ок. - В это я не поверю.
     - Я тем более, - фыркнул пивной пеной Мачей Корзбок. - К нам в Познань им далековато будет.
     - До Любуша и Фюрстенвальда, - проговорил с набитым ртом Мельхиор Барфусс, - тоже от Табора изрядный кус дороги. Не-е-е, я не боюсь.
     - Тем более, - добавил с кривой ухмылкой князь, - что скорее сами чехи гостей дождутся, чем на кого-нибудь пойдут. Особливо сейчас, когда Жижки не стало. Я думаю, гости того и гляди нагрянут, так что чехам их со дня на день дожидаться следует.
     - Крестовики? Может, вы чего-нито знаете, ваша милость?
     - Никак нет, - ответил Кантнер, мина которого выражала совершенно обратное. - Просто так мне подумалось. Хозяин! Пива!
     Рейневан незаметно выскользнул во двор, а со двора за хлев и в кусты за огород. Облегчившись как следует, вернулся. Но не в комнату, а вышел через ворота и долго глядел на скрывающийся в синей дымке тракт, на котором, к своему счастью, не заметил приближающихся галопом братьев Стерчей.
     "Адель, - вдруг подумал он. - Адель вовсе не в безопасности у лиготских цистерцианок. Я должен... Да, должен, но боюсь. Того, что со мной могут сделать Стерчи. Того, о чем они так красочно рассказывают".
     Он вернулся во двор. Удивился, увидев князя Кантнера и Хаугвица, бодро и легко выходящих из-за хлевов. "В принципе, - подумал он, - чему удивляться? В кусты за хлевами ходят даже князья и сенешали. К тому же пешком".
     - Послушай, Беляу, - бесцеремонно сказал Кантнер, ополаскивая руки в чане, который ему спешно подставила дворовая девка, - что я скажу. Ты не поедешь со мной во Вроцлав.
     - Ваша княжеская...
     - Захлопни рот и не отворяй, пока я не прикажу. Я делаю это ради твоего добра, молокосос. Потому что я больше чем уверен, что во Вроцлаве мой брат, епископ, засадит тебя в башню раньше, чем ты успеешь выговорить "benedictum nomen Iesu".  Епископ Конрад очень жесток к чужеложцам, вероятно, хе-хе, не терпит конкуренции, хе-хе-хе. Так что возьмешь того коня, который тебя укусил, и поедешь в Малую Олесьницу, в иоаннитскую командорию, скажешь командору Дитмару де Альзей, что, дескать, я прислал тебя на покаяние. Там посидишь тихо, пока я не вызову. Ясно? Должно быть ясно. А на дорогу тебе вот, возьми, кошель. Знаю, что невелик. Дал бы больше, да мой коморник  отсоветовал. Здешняя корчма и без того здорово поуменьшила мой фонд "на представительство".
     - От всей души благодарю, - буркнул Рейневан, хотя вес кошеля благодарности не заслуживал. - От всей души благодарю вашу милость. Только вот...
     - Стерчей не бойся, - прервал князь. - В иоаннитском доме они тебя не найдут, а в пути ты будешь не один. Так уж получилось, что в том же направлении, то бишь к Мораве, движется мой гость. Вероятно, ты видел его за столом. Он согласился взять тебя с собой. Честно говоря, не сразу. Но я его уговорил. Хочешь знать как?
     Рейневан кивнул, показав, что хочет.
     - Я сказал ему, что твой отец погиб в отряде моего брата под Танненбергом. А он там тоже был. Только они говорят не "Танненберг", а "Грюнвальд". Он сражался на противной стороне. Ну, короче, будь здрав и - повеселее, парень, повеселее. Обижаться на мою благосклонность ты не можешь. Конь - есть. Гроши - есть. Да и безопасность в пути обеспечена.
     - Как обеспечена? - отважился проговорить Рейневан. - Милостивый князь... Вольфгер Стерча ездит сам-шесть... А я... С одним рыцарем? Даже если он и с оруженосцем... Ваша милость... Это же всего только один рыцарь!
     Рудигер Хаугвиц фыркнул. Конрад Кантнер покровительственно напыжился.
     - Ох и глуп же ты, Беляу. Вроде б ученый бакалавр, а известного человека не распознал. Для этого рыцаря, недотепа, шестеро - раз плюнуть.
     И видя, что Рейневан по-прежнему не понимает, пояснил:
     - Это же Завиша Черный из Гарбова.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой Рейневан и Завиша Черный из Гарбова рассуждают на Бжегском тракте о том о сем. Потом Рейневан лечит Завишу от скопившихся газов, а Завиша взамен обогащает его ценными сведениями из области новейшей истории

     Придерживая коня, чтобы немного поотстать, рыцарь Завиша Черный из Гарбова приподнялся в седле и протяжно пустил ветры. Потом глубоко вздохнул, оперся руками о луку и пустил снова.
     - Это все капуста, - деловито пояснил он, догоняя Рейневана. - В моем возрасте столько капусты есть нельзя. Клянусь останками святого Станислава, когда я был молодым, я мог съесть ого-го! Кофлик, то бишь больше чем полгарнца  капусты съедал в три приема. И ничего. Я мог есть капусту в любом виде, хоть дважды в день, лишь бы тмина в ней было поболе. А теперь, едва малость съем, так у меня аж кипит в животе, а газы, сам видишь, парень, чуть не разрывают. Старость, пся мать, не радость.
     Его конь, могучий вороной жеребец, тяжко взбрыкнул, будто рвался в атаку. Весь он до самой морды был покрыт черной попоной, украшенной на крупе "сулимой", гербом рыцаря. Рейневан удивлялся, что сразу не обратил внимания на известный знак, не очень типичный в польской геральдике и по почетному изображению, и по мобилиям.
     - Ты что такой молчаливый? - неожиданно спросил Завиша. - Мы столько уже едем, а ты за все это время какой-то десяток слов обронил, не больше. И то когда за язык потянули. Дуешься на меня? Из-за Грюнвальда, что ли? Знаешь, парень, не могу тебя уверить, что я никак не мог бы убить твоего отца. Я, конечно, мог сказать, что мы с ним не могли встретиться в бою, так как краковская хоругвь располагалась в центре линии польско-литовских войск, а хоругвь Конрада Белого - на левом крыле крестоносцев, аж за Стемборком. Но не скажу, потому что это была бы ложь Тогда, в день Призвания Апостолов, я прикончил множество народу. В общей суматохе и дьявольской круговерти, в которой мало что было видно, ибо это была битва. Вот и все.
     - Отец, - откашлялся Рейневан, - носил на щите...
     - Я не помню гербов, - резко и грубо прервал сулимец. - В общей схватке они для меня ничего не значат. Важно, в которую сторону обращена морда коня. Если в противоположную морде моего, то я рублю, пусть там хоть сама Богородица у него на гербе. Впрочем, когда кровь налипает на пыль, а пыль - на кровь, то все равно на щитах ни хрена не видно. Повторяю, Грюнвальд был сражением. А в сражении - как в сражении. И на этом покончим. И не дуйся на меня.
     - Да я и не дуюсь.
     Завиша снова немного придержал коня, приподнялся в седле и громко выпустил скопившиеся газы. С придорожных верб сорвались перепуганные галки. Едущая позади свита рыцаря из Грабова, состоящая из седовласого оруженосца и четырех вооруженных слуг, предусмотрительно держалась на расстоянии. И оруженосец, и слуги ехали на прекрасных лошадях. Одеты все были богато и чисто. Как и полагается слугам человека, который был крушвицким и списским старостой и взимал, если верить молве, аренду круглым счетом с тридцати сел. Однако ни оруженосец, ни слуги не напоминали гладеньких господских пажей. Совсем наоборот, они смотрелись крутыми забияками, а оружие, которым были обвешаны, никак нельзя было считать украшением.
     - Итак, - начал Завиша, - ты не дуешься. Тогда почему ж ты такой молчаливый?
     - Потому что, сдается мне, - осмелился сказать Рейневан, - больше вы дуетесь на меня. И знаю почему.
     Завиша Черный повернулся в седле и долго смотрел на него.
     - Вот, - проговорил он наконец, - жалобно заныла обиженная невинность. Так знай, сынок, последнее дело трахать чужих жен. И если хочешь знать мое мнение, это подлый поступок. И заслуживает наказания. Честно говоря, ты в моих глазах ничуть не лучше мошенника, который в толпе срезает кошельки или по ночам очищает курятники. Думается, и тот, и другой - мелкие паршивцы и мерзавцы, воспользовавшиеся представившейся оказией.
     Рейневан не прокомментировал.
     - Был в Польше некогда обычай, - продолжал Завиша Черный, - когда пойманного любителя до чужих жен отводили на помост и к этому помосту железным гвоздем прибивали его мошонку с яйцами. А рядом с прелюбодеем клали нож. Дескать, если хочешь на свободу - отрезай.
     Рейневан смолчал и на этот раз.
     - Теперь уж не прибивают, - заключил рыцарь. - А жаль. Мою супругу Барбару легкомысленной никак не назовешь, но когда подумаю, что ее минутную слабость, может, там, в Кракове, использует какой-нибудь модник, какой-нибудь, парень, подобный тебе красавчик... А, да что говорить...
     Тишину, опустившуюся на несколько минут, снова прервала поглощенная рыцарем капуста.
     - Тааак, - облегченно охнул Завиша и глянул на небо. - Впрочем, знай, парень, я тебя не осуждаю, ибо бросать камни может только тот, кто сам безгрешен. И подытожив таким образом, не будем больше к этому возвращаться.
     - Любовь - великое дело, и много у нее имен, - проговорил Рейневан слегка недовольным голосом. - Слушающий песни и романсы не осуждает ни Тристана и Изольду, ни Ланселота и Гвиневеру, ни трубадура де Кабестена и мадам Маргариту из Руссельона. А нас с Аделью связывает не меньшая горячая и искренняя любовь. И пожалуйста, все прямо-таки взъелись...
     - Если ваша любовь столь велика, - Завиша как бы удивился, - то почему ты не рядом со своей любимой? Почему удрал, будто застигнутый на месте преступления вор? Тристан, чтобы быть рядом с Изольдой, нашел способ, переоделся, если мне память не изменяет, в лохмотья запаршивевшего нищего. Ланселот, чтобы спасти Гвиневеру, в одиночку пошел войной на всех рыцарей Круглого Стола.
     - Не так все просто. - Рейневан зарделся не хуже алой розы. - Ей крепко достанется, если меня схватят и убьют. Я уж не говорю о себе самом. Но я найду способ, не бойтесь. Хотя бы переодевшись, как Тристан. Любовь всегда побеждает. Amor vincit omnia.
     Завиша приподнялся в седле и грохотнул. Трудно было понять, что это - комментарий или всего лишь капуста.
     - Единственная от нашего диспута польза, - сказал он, - что мы поболтали, потому как скучно было ехать молчком, опустив нос. Продолжим же, юный силезец. На другую тему.
     - А почему, - после недолгого молчания проговорил Рейневан, - едете этой дорогой? Не ближе ли из Кракова на Мораву через Рацибуж? И Опавско?
     - Может, и ближе, - согласился Завиша. - Но я, видишь ли, рацибужцев терпеть не могу. Недавно преставившийся князь Ян, светлая ему память, тот еще был сукин сын. Натравил убийц на Пшемыка, сына чешского князя Ношака, а я и Ношака знал, и Пшемык был мне другом. Потому-то я не пользовался рацибужским гостеприимством раньше, да и теперь не стану. Тем более что Янов сынуля Миколаек доблестно, говорят, следует по стопам родителя. Кроме того, я сделал солидный крюк, потому что надо было кое-что обговорить с Кантнером в Олесьнице, ознакомить с тем, что сказал по его адресу Ягелло. К тому же дорога через Нижнюю Силезию обычно гораздо разнообразнее. Хоть и вижу теперь, что таковое мнение сильно преувеличено.
     - Ага, - быстро догадался Рейневан, - так вот почему вы в полном вооружении едете! На боевом коне! Драку высматриваете? Я угадал?
     - Угадал, - спокойно согласился Завиша Черный. - Говорили, у вас тут кишмя кишат раубриттеры.
     - Не здесь. Здесь безопасно. Потому так людно. Действительно, на недостаток общества обижаться было нельзя. Правда, сами они не обгоняли никого и никто их не опережал, зато в противоположном направлении, из Бжега к Олесьнице, движение было оживленное. Их уже миновали несколько купцов на продавливающих глубокие колеи тяжело нагруженных телегах в сопровождении нескольких вооруженных людей с исключительно бандитскими физиономиями. Миновала пешая колонна навьюченных баклагами дегтярей, опережаемых резким запахом дегтя. Проследовала группка конных крестоносцев, прошагал странствующий с оруженосцем молодой иоаннит с личиком херувима, проплелись перегоняющие волов погонщики и пятерка подозрительного вида пилигримов, которые, хоть они вполне вежливо поинтересовались дорогой на Ченстохову, в глазах Рейневана подозрительными быть не перестали. Проехали на брошенной телеге голиарды, веселыми и не вполне трезвыми голосами распевающие "In cratero теа" , песню, сложенную на слова Гуго Орлеанского. Только что проехал рыцарь с женщиной и небольшой свитой. Рыцарь был в роскошных баварских латах, а вздыбившийся двухвостый лев на его щите указывал на принадлежность к обширному роду Унругов. Рыцарь, это было видно, моментально распознал герб Завиши, поклонился, но так гордо, чтобы было ясно, что Унруги ничуть не хуже сулимцев. Одетая в светло-фиолетовое платье спутница рыцаря сидела по-дамски на прекрасной караковой лошади, и ее голова - о диво! - ничем не была покрыта. Ветер свободно играл золотыми волосами. Проезжая мимо, женщина подняла голову, слегка улыбнулась и окинула уставившегося на нее Рейневана таким зеленым и многоговорящим взглядом, что юноша даже вздрогнул.
     - Эге! - сказал, выдержав долгую паузу, Завиша. - Своей смертью ты, парень, не умрешь.
     И пустил ветры. С силой бомбарды среднего размера.
     - Чтобы доказать, - сказал Рейневан, - что я на все ваши насмешки и уколы вовсе не обижаюсь, я вылечу вас от постоянных подскоков и газов.
     - Интересно было бы узнать как.
     - Увидите. Как только попадется пастух.
     Пастух попался довольно скоро, но, увидев сворачивающих к нему с дороги конных, кинулся в паническое бегство, влетел в чащу и исчез как сон златой. Остались только блеющие овцы.
     - Надо было, - рассудил, в очередной раз приподнимаясь на стременах, Завиша, - маневром его брать, из засады. Теперь-то уж его по этим вертепам не догонишь. Судя по скорости, он уже успел отгородиться от нас Одрой.
     - А-то и Нисой, - добавил Войцех, оруженосец рыцаря, проявляя живость ума и знание географии.
     Однако Рейневан вовсе не обратил внимания на насмешки. Слез с коня, уверенно направился к пастушьему шалашу и через минуту вернулся с большим пучком сухих трав.
     - Мне был нужен не пастух, - пояснил он спокойно, - а вот это. И немного кипятка. Горшок не найдется?
     - Найдется все, - сухо сказал Войцех.
     - Если кипячение, - Завиша взглянул в небо, - тогда остановка. К тому же долгая, потому что близится ночь.

***

     Завиша Черный поудобнее устроился на накрытом кожухом седле, заглянул в только что опустошенную кружку, понюхал.
     - И верно. Вкус как у нагретой солнцем воды изо рва, а несет кошатиной. И помогает, клянусь муками Господними, помогает! Уже после первой кружки, когда меня пронесло, я почувствовал себя лучше, а теперь-то уж словно рукой сняло. Моя благодарность, Рейнмар. Вижу, врут людишки, что университеты могут ребят научить только пьянству, разврату и сквернословию. Однако и пользе тоже.
     - Малость знаний о травах, ничего больше, - скромно ответил Рейневан. - А по-настоящему вам помогло, господин Завиша, то, что вы сняли доспехи, передохнули в более удобном, чем в седле, положении...
     - Ты слишком скромен, - прервал рыцарь. - Я свои возможности знаю, знаю, сколько времени могу выдержать в седле и доспехах. Я, видишь ли, частенько путешествую ночью, с фонарем, без остановки. Во-первых, это сокращает время, во-вторых, а вдруг в потемках кто-нибудь, не разобравшись, зацепит... И развеселит... Но коли ты утверждаешь, что здесь места спокойные, то зачем лошадей мучить, посидим у костра до рассвета, поболтаем... В конце концов, это тоже развлечение, хотя, конечно, выпустить кишки из пары-другой раубриттеров интереснее, но все же...
     Огонь весело вспыхнул, осветил ночь. Зашипел и пустил ароматы жир, капающий с колбас и кусков грудинки, которые оруженосец Войцех со слугами поджаривали на прутиках. Вой-цех и слуги хранили молчание и соблюдали соответствующую дистанцию, но во взглядах, которые они украдкой бросали на Рейневана, проскальзывала благодарность. Видать, они вовсе не разделяли любовь господина к ночным поездкам с фонарем.
     Небо над лесом искрилось звездами. Ночь была холодной.
     - Дааа, - Завиша обеими руками помассировал живот, - помогло. Помогло лучше и скорее, чем обычно прописываемые молитвы святому Эразму, патрону требухи. Что же это был за магический отвар, что за волшебная мандрагора? И почему ты ее именно у пастуха искал?
     - После святого Яна, - пояснил Рейневан, довольный тем, что может показать свои знания, - пастухи собирают только им ведомые травы. Их собирают в пучки и носят привязанными к иркавице, как пастухи называют пастушью палку. Потом травы сушат в шалаше. И делают из них отвар, которым...
     - Поят скотину, - спокойно вставил сулимец. - Значит, ты приравнял меня к раздувшейся корове. Ну, коли помогло...
     - Не сердитесь, господин Завиша. Народная мудрость беспредельна. Никто из великих медиков и алхимиков не пренебрегал ею, ни Плиний, ни Гален, ни Страбон, ни ученые арабы, ни Герберт Орильякский, ни Альберт Великий. Медицина многое взяла от народа, а от пастухов - особенно. Они владеют колоссальным и неизмеримым знанием о травах и их лечебной силе. И о... других силах.
     - Действительно?
     - Да, - подтвердил Рейневан, пододвигаясь ближе к костру. - Вы не поверите, господин Завиша, какие силы таятся в пучке, в той сухой соломе из пастушьего шалаша, за который никто и ломаного шелёнга бы не дал. Взгляните: ромашка, кувшинка, вроде бы - ничего особенного, а если приготовить настой, они творят чудеса. Или вот те, которые я вам дал: кошачья лапка, борщевик, дягиль лекарственный. А вот эти, по-чешски "споричек" и "семикраска". Мало какой медик знает, насколько они полезны. А вываром из тех, что зовутся "якубки", пастухи для защиты от волков обрызгивают овец в мае, на день святых Филиппа и Якуба. Хотите верьте, хотите - нет, но обрызганных овец волк не тронет. Это вот - ягоды святого Венделина, а это - травка святого Лингарта, оба святых, как вы, конечно, знаете, втроем с Мартином покровительствуют пастухам. Когда даешь эти травы животным, надо призывать именно этих святых.
     - То, что ты бормотал над котелком, не было о святых.
     - Не было, - признался, откашлявшись, Рейневан. - Я же вам говорил: народная мудрость...
     - Очень уж эта мудрость костром попахивает, - серьезно сказал сулимец. - На твоем месте я б посмотрел, кого лечу. С кем болтаю. И в чьем присутствии ссылаюсь на Герберта Орильяка. Остерегался бы, Рейнмар.
     - Я остерегаюсь.
     - А я, - проговорил оруженосец Войцех, - думаю, ежели чары существуют, то лучше их знать, чем не знать. Я думаю...
     Он замолчал, видя грозный взгляд Завиши.
     - А я думаю, - резко сказал рыцарь из Гарбова, - что все зло этого мира идет от мышления. Когда думать начинают люди, совершенно не способные к этому.
     Войцех еще ниже наклонился к сбруе, которую чинил и смазывал салом. Рейневан, прежде чем что-либо сказать, переждал несколько минут.
     - Господин Завиша?
     - А?
     - В корчме, в споре с тем доминиканцем, вы не таились... Ну... Вроде как бы... Вроде вы за чешских гуситов. Во всяком случае, больше за, чем против.
     - А у тебя что - мышление и ересь на одной полке лежат?
     - Ну, в общем, - признался, помолчав, Рейневан. - Но еще больше меня удивляет...
     - Что тебя удивляет?
     - Как все было... Как все было у Немецкого Брода в двадцать втором году? Когда вы в чешский плен попали. Тут всякие легенды кружат...
     - И какие же?
     - А такие, что вас гуситы схватили, так как бежать вам не позволяла рыцарская честь, а бороться не могли, потому что были послом.
     - Что, так прямо и говорят?
     - И еще... Что король Сигизмунд бросил вас в тяжкую минуту. А сам позорно бежал.
     Завиша долго молчал. Наконец проговорил:
     - А ты хотел бы знать правильную версию, так?
     - Если, - неуверенно ответил Рейневан, - вам это не в тягость...
     - С чего бы? За приятной беседой время летит быстрее. Так почему ж не поболтать?
     Вопреки сказанному рыцарь из Гарбова снова долго молчал, поигрывая пустой кружкой. Рейневан подумал было, что Завиша ждет его новых вопросов, но задавать их не спешил. И, как оказалось, правильно сделал.
     - Начать, - заговорил Завиша, - надобно, кажется мне, с того, что король Владислав послал меня к римскому императору с достаточно д