янная  посуда  и  богато
разукрашенный фарфор. Далее следовали три другие,  ничем  не  примечательные
комнаты с окнами в сад и спальня с угловыми буфетами  и  письменным  столом.
Сад, по всей видимости, выбрал одну из средних комнат с сетчатыми стульями и
двумя кроватями. Сказав что-то насчет еды и выпивки, он вышел,  оставив  Роз
Келлер в комнате одну. Вернувшись, маркиз  произнес:  "Пойдем,  дорогая",  и
снова вывел ее в сад. Оттуда в дом они вернулись через другую дверь,  и  она
оказалась в тесной комнате, похожей на темный и неуютный чулан. Единственный
свет проникал из четырех застекленных рам, расположенных под самым  потолком
и с внешней стороны забранных решетками. Сад велел ей раздеться.  Когда  Роз
спросила зачем, он напомнил молодой  женщине  о  своем  желании  развлечься.
Последовали  препирательства,  закончившиеся  довольно  недвусмысленно:  Сад
предложил либо раздеться, либо быть убитой и похороненной в саду.
   Запертая в одиночестве, Келлер принялась сбрасывать одежду, но  сорочку
не сняла. Когда Сад вернулся, он, как  она  утверждает,  заявил,  что  хочет
видеть ее нагое тело, после чего собственноручно стащил с нее рубашку. Затем
он выпроводил Роз в  смежную  комнату,  в  центре  которой  стояла  кушетка,
обтянутая хлопчатобумажным полотном с красно-белым рисунком. Маркиз  толкнул
женщину на ложе лицом вниз, и пеньковой веревкой привязал к нему ее  руки  и
ноги, а также прихватил путами по талии. Потом на  шею  Келлер  Сад  положил
один из валиков, чтобы она не могла видеть происходящего у  нее  за  спиной.
Сад  вернулся  в  кладовку,  где  снял  одежду  и  надел  короткую   кожаную
безрукавку. Свои золотисто-каштановые волосы он перевязал  носовым  платком,
чтобы они не падали на лицо и не мешали ему. Прежде  чем  начать  истязание,
маркиз встал так, чтобы Роз увидела розгу в его руке.
   По словам женщины, издевательство над ней он начал именно с  розги,  на
смену которой пришла палка, и, наконец, чтобы она не дергалась,  Сад  уселся
ей на ноги и ножом  принялся  резать  ягодицы,  заливая  раны  расплавленным
воском. Келлер утверждала, что ее избили семь  или  восемь  раз.  Когда  Роз
закричала, маркиз показал ей нож и пригрозил, что  прикончит,  если  она  не
замолчит. Келлер взмолилась, чтобы он не убивал ее, поскольку была Пасха,  а
она еще не исповедалась. Ее мучитель презрительно бросил, что, перед тем как
разделаться с ней, сам выслушает ее исповедь. Потом, по утверждению  Келлер,
Сад испустил несколько криков, затем перерезал  веревки,  которыми  привязал
Роз к кушетке, и отвел ее в темную комнату,  куда  принес  воды,  чтобы  она
могла умыться, и немного водки, для компрессов  на  оставленные  им  ножевые
отметины. После того как Келлер снова оделась, Сад подал хлеб, мясо и  вино.
Он снова вывел ее в сад и проводил в первую спальню, где запер свою  жертву.
Прежде чем покинуть избитую, маркиз  пообещал,  что  вечером  отпустит.  Роз
попросила его не задерживать ее слишком долго, поскольку боялась  не  успеть
вернуться в Париж засветло.
   Дом оказался  устроен  очень  своеобразно:  комната  располагалась  над
цокольным этажом, и до земли было недалеко.  Когда  она  выглянула  в  окно,
надеясь найти путь к побегу, Сад, по ее утверждению, стоял в саду и,  увидев
ее, погрозил ей кулаком. Но это не остановило  Роз,  и  она  сумела  открыть
окно. Сняв простыни с двух постелей, Келлер свила из  них  подобие  веревки.
Когда внизу никого не оказалось, она вылезла из окна и спустилась в  сад.  В
тот момент ее увидел один из слуг Сада. Он закричал на нее и велел вернуться
в комнату, так как его хозяин еще не заплатил за услуги и ей нужно  получить
деньги. Но она не стала ничего слушать и бросилась бежать.  Опередив  слугу,
Роз вскарабкалась на стену и рухнула на улицу с другой стороны. Единственное
неприятное последствие побега - оцарапанная  рука,  с  которой  она  содрала
кожу, когда свалилась с ограждения на мостовую рю де Фонтен.

   - 2 -

   Эту историю выпавшего на ее долю испытания Келлер вскоре поведала миру.
Версия Сада отличалась  от  ее  собственной  лишь  тем,  что,  судя  по  его
рассказу, она являлась скорее добровольным партнером,  а  не  жертвой.  Она,
если не с радостью согласилась на порку,  утверждал  маркиз,  то  во  всяком
случае, не возражала. В то утро на пляс де  Виктуар  Келлер,  не  колеблясь,
ответила согласием на его предложение и в точности знала, что ожидало  ее  в
Аркей, а к кушетке ее никто не привязывал, поскольку такой необходимости  не
возникало: она разделась и легла по собственной воле. Согласно  его  версии,
Сад применял не розги, а плетку с узлами.  Нож  в  ход  он  не  пускал.  Что
касается "воска", которым, по ее утверждению, маркиз якобы поливал  ссадины,
то это была мазь, которой он обработал тело Роз после порки. Хотя его версия
изложения событий в целом не  является  бесспорной,  но  она  представляется
более правдоподобной.
   Независимо от того, кто говорил правду, Сад  или  Роз  Келлер,  маркиза
неотвратимо ждал  новый  скандал.  Если  Келлер  поверят,  предмет  скандала
составит предмет преступления. Пробило  половину  пятого,  когда  перенесшая
порку молодая женщина, растрепанная и в испачканном платье, упала  со  стены
сада на улицу де Фонтен.  Первым  человеком,  которого  она  увидела,  стала
Маргарита Дюк, жена Жан-Баптиста Сиксденьера, виноградаря из Аркейе. Рубашка
Роз была порвана и торчала из-под юбки.  Мадам  Сиксденьер  видела,  как  та
вытащила из кармана ножницы и,  обрезав  торчащий  кусок,  перевязала  руку,
оцарапанную во время бегства. Пострадавшая  без  промедления  рассказала  ей
свою историю. Вскоре после этого ее осмотрела мадам Сиксденьер и еще  другие
две женщины из Аркейе. Пятен крови на рубашке, как утверждала жертва, они не
обнаружили.  Но  следы  розг  на  ягодицах  и   задней   поверхности   бедер
просматривались отчетливо. Остались также следы какого-то  белого  вещества,
которым действительно мог быть белый воск, но никак не красный, как говорила
Роз Келлер. Вопрос о том, похож ли белый воск на  мазь,  которую  Сад  якобы
использовал, не исследовался.
   Независимо  от  того,  что  являлось  правдой,  признаки   преступления
присутствовали налицо. Даже если Келлер выступала в  качестве  добровольного
партнера, имелись все основания для привлечения Сада к ответственности.  Тот
факт, что Роз согласилась быть  убитой,  не  может  служить  основанием  для
оправдания ее убийцы. Жертва добровольно пошла  на  страдания?  Этот  вопрос
остается спорным. На практике partie de  libertinage  такого  рода  являлись
скрытной стороной жизни аристократов и никогда не  попадали  в  поле  зрения
закона.
   На этот  раз  власти  Бург-ла-Рейн  всполошились.  На  другой  день,  в
понедельник 4 апреля, Роз Келлер давала свои  показания  в  Шато  Аркейя.  С
этого момента она была готова поведать свою историю каждому, кто  согласится
ее выслушать. Пострадавшую осмотрели хирурги, включая доктора графа, который
в целом подтвердил факт пытки, но не в деталях. Так, к примеру, ножом ее  не
резали. На ягодицах и прилежащих областях у нее имелись  следы,  оставленные
розгами.  Кожные  покровы  в  отдельных  местах  вздулись,   но   оставались
неповрежденными. Никаких следов от веревок ни на запястьях, ни на  лодыжках,
ни на талии обнаружить не  удалось.  Либо  она  стала  добровольной  жертвой
своего мучения, либо Сад настолько запугал Роз, что она  выполняла  все  его
требования и не оказывала сопротивления.
   По  мере  расследования  подробности  истории,   рассказанной   Келлер,
становились все менее правдоподобной. Слишком многое  звучало  неопределенно
относительно действий мучителя. Роз видела его с розгой в руке, но валик  на
шее означал, что она могла только чувствовать, но  не  видеть  происходящее.
Тем,  кто  считал  ее  рассказ  преувеличением   или   неверным   изложением
случившегося с ней, сомнительным представлялось и то, что  молодая  женщина,
до смерти напуганная, все же сумела сохранить присутствие духа  и  оказаться
столь проворной, чтобы спуститься по  простыням  из  дома,  перегнать  слугу
Сада, вскарабкаться на стену и убежать на улицу.
   Даже если Сад говорил правду, это ничуть не умаляло  скандала.  Являясь
публичным прокурором Аркейя, Жан-Франсуа Балле теперь  обнаружил  интересную
деталь: молодой маркиз некоторое время  называл  буржуазную  Аркадию  дурным
именем. В этом состояло его величайшее преступление. Что касалось  господина
Куанье, мирового судьи Аркейя, или судейского секретаря, Шарля  Ламбера,  то
таким людям было не с руки, чтобы с  ними  по  соседству  жили  повесы  типа
двадцативосьмилетнего Сада. К  тому  же  маркиз  не  скрывал  своего  мнения
относительно этих  раздутых  от  чувства  собственной  важности  блюстителей
закона. Как он писал в своем рассказе "Мистифицированный  судья",  эти  люди
относились к числу тех, кто "с большей  готовностью  проявит  сострадание  к
выпоротым ягодицам уличной девки, чем к людям, которых  они  именуют  своими
детьми и, несмотря на это, все  же  позволяют  им  умирать  с  голоду".  Эти
господа  по  своему  служебному   положению   являлись   самыми   настоящими
лицемерными притворщиками, исполненными решимости "подвергнуть суду молодого
солдата,  отдавшего  лучшие  годы  своей  жизни  службе  своему   принцу   и
вернувшегося домой только затем, чтобы обнаружить, что  вместо  награды  его
ожидает унижение, уготованное ими, действительными врагами  страны,  которую
он еще недавно защищал".
   В романе "Алина и Валькур", опубликованном в 1793 году, он  превозносил
Рим, Неаполь, Венецию и Варшаву, считая, что  в  них  к  делам  такого  рода
подходят более разумно, чем в Париже или  Лондоне.  В  таких  городах,  если
проститутки пожалуются на плохое обращение клиента с  ними,  в  суде  у  них
непременно спросят, получили ли они от него плату.  Если  нет,  то  человеку
придется заплатить. "Но если окажется, что они получили  деньги  и  жалуются
всего лишь на скверное обращение, им пригрозят тюремным заключением, если  в
другой раз они посмеют оскорбить слух суда таким  непристойным  притязанием.
Смените ремесло, скажут им. Или,  если  вам  нравится  род  ваших  настоящих
занятий, смиритесь с некоторыми неудобствами".
   Образное рассуждение такого рода в его прозе  выглядит  как  запоздалая
мысль. В письмах обвинения Сада звучат горше,  его  презрение  к  Сартину  и
полиции в целом, к семейству  Монтрей  выражено  сильнее.  В  1763  году  он
написал Сартину о своем раскаянии в отношении инцидента с Жанной  Тестар.  В
глубине души маркиз презирал  этого  человека.  В  письме  своему  слуге  Ла
Женессу {в переводе с фр. его имя означает  "молодость".}  в  1780  году  он
называл Сартина и  Монтрей  друзьями  проституток  и  сторонниками  торговли
телом. "Они твердо будут стоять на защите шлюхи и  без  малейшего  сожаления
упекут из-за нее джентльмена в тюрьму на двенадцать или пятнадцать лет". Три
года спустя он заверит Рене-Пелажи, что полиция  снесет  любой  позор,  "при
условии, что к задницам шлюх будут  относиться  с  почтением,  так  как  эти
девицы дают им взятки, а мы - нет".
   В часы, последовавшие за поркой Роз Келлер,  его  главной  целью  стало
избежание ареста. В шесть часов вечера пасхального воскресенья Сад готовился
покинуть Аркей, чтобы ехать в  Париж.  Оттуда  он  собирался  отправиться  в
деревню, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей.  В  этом
плане маркиз принял самое разумное решение. Оставаться на месте и уповать на
судьбу смысла не имело и не привело бы ни к чему хорошему. Каждому школьнику
известно, что в трудных  случаях  лучше  всего  сделаться  как  можно  менее
заметным и не появляться на горизонте до тех  пор,  пока  не  минуют  первые
приступы  гнева  и  не  улягутся  страсти.  С  течением  времени  интерес  к
обвинениям Роз Келлер стихнет. Если Саду  удастся  не  появляться  на  глаза
месяцев двенадцать, то потом он,  вероятно,  сможет  безбоязненно  вернуться
если не в Аркей, то, во всяком случае, в Париж.
   Так, по всей видимости, считала и семья Монтрей. 19 апреля на улицу Нев
дю Люксембург, в городской дом Монтрей, прибыл Анри Гриво, судебный  пристав
высокого суда Парижа. Несколько комнат этого  здания  отвели  под  парижские
апартаменты Сада и Рене-Пелажи, но признаков  беглеца  обнаружено  не  было.
Несмотря на наличие на руках у Гриво санкции на арест Сада и его заточение в
средневековых стенах Консьержери на  Иль-де-ля-Сите,  уехал  он  ни  с  чем,
отметив по себя, что маркиз даже не являлся владельцем мебели в комнатах,  в
которых проживал.
   Но к этому времени  мадам  де  Монтрей  и  ее  дочь  приступили  уже  к
выполнению  более  решительных  и  эффективных  действий.  Келлер  следовало
подкупить. Многое в истории Роз свидетельствовало о  далеко  идущих  планах:
она  собиралась  выжать  из  случившегося  все  возможное.  Для  женщины  ее
социального и финансового положения это выглядело вполне разумно.  С  другой
стороны, сие давало мадам де Монтрей шанс надеяться. Несмотря на различие  в
общественной значимости, обе они - и хозяйка дома на рю Нев дю Люксембург, и
безработная  хлопкопрядилыдица  -  в  душе  оставались   реалистками.   Едва
закончилась первая половина недели, а Рене-Пелажи уже начала действовать  от
лица своей матери.
   Рано утром 7 апреля, через четыре дня после случившегося, в дом на  Нев
дю Люксембург прибыли семейные адвокаты.  Обсудив  дело,  Клод-Антуан  Сойе,
официально представлявший интересы семьи  Монтрей,  в  сопровождении  аббата
Амбле, наставника Сада времен юношества, выехал в Аркей.  Ламбер,  секретарь
суда, проводил  их  в  комнату,  где  на  кровати  сидела  Роз  Келлер.  Она
пожаловалась на свое состояние, сказав, что после подобного испытания уже не
сможет ничего добиться в жизни. Посетители и жертва поняли  друг  друга.  Не
стоило большого труда заставить Роз назвать цифру, которая  вынудила  бы  ее
отозвать  назад  иск  против  Сада,  хотя  все  понимали:  малой  суммой  не
отделаться, Сойе спросил, согласна ли она взять деньги. Келлер, ни минуты не
колеблясь, ответила согласием.  Она  потребовала  три  тысячи  ливров.  Сойе
заметил,  что  это  чрезмерно,  и  предложил   тысячу   восемьсот.   Женщина
отказалась. Адвокат и аббат вернулись в  Париж,  но  затем  приехали  снова.
Наконец обе стороны  достигли  договоренности  и  сошлись  на  двух  тысячах
четырехстах ливрах, именно в эту цифру Келлер  оценила  свое  молчание.  Эта
сумма превышала ту, которую она могла бы  заработать  в  течение  нескольких
лет. Кроме того, Роз  потребовала  семь  луидоров  для  оплаты  медицинского
лечения полученных ею увечий.

   - 3 -

   Теперь возбуждение дела против Сада представлялось маловероятным,  хотя
санкция  на  арест  оставалась.  Бояться  ему  было  как  будто  нечего,   и
представлялось более целесообразным сдаться  и  уладить  дело.  То,  что  он
сделал, не являлось ошибкой. 8  апреля  его  арестовали  и  по  королевскому
приказу доставили в замок Сомюр на  Луаре.  Заключение  туда  могло  служить
первым предвестником того, что,  несмотря  на  отсутствие  прямой  опасности
привлечения  к  суду,  по  воле  короля  и  королевскому  указу  маркиз  мог
оставаться в заточении неопределенно долго. До  сих  пор  с  ним  обращались
вежливо, как и подобает относиться к человеку его положения, к  слову  чести
которого относятся с уважением. В Сомюр его сопровождал не военный эскорт, а
его друг и наставник аббат Амбле, взявший на себя труд присматривать за ним.
   Жизнь в Сом юре выглядела не такой уж невыносимой.  В  стенах  крепости
Сад пользовался определенной свободой передвижений и обедал за одним  столом
с комендантом. 12 апреля он написал дяде, аббату де Саду,  о  постигших  его
"злосчастных событиях" и заверил священника, что  семья  его  не  бросила  и
делала все возможное, чтобы вызволить из беды. Она даже сумела устроить так,
чтобы в Сомюр его сопровождал аббат Амбле. Сад все еще  рассуждал  и  писал,
как мальчик,  исключенный  из  школы  за  пустяковый  проступок.  Власти  же
рассматривали происшедшее с несколько иных, менее  благоприятных  для  него,
позиций. К концу апреля прибыл инспектор Марэ, который привез с собой приказ
Сен-Флорентена из королевского окружения, согласно  которому  его  следовало
перевести в заключение в Пьер-Ансиз близ Лиона.
   Марэ сообщил Сен-Флорентену, что Сада удивил его приезд, но еще  больше
поразила новость о переводе в Пьер-Ансиз. Однако обращаться с ним  следовало
согласно его положению. Ему пообещали и в новом  месте  заточения  сохранить
привилегии, которыми он пользовался в Сомюре. Но инспектор объяснил, что,  в
свете совершенного Садом преступления и  полагающегося  за  него  наказания,
режим Сомюра власти считают слишком "мягким".
   Вместе со своим пленником Марэ поехал на юг. В Дижоне  и  Лионе,  равно
как и в Сомюре, порка Садом Роз Келлер являлась  главной  темой  разговоров.
Маркиз ни о чем не жалел, за исключением того, что его поймали  и  наказали.
Как сообщал  Марэ  Сен-Флорентену,  Сад  продолжал  отрицать  применение  по
отношению к Роз  чего-либо  страшнее  плетки.  Резать  ее  ножом  ему  и  не
приходило в голову. Он "не мог себе представить, кто мог внушить этой  твари
мысль сделать такое, заявление, и верил:  если  высокий  суд  сочтет  нужным
провести обследование, медицинские эксперты следов порезов не обнаружат".
   Его протесты ничего хорошего ему не принесли. Ходившие слухи  с  каждым
разом обрастали все более ужасными подробностями. В версии драмы, изложенной
двадцать лет спустя Рестифом де ля Бретонном в "Ночах  Парижа",  в  ней  уже
принимали участие трое убийц, а Роз Келлер стала невинной девушкой,  которую
Сад обманным путем заманил в тайную камеру пыток. Он затащил  ее  в  подвал,
где их ожидало несколько  заговорщиков,  желающих  увидеть,  как  несчастная
жертва будет предана смерти. "Что толку от нее? - спрашивал маркиз, согласно
этой интерпретации. - Она ни на что не годна. Так пусть  послужит  средством
для изучения секретов человеческой анатомии".
   "Ее привязали к столу. Граф [Сад], как человек,  собиравшийся  заняться
вскрытием, изучал каждую  часть  ее  тела,  вслух  называя  открытия  своего
анатомического исследования.  Женщина  исторгала  ужасные  крики.  Участники
преступного  заговора  вышли,  чтобы  отослать  слуг  до  того,  как   будет
произведено вскрытие. Несчастная жертва отвязалась и сбежала через окно. Она
сообщила, что в комнате, где ее собирались сделать  объектом  хирургического
исследования, видела трупы трех людей".
   Уже не впервые Сад узнал - его слава имела большее отношение не к  нему
самому или к совершенному им, а к его репутации. В эпоху готического романа,
смысл которого заключался в том,  чтобы  у  представительниц  женского  пола
среднего класса от ужаса  кровь  стыла  в  жилах,  он,  похоже,  стал  живым
воплощением  злодейства,  объектом  негодования,  вызывающим  содрогание   и
учащенное сердцебиение как у школьниц, так и у их мамаш.
   Но круг любителей чтения  о  садовских  злодействах  выходил  за  рамки
семейного чтения. К 26 апреля скандал, связанный с именем Роз Келлер,  нашел
отражение в голландской прессе. Первые отклики появились в Утрехте, а 3  мая
- в  Лейдене.  Вдова  графа  де  Сада  жаловалась  из  своего  монастырского
заточения, что неосмотрительное поведение ее сына голландские газеты  рисуют
в "в самых черных тонах". Вскоре встрепенулась и  Англия.  12  и  13  апреля
мадам дю Деффан, старейшая дама парижских салонов,  написала  о  пресловутом
"графе де Саде" своему корреспонденту Горацию  Уолполу,  которого  правильно
назвала "племянником аббата, написавшим о жизни Петрарки". В изложении своей
версии  истории  она  преуспела  ничуть  не  меньше  своих   последователей,
расцветив  ее  благоразумной  смесью  морального   возмущения   и   скрытого
удовольствия. Вот как описала мадам дю Деффан