая свинцовая урна, устанавливаема под платформой. Каждый
вечер ее доставляли в Пикпюс для опорожнения.
   Сад  имел  возможность  ежедневно  видеть  и  слышать  почти  все,  что
происходило на месте казни. У него не было  причин  сомневаться,  что  через
несколько месяцев и он сам присоединится к чреде мужчин и женщин, храбро или
малодушно  ожидающих  своей  смерти  под  лезвием  гильотины.  Пока   маркиз
находился в заключении,  произошли  изменения  в  законе,  согласно  которым
подозрения стало  достаточно,  чтобы  приговорить  человека  к  высшей  мере
наказания. Такое развитие событий едва ли могло  служить  утешением.  Мы  не
знаем, насколько часто  Сад  имел  возможность  наблюдать  за  производимыми
экзекуциями, но он писал Гофриди, что был очевидцем  казней  1800  мужчин  и
женщин. На смерть они шли, кто смело, кто в ужасе,  но  все  служили  и  все
гибли ради стремления Робеспьера к добродетели.
   Тогда 24 июля 1794 года секция Пик привела свидетельства против  своего
бывшего секретаря и судьи, называя  его  просто  Альдонзом  Садом.  26  июля
общественный  обвинитель  Революционного  Трибунала  Фукье-Тенвиль  выдвинул
против  него  обвинение  в  том,  что  Сад  состоял   в   приравниваемой   к
предательству переписке с врагами республики. Кроме  того,  его  обвинили  в
непатриотичной снисходительности, проявляемой им на посту судьи, дабы помочь
врагам народа избежать смерти. Трибунал  признал:  маркиз  выступал  в  роли
активного  члена  секции  Пик  лишь  для  того,  чтобы  избежать  строго   и
справедливого  правосудия,   чинимого   Революцией   над   бывшими   бывшими
аристократами.
   Роскоши слушания его дела в отдельности Саду не предоставили. Явиться в
суд и услышать приговор ему  надлежало  вместе  с  другими  двадцатью  семью
обвиняемыми. Предполагалось, приговор  будет  вынесен  утром,  а  во  второй
половине дня осужденных в повозках доставят в Пикпюс, чтобы  гильотинировать
их еще до наступления вечера. В  тот  день  перед  Революционным  Трибуналом
предстало двадцать три из двадцати восьми  обвиняемых.  К  наступлению  ночи
двадцать один из них - бывшая знать, бывшие  священники,  бывшие  офицеры  -
были уже мертвы. Одного мужчину оправдали. Одна женщина, когда ее  доставили
в суд, упала в конвульсиях, и ее отвезли в Консьержи,  отложив  слушание  ее
дела.
   Но в случае Сада процессуальная  анархия,  ничуть  не  уменьшившаяся  в
результате террора, оказалась ему на руку. 24 июля, когда его  соратники  по
секции Пик  приготовили  сфабрикованное  против  него  обвинение,  жить  ему
оставалось не более трех дней. 27 июля эскорт отправился по тюрьмам собирать
обвиняемых для доставки в Революционный Трибунал. Пятерых из двадцати восьми
не  обнаружили.  Возможно,   произошла   путаница   имен   Альдонз   Сад   и
Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад. Но, скорее  всего,  его  искали  не  в  той
тюрьме. Ошибка была вполне понятна, так как в то время в Париже, несмотря на
постоянную  работу  гильотины,  насчитывалось  8000  заключенных,  а   вновь
создаваемые тюрьмы еще плохо  функционировали.  Таким  образом,  Сад  и  еще
четверо заключенных перед судом не предстали.
   Рано или поздно его бы все равно обнаружили.  Но  на  сей  раз  ему  на
выручку пришла судьба, которой он отдавал должное в  своих  романах.  В  тот
самый день,  когда  должен  был  состояться  суд  над  ним,  вспыхнул  давно
назревавший бунт, направленный против засилья террора. Открытое  выступление
противников репрессий опоздало всего на несколько часов, чтобы спасти  жизни
тех, кого в тот день отправили  на  гильотину.  Войска,  сосредоточенные  на
Гревской площади перед отелем де Билль для охраны Робеспьера и  его  коллег,
находившихся   в   здании,    вечером    того    дня    начали    постепенно
рассредотачиваться. В ночь на 28 июля охраны уже не оставалось вовсе.  Тогда
вступили в действие силы Национального конвента и  арестовали  руководителей
правительства. На другой день Робеспьера и его брата, Сен-Жюста, Кутона и их
соратников отправили на гильотину.
   24 июля Сад был близок к смерти, как  никогда.  Но  после  28  июля,  в
результате сочетания невероятных  событий,  начало  казаться,  что  в  конце
концов ему удастся выжить. На протяжении многих месяцев "трон наоборот", как
стала называться вращающаяся доска гильотины после того, как к ней привязали
и бросили под нож Людовика XVI, ни дня не простаивал без работы. Наблюдая из
окна своего заточения  вечерние  казни,  последние  мгновения  жизни  жертв,
фонтаны крови, брызжущей из тел, обезглавленных на глазах тех, кто дожидался
своей  очереди,  маркиз  про  себя,  должно  быть,  замечал,   что   в   его
произведениях не происходило ничего, подобного этим мерзостям.  Саду  выпало
тяжкое психологическое испытание видеть этот ужасный спектакль ежевечерне  и
знать - его ждет аналогичная судьба. Тем не менее он  сумел  выйти  из  него
несломленным и в здравом уме.
   В Пикпюсе, так же, как  и  в  Бастилии,  маркиз  окунулся  в  свой  мир
творчества. К написанию нового романа "Философия в  будуаре"  он  приступил,
вероятно, в первые недели заключения. В этом произведении, с одной  стороны,
изобилуют сексуальные жестокости, порок  и  зверство  оправдываются  на  том
основании, что эти вещи являются "республиканскими". С другой  стороны,  оно
является словно пронизанным иронией обличением  "добродетельной  республики"
Робеспьера с ее фальшивым  видением  природы,  построенном  на  несчастье  и
кровавой резне.
   Книга имеет форму семи диалогов, призванных  донести  до  юной  девушки
правду о сексе и политике.  Такая  форма  построения  произведения  является
привычной для  французской  эротической  литературы,  хотя  в  "Философии  в
будуаре" не так уж много соблазнительных сцен. Мишель Милло  и  Жан  Ланж  в
1655 году в этой же форме представили на суд читателя  "L'Ecole  de  Filles"
{"Школа дочерей".}. Изданная в 1688 году  в  Англии  под  заголовком  "Школа
Венеры", книга описывает, как молодая особа просвещает свою  юную  кузину  в
вопросах секса. Увидевшие свет в 1660 году "Диалоги Луизы Сиж" Николя  Шорье
увеличили  количество  действующих  лиц,  добавив  также  сцены  сексуальных
извращений.   Диалоги   Сада   в   какой-то   степени   являются   развитием
использованного Шорье приема. Из двух письмах, написанных ему  в  Венсенн  в
августе 1781 года  Рене-Пелажи,  видно,  как  она  пыталась  достать  "Школу
дочерей" у книготорговца Мериго. Заказанную книгу Мериго ждал на  протяжении
всего следующего месяца, а вместе с ней - несколько томов Руссо. Это  служит
еще одним  доказательством  того,  что  именно  начальство  Венсенна,  а  не
Рене-Пелажи, как предполагал Сад, контролировали его чтение.
   Юным, невинным  созданием,  просвещением  которого  надлежит  заняться,
является Эжени. Удовольствиям, доставляемым представительницами своего пола,
она обучается у мадам де Сент-Анж, мужского - у Дольмансе. Легко поддающаяся
на уговоры своих менторов, она с готовностью соглашается на анальный половой
акт и даже позволяет своему любовнику высечь себя плетью. Приезжает мадам де
Мистиваль, мать девочки, чтобы спасти ее от этих ужасов. Но Эжени  настолько
захвачена этим обучением, что, прежде чем буквально вытолкать мать взашей из
спальни, помогает сорвать с нее одежду и изнасиловать.
   В  плане  сексуальных  сцен,  Сад  почти  ничего  не  добавил  к  ранее
описанному в других произведениях; кроме того, мало было такого, чего не мог
он позаимствовать из опыта, полученного в робеспьеровской  Франции.  Жильбер
Лели вспоминает скандал, случившийся после  того,  как  маркиз  приступил  к
работе над романом. Произошедшее связано  с  похищением  нескольких  молодых
женщин  в  Нанте  беглыми  рабами   из   Соединенных   Штатов,   пожелавшими
присоединиться к революционной  армии.  После  нескольких  дней  бесконечных
изнасилований женщин наконец освободили. Они жаловались, что их использовали
самым мыслимым и немыслимым образом, порой одновременно несколько мужчин,  а
над самой молодой из них в  последний  день  поработали  примерно  пятьдесят
мужчин. Хотя в этих  историях,  записанных  Эмилем  Кампердоном  и  другими,
имеется определенная доля преувеличения, тем не менее анархия нового порядка
давала мужчинам определенного склада возможность заводить из  захваченных  в
плен девушек и  женщин  гаремы.  Лесбиянство,  детально  описанное  Садом  с
помощью мадам де Сент-Анж, также являлось модной темой скандалов. Сторонники
Революции  из  политических   соображений   выдвинули   предположение,   что
Мария-Антуанетта занималась лесбиянством со своими близкими подругами. Более
сенсационными  стали  рассказы  о  так  называемой  секте  анандринов  с  ее
изощренными ритуалами женской любви. Но, как свидетельствует название романа
Сада,  речь  идет  скорее  о  "философии",   а   не   о   простой   механике
олитературенного секса, стоящего в центре повествования.
   Если не вдаваться в детали, книга высмеивает добродетель и все религии,
кроме религии зла. Доброта или филантропия презираются, так  как  ничего  не
дают и лишь воодушевляют угнетенных на сопротивление. Творить  зло  или,  по
крайней мере, избегать делать добро -  вот  поведение,  способное  приносить
удовлетворение. Дольмансе, предвосхищая Ницше, нападает на  христианство  за
благожелательность и добродетельность,  и  проистекающую  из  этого  рабскую
мораль.  Настоящему  закону  Природы,  скорее,  соответствует  жестокость  и
порочность, а не вышеназванные  качества.  Что  в  конечном  счете  приносит
пристрастие к добродетели? Кто с большим  рвением  служил  добродетели,  чем
Робеспьер, кого Сад приводит в качестве примера в своих доводах?  Кто,  если
не Робеспьер, выступал в качестве страстного защитника Природы  как  образца
морали? Находясь в тюрьме и наблюдая за ежевечерним  опорожнением  свинцовой
урны,  маркиз  имел  возможность  лицезреть  живой  пример   "добродетельной
Республики".
   С хладнокровием Джонатана Свифта в самом его беспощадном проявлении Сад
показывает,  что   истинный   идеал   добродетельной   республики   еще   не
реализовался. Совершенство может быть достигнуто лишь тогда,  когда  Франция
станет  полным  отражением  робеспьеровской  религии  Природы.  Внезапно   в
середине пятого диалога Сад  вводит  эксцентричное  политическое  заявление:
"Французы!  Еще  одно  усилие,  если  вы  и  в  самом   деле   хотите   быть
республиканцами!" Идеальная республика с  естественной  моралью  описывается
посредством  ее  отношения  к  так  называемым  преступлениям.  Высшей  меры
наказания быть не должно. В самом деле, убийство не может караться  смертной
казнью, так как Природа не наказывает за убийство  одного  создания  другим.
Также не может быть  наказана  кража,  за  исключением  тех  случаев,  когда
государство наказывает человека, которого ограбили.
   Идеальная республика должна следовать примеру  Природы  и  в  том,  что
касается сексуального поведения, традиционно отодвигаемого на  второй  план.
Она должно не только терпимо относиться к проституции, но и принуждать к ней
всех женщин, приучая к этому занятию с детства. Где, в конце концов, Природа
запрещает это? Если мужчину влечет к женщине, закон обяжет ее являть себя  в
публичном доме. Там она должна соглашаться на все действия, угодные мужчине,
даже на те, что могут стоить ей жизни. Именно такой пример поведения диктует
нам Природа. Факт предпочтения другого  мужчины  в  расчет  не  принимается.
Природа не  предусматривает  подобные  замены:  самкой  владеет  находящийся
поблизости доминирующий самец.
   Адюльтер  при  этом  не  может  быть  оскорблением.  Брак,   являющийся
нелепостью  в  естественном  мире,  отменят,  и  все  дети  будут   являться
собственностью государства. Инцест также  должен  быть  позволен,  поскольку
табу  на  него  в  животном  мире  не  существует.  По  этим   же   причинам
гомосексуализм и содомия также рассматриваются как нормы поведения.
   Аргумент в пользу того, что подобная универсальная республика рано  или
поздно приведет к закату  и  постепенному  вымиранию  человечества,  Сад  не
считает обоснованным. Почему это должно иметь какое-то значение? Природе нет
никакого дела до того, живет  ли  особь  или  умирает.  Природа  в  качестве
вселенского феномена едва ли заметит исчезновение всего рода человеческого.
   Если бы маркиз рассчитывал, что его  гипотезу  будут  читать  без  тени
иронии, она бы увязла  в  погрешностях.  Она  требует  такого  обожествления
Природы, которое свело бы на нет смысл его нападок на Робеспьера  по  поводу
создания религии Природы. Прием же Сада сводится к возможности  использовать
словосочетание типа "закон Природы", как если бы оно звучало  сродни  "закон
контракта". Природа не имеет законов, за  исключением  управляющих  научными
феноменами. Учитывая  это,  в  результате  человеческого  наблюдения  дается
определение скорее объекту, на который нацелены законы, а не их источнику. В
этом смысле законы существуют не столько в Природе, сколько  в  человеческой
науке.
   Читать  доводы  Сада  без  тени  иронии  было  бы  чрезвычайно  трудно.
Идеальная  республика  также  требует  совершения  убийств,  преждевременной
жертвой которых он сам едва не  стал.  Еще  она  требует  грабежей,  которые
маркиз также испытал на собственной шкуре, когда оказались конфискованы  его
поместья. И этой дорогой Робеспьер  собирался  идти  к  Утопии?  Как  только
указанная цель была бы достигнута, кто, кроме  лицемера,  мог  бы  возражать
против более мелких отклонений, типа инцеста и содомии?
   Какими бы намерениями Сад не руководствовался,  "Философия  в  будуаре"
читается словно сладострастная пародия на "Республику" Платона. Задыхаясь  в
кровавом угаре и  имея  перед  глазами  бесконечную  чреду  приговоренных  к
гильотинированию, маркиз так же ратовал за убийство, как Свифт после  своего
"Скромного предложения" жаждал отведать младенческой  плоти.  Скорее  всего,
мишенью его литературной мести являлся Робеспьер, но его не стало.
   Царство Террора закончилось не сразу. Сад еще  некоторое  время  жил  в
страхе, что его все же найдут и приведут  в  суд.  Ждать  ему  пришлось  еще
месяц. Потом 22 августа 1794 года в Комитет общественного спасения пришло от
него прошение об освобождении. Сделали  запрос  в  секцию  Пик,  после  чего
принято решение о предоставлении маркизу свободы. 15 октября  -  более,  чем
через десять месяцев после ареста - Сад  покинул  пределы  тюрьмы  Пикпюс  и
направил свои стопы в город, наконец стряхнув с плеч бремя террора.
   Многие из арестованных граждан  дожили  до  освобождения,  наступившего
после падения Робеспьера. Монтреи, находившиеся под защитой Сада, после  его
задержания тоже  оказались  за  решеткой.  Случилось  так,  что  им  повезло
быстрее, чем ему, так как из застенка их выпустили тремя месяцами раньше. Но
старый судья так и не пришел в себя после заключения и  шока,  обрушившегося
на него, когда он обнаружил, что его мир перевернулся. Через  шесть  месяцев
после освобождения, в  январе  1795  года,  он  умер.  Эту  новость  Гофриди
Рене-Пелажи сообщила лишь через два с лишним года. Только тогда  она  смогла
написать ему о  прекрасном  самочувствии  ярой  противницы  Сада,  мадам  де
Монтрей.


 Глава одиннадцатая - ДРУЗЬЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

   - 1 -

   Трудности, с которыми столкнулся Сад, выйдя в  1790  году  на  свободу,
оказались ничто по сравнению с теми, что ожидали его осенью 1794 года, когда
маркиз покинул Пикпюс. Вернувшись к Констанц в дом на улице Нев де  Матюрен,
он обнаружил наличие долга в шесть тысяч франков и  никаких  средств,  чтобы
погасить хотя бы часть суммы. Де Сад не просто обеднел, он разорился.  Почти
за год до этого, 14  ноября  1793  года,  маркиз  подвел  для  Гофриди  свой
финансовый баланс. Вся взымаемая с земель рента  была  суммирована,  из  нее
вычли республиканские налоги, ежегодное содержание в четыре тысячи  франков,
причитающееся Рене-Пелажи, и одну тысячу годовых, определенных  им  Констанц
как своей  "природной  и  приемной  дочери".  В  результате,  на  проживание
оставалась всего сотня франков в  год.  Ситуация  сложилась  безнадежная.  В
скором времени дела изменились к  худшему.  Новый  режим  наложил  арест  на
собственность Сада. После падения Робеспьера и  относительной  либерализации
общества появилась возможность отменить действие соответствующего указа.  Но
сделать это можно было только после определенных денежных выплат. Хуже  того
-  маркиз  числился  среди  пропавших  землевладельцев.  В   1797   году   в
департаменте Воклюз  он  все  еще  значился  в  списке  эмигрантов,  хотя  в
Буше-дю-Рон его имя из списка неблагонадежных  исключили.  Являлось  ли  это
результатом ошибки или злого умысла - неважно, но арендаторы Сада не спешили
вносить ренту.
   Дело осложнялось еще и бегс