кого канцера медицина. Вырезать! Резать еретиков. Резать без жалости!
     Собравшиеся за столом единогласно выразили согласие, бубня с полным ртом и жестикулируя обгладываемыми костями. Бык понемногу превращался в бычий скелет, а Николай Кузанский одно за другим опровергал гуситские заблуждения, поочередно обнажая всю вздорность Виклифова учения: отрицание преображения, отрицание чистилища, отрицание культа святых, их изображений, недопустимость устной исповеди. Наконец дошел до причастия sub utraque special  и опроверг ее тоже.
     - В одной, - кричал он, - лишь форме в виде хлеба должна быть для верных комуния. Ибо говорит Матфей: "Хлеб наш насущный дай нам на сей день" , panem nostrum supersubstantialem дай нам днесь, сказал Лука: и взял хлеб и, возблагодарив, преломил его и подал им, говоря: "Сие сеть Тело Мое".  Где здесь о вине речь? Воистину один, и только один, есть Церковью одобренный и подтвержденный обычай, чтобы простой человек в одном только виде принимал. И этого каждый исповедующийся придерживаться обязан!
     - Аминь, - докончил, облизывая пальцы, Людовик Бжеский.
     - По мне, - рявкнул львом епископ Конрад, бросив кость в угол, - так пусть гуситы принимают комунию хоть в виде клистира, со стороны задницы! Но эти сукины сыны хотят меня ограбить! Верещат о безоговорочной секуляризации церковных богатств, о якобы евангелической бедности клера! Получается: у меня отобрать, а меж собой растащить? О нет, клянусь муками Господними, не бывать тому! Через мой труп! А сначала через их еретическую падаль! Чтоб они подохли!
     - Пока что они живут, - едко проговорил Пута из Честоловиц, клодненский староста, которого всего пять дней назад Рейневан и Шарлей видели на турнире в Зембицах. - Пока что они живут и здравствуют, полностью вопреки тому, что им пророчили после смерти Жижки. Дескать, друг другу глотки перегрызут. Прага, Табор и Сиротки. Ничего похожего. Если кто-то на это рассчитывал, тот жестоко просчитался.
     - Опасность не только не уменьшается, но даже возрастает, - басовито загремел Альбрехт фон Колдиц, староста и земский гетман вроцлавско-свидницкого княжества. - Мои шпики сообщают о крепнущем сотрудничестве пражан и Корыбута с наследниками Жижки: Яном Гвездой из Вицемилиц, Богуславом из Швамберка и Рогачем из Дубе. Не скрываясь говорят о совместных военных операциях. Господин Пута прав. Ошиблись те, кто рассчитывал на чудо после жижковой смерти.
     - И нечего, - с усмешкой вставил Кашпар Шлик, - рассчитывать ни на новое чудо, ни на то, что проблему чешской схизмы за нас прикроет Пресвитер Иоанн , который придет из Индии с тысячами лошадей и слонов. Мы, мы сами должны это сделать. Именно по этому вопросу меня прислал сюда король Жигмонд. Мы должны знать, на что реально он может рассчитывать в Силезии, Мораве, в Опавском княжестве. Хорошо было бы также знать, что на этот счет думают в Польше. Об этом, надеюсь, нам сообщит его преосвященство краковский епископ, непримиримое отношение которого к польским сторонникам виклифизма широко известно. А мое присутствие здесь доказывает одобрение политики Римского короля.
     - Мы в Риме знаем, - вставил Джордано Орсини, - с каким пылом и самоотверженностью борется с ересью епископ Збигнеус. Мы знаем об этом в Риме и не замедлим вознаградить.
     - Следовательно, - снова улыбнулся Кашпар Шлик, - можно считать, что Польское королевство поддерживает политику короля Жигмонда? И поддержит его инициативы? Действенно?
     - Очень бы хотел, - фыркнул раскинувшийся за столом крестоносец Готфрид фон Роденберг, - воистину был бы очень рад услышать ответ на этот вопрос. Узнать, когда же мы можем ждать действенного участия польских войск в антигуситском крестовом походе. Из уст объективных хотелось бы мне это узнать. Так что я слушаю, monsignore Орсини. Все мы слушаем!
     - Конечно, - улыбнувшись, добавил Шлик, не спускавший глаз с Олесьницкого. - Все слушаем. Чем окончилась ваша встреча с Ягеллой?
     - Я долго беседовал с королем Владиславом, - проговорил несколько опечаленным голосом Орсини. - Но, хм-м... Без всякого результата. От имени и по уполномочию Его Святейшества я вручил польскому королю нешуточную реликвию... один из гвоздей, коими наш Спаситель был прибит к кресту. Vere, если такая реликвия не в состоянии христианского монарха воодушевить на антиеретический крестовый поход, то...
     - То это - не христианский монарх, - докончил за легата епископ Конрад.
     - Вы заметили? - насмешливо поморщился крестоносец. - Лучше поздно, чем никогда.
     - Видимо, - вставил Людвиг Бжегский, - на поддержку поляков вера рассчитывать не может.
     - Польское королевство и польский король Владислав, - в первый раз открыл рот Збигнев Олесьницкий, - поддерживают истинную веру и Петрову Церковь. Максимально возможным способом - денариями святого Петра. Этого ни один из представленных здесь вельмож о себе сказать не может.
     - А-а! - махнул рукой князь Людовик. - Болтайте что хотите и сколько хотите. Тоже мне - Ягелло христианин! Это неофит, у которого под шкурой постоянно сидит дьявол!
     - Его язычество, - выкрикнул Готфрид Роденберг, - очевиднейшим образом проявляется в дикой ненависти ко всей немецкой нации - опоре Церкви, в особенности же к нам, госпитальерам Светлейшей Девы, antemurale christianilatis , своей грудью защищающим католическую веру от нехристей. Кстати, уже двести лет! Правда и то, что этот Ягелло - неофит и идолопоклонник, который, чтобы истерзать орден, не только с гуситами, но и с адом самим готов стакнуться. Да и вообще не о том нам сейчас рассуждать надо, как убедить Ягеллу и Польшу присоединиться к крестовому походу, а вернуться надобно к тому, о чем мы в Пресбурге тогда, еще два года назад, на Трех Царей, совещались, как бы нам на самою Польшу с крестовым походом вдарить. И на куски разодрать этот гнилой плод, этого ублюдка городельской унии !
     - Ваши слова, - очень холодно проговорил епископ Олесьницкий, - похоже, стоят самого Фалькенберга. И неудивительно, ведь не секрет, что и пресловутые "Satyry" надиктовали Фалькенбергу не где-нибудь, а именно в Мальборке. Напоминаю, что названный пасквиль осудил собор, а сам Фалькенберг вынужден был отречься от своих позорных еретических тез под угрозой костра. Прямо-таки странно звучат они в устах человека, говорящего об antemurale christianitatis...
     - Не злобствуйте, епископ, - примиряюще вставил Пута из Частоловиц. - Ведь факт же, что ваш король гуситов поддерживает. Явно и тайно. Мы знаем и понимаем, что поляки крестоносцев держат в шахе, а в том, что их в шахе держать приходится, ничего удивительного, если честно говорить, нет. Однако же результаты такой политики для всей христианской Европы могут оказаться губительными. Вы ведь сами знаете.
     - Увы, - подтвердил Людвиг Бжегский. - А результаты мы видим. Корыбутович в Праге и с ним несколько рот поляков. В Мораве Любко Пухала. Петр из Аихвина и Федор из Острога. Вышек Рачиньский рядом с Рогачем из Дубе. Вот где они, поляки, вот где на этой войне мелькают польские гербы и слышны польские боевые кличи; Вот как Ягелло поддерживает истинную веру. А его эдикты, манифесты, указы? Мозги нам пудрит, вот что.
     - А тем временем свинец, лошади, оружие, снедь, товары всякие, - угрюмо добавил Альбрехт фон Колдиц, - непрерывно текут из Польши в Чехию. Как же так, а, епископ? По одной дороге денарии, которыми вы так похваляетесь, шлете в Рим, а по другой - порох и снаряды для гуситских пушек? Согласитесь, очень это похоже на вашего короля, который, как говорят, Богу ставит свечку, а черту огарок.
     - Над некоторыми проблемами, - признался после недолгого молчания Олесьницкий, - и я задумываюсь. Чтобы дело шло к лучшему, я приложу старания, пособи мне Боже. Но не хочется бросаться словами, повторяя одни и те же аргументы. Так что скажу кратко: доказательством намерений Польского королевства является мое здесь присутствие.
     - Кое мы воспринимаем положительно, - хлопнул по столу епископ Конрад. - Но что оно такое сегодня, это ваше Польское королевство? Вы, что ли, господин Збигнев? Или Витольд? Или Шафраньские? Или, может, Остророг? Или же Ястжембцы и Бискупцы? Кто в Польше правит? Ведь не король же Владислав, дряхлый старец, который даже с собственной женой управиться не в состоянии. Так, может, и верно, Сонка Гольшанская в Польше командует? И ее любовники, Челок, Хиньча, Куровский, Заремба? И кто там еще эту русинку хендожит?
     - Vero, vero, - печально покачал головой легат Орсини. - Стыдоба, чтобы такой cornuto  был королем...
     - Вроде бы серьезный тинг, - наморщил лоб краковский епископ, - а сплетнями забавляемся, словно бабы. Или жаки  в борделе.
     - Не станете же вы отрицать, что Сонка Ягелле рога наставляет и позорит его всячески.
     - Буду отрицать, ибо это vana rumoris.  Слухи, распускаемые и подпитываемые Мальборком.
     Крестоносец вскочил из-за стола, красный и готовый ответить, но Кашпар Шлик остановил его резким жестом.
     - Pax! Оставим эту тему, есть дела и поважнее. Насколько я понимаю, вооруженное участие Польши в крестовом походе в данный момент дело сомнительное. Что делать, хоть и с сожалением, но принимаем к сведению. Однако клянусь ракой святого Якуба, присмотрите, епископ Збигнев, за тем, чтобы были реально исполнены пункты договоренности в Кежмарке и Ягелловы эдикты из Трембовли и Велуна. Эти эдикты вроде бы закрывают границы, торгующим с гуситами грозят наказанием, а меж тем Товары и оружие, как справедливо заметил господин свидницкий староста, по-прежнему из Польши в Чехию идут.
     - Обещаю, - нетерпеливо прервал Олесьницкий, - что приложу старания. И это не пустые слова. Сносящихся с чешскими еретиками в Польше будут карать, существуют королевские эдикты. Jura sunt clara.  Однако господину свидницкому гетману и его преосвященству епископу напомню слова Писания: "Почему вы видите пылинку в глазах брата, а в своем бревна не замечаете?" Половина Силезии торгует с гуситами, и никто ничего против этого не предпринимает.
     - Ошибаетесь, ясновельможный князь Збигнев, - перегнулся через стол епископ Конрад. - Ибо предпринимаем. Уверяю вас, что предприняты определенные меры. Жесткие средства. Без эдиктов, без манифестов, без всяких пергаментов обойдется, но некоторые defensores haereticorum  на собственнои шкуре почувствуют, что значит с еретиками кумоваться. А других, уверяю вас, бледный страх охватит. Тогда мир увидит разницу между истинной и показной деятельностью. Между истинной борьбой и запудриванием, как вы выразились, мозгов.
     Епископ говорил так ядовито, в голосе его было столько запекшейся ненависти, что Рейневан почувствовал, как волосы шевелятся у него на макушке. Сердце принялось биться так сильно, что он испугался, как бы собравшиеся внизу не услышали. Однако у тех, внизу, на уме было нечто иное. Кашпар Шлик снова успокоил собравшихся и прекратил споры, а затем призвал к конкретному и спокойному обсуждению ситуации в Чехии. Спорщики в лице епископа Конрада, Готфрида Роденберга, Людвига Бжегского и Альбрехта фон Колдица умолкли, а заговорили молчавшие до того чехи и моравцы. Ни Рейневан, ни Шарлей, ни Самсон Медок не знали никого из них, однако было ясно - или почти ясно, - что это паны из круга пльзенского ландфрида и верного Люксембуржцу моравского дворянства, сгруппировавшегося вокруг Яна из Краваржа, хозяина в Ийчине. Вскоре оказалось, что один из присутствующих и есть тот самый знаменитый Ян из Краваржа собственной персоной.
     Именно Ян Краварж, видный, черноволосый и черноусый, с лицом, цвет которого доказывал, что он больше времени проводит в седле, нежели за столом, больше других мог сказать о теперешней ситуации в Чехии. Его никто не прерывал. Когда он говорил спокойным, даже немного бесстрастным голосом, все, склонившись, молча вглядывались в карту королевства Чехии, разложенную на столе, на том месте, с которого слуги убрали начисто обглоданный скелет быка. Сверху детали карты не были видны, так что Рейневану оставалось положиться на воображение, когда хозяин Ийчина говорил об атаках гуситов на Карлштайн и Жебрак, правда, безуспешных, и на Швигов, Обожище и Кветницу, к сожалению, вполне удачных. О действиях на западе против верных королю Зигмунту панов из Пльзна, Локтя и Моста. Об атаках на юге, в данный момент удачно отражаемых католическим объединением пана Олдржиха из Рожмберка. Об угрозе Иглаве и Оломунцу, созданной союзом Корыбутовича, Божка из Милетинка и Рогача из Дубе. Об опасных для северной Моравы действиях Добка Пухалы, польского рыцаря герба Венява.
     - У меня пузырь переполнился, - прошептал Шарлей. - Не сдержусь.
     - Может быть, тебе позволит сдержаться знание того, - прошептал Самсон Медок, - что если тебя обнаружат, то второй раз ты отольешь уже на виселице.
     Внизу заговорили об Опавском княжестве. И тут же разгорелся спор.
     - Пшемка Опавского, - заявил епископ Конрад, - я считаю сомнительным союзником.
     - Из-за чего? - поднял голову Кашпар Шлик. - Из-за его женитьбы? Из-за того, что он якобы взял в жену вдову Яна, князя Рацибужа? А она ягеллонка, дочь Димитра Корыбуты, племянница польского короля и родная сестра Корыбутовича, доставляющего нам столько неприятностей? Уверяю вас, господа, короля Жигмонда совершенно не волнует этот союз. Ягеллоны - семейство волчье, там чаще грызутся, чем стакиваются. Пшемек Опавский не сойдется с Корыбутовичем только потому, что это его шурин.
     - Пшемек уже заключил союз, - возразил епископ. - В марте, в Глубочках. И в Оломунце в день святого Урбана. Воистину быстро Опава и моравские паны договариваются с еретиками, быстро заключают союзы. Что скажете, пан Ян из Краваржа?
     - Не наговаривайте ни на моего тестя, ни на моравское дворянство, - буркнул в ответ хозяин Ийчина. - И знайте, что благодаря пактам с Глубочком и Оломунцем мы имеем сейчас мир в Мораве.
     - А гуситы, - высокомерно усмехнулся Кашпар Шлик, - получили свободный торговый доступ в Польшу. Мало, ох мало же вы понимаете в политике, пан Ян.
     - Если бы нас... - загорелое лицо Яна из Краваржа покраснело от злости, - если б нас своевременно... Когда на нас шел Пухала... Если б нас Люксембуржец поддержал, нам не пришлось бы ни о чем договариваться.
     - Чего уж теперь вздыхать. Если бы да кабы, - пожал плечами Шлик. - Главное, что из-за ваших переговоров гуситы получили свободные торговые пути через Опаву и Мораву. А упомянутый Добко Пухала и Петр Поляк держат Шумперк, Уничув, Одры и Доляны, фактически блокируют Оломунец, обдирают рейдами и терроризируют всю округу. Это у них там мир, а не у вас. Паршивый вы сделали интерес, пан Ян.
     - Рейды, - вставил со злой усмешкой вроцлавский епископ, - не только гуситская профессия. Я дал гуситам под дых в двадцать первом году в Броумове и под Трутновом. Там гуситские трупы укладывали штабелями. Небо было черным от дыма костров. А кого мы не убили и не сожгли, того пометили. По-нашему, по-силезски. Как увидишь теперь чеха без носа, руки или ноги, знай - это результат того нашего удачного рейда. А что, господа, не повторить ли нам спектакля? 1425 год - год святой... Может, почтить его истреблением гуситов? Я не люблю болтать впустую, не привык также ни договариваться со змеюками, ни мира с ними заключать! Что скажете, господин Альбрехт? Господин Пута? Добавьте каждый к моим еще по двести копий и пехоту с огневым оружием, и мы выбьем у еретиков дурь из головы... Осветится заревами небо от Трутнова до Градца-Кралове. Обещаю...
     - Не обещайте, - прервал Кашпар Шлик. - А пыл свой попридержите до нужного момента. Для крестового похода. Ибо не в рейдах дело. Не в том, чтобы рубить ноги и руки, какой королю Жигмунду прок от безруких и безногих подданных. Да и Его Святейшество жаждет не уродовать чехов, а в лоно истинной Церкви возвратить. И не в уничтожении мирного населения суть дела, а в том, чтобы разбить таборитско-оребицкие войска. Так разгромить, чтобы они на переговоры пошли. Поэтому перейдем к делу. Какие силы выставит Силезия, когда будет объявлен крестовый поход? Прошу конкретно.
     - Конкретно-то, пожалуй, - криво усмехнулся епископ, - вы можете говорить с жидами. А разве дело - так с родственниками разговаривать? Ведь практически вы уже мой свояк. Впрочем, если вы настаиваете, извольте: я один выставлю семьдесят копий плюс соответствующую пехоту и огнестрельцев. Конрад Кантнер, мой брат, ваш будущий тесть, даст шестьдесят конников. Столько же выставит, я знаю, присутствующий здесь Людвиг Бжегский. Румпрехт из Любина и его брат Людвик соберут сорок. Бернард Немодлинский...
     Рейневан даже не заметил, как задремал. Разбудил его тычок в бок. Кругом стояла темень.
     - Бежим отсюда, - буркнул Самсон Медок.
     - Мы вздремнули?
     - К тому же неплохо.
     - Тингу конец?
     - Во всяком случае, временно. Говори шепотом, за овином - пост.
     - Где Шарлей?
     - Уже шмыгнул за лошадьми. Теперь иду я. А потом ты. Сосчитай до ста и выходи. Через двор. Возьми охапку соломы, иди медленно, наклони голову, вроде как ты слуга, к лошадям идешь. А за углом крайней хаты - направо и в лес. Понял?
     - Конечно.

***

     На площадке крутились несколько солдат, горели костерки и мазницы, но мрак навеса давал настолько хорошее укрытие, что Рейневан не побоялся влезть на скамейку, приподнялся на цыпочки и сквозь пленку в окне заглянул в комнату. Пленки были сильно грязные, а комната освещена скупо. Однако ему удалось рассмотреть, что разговаривали трое. Одним был Конрад, епископ Вроцлава. Юношески звучный и выразительный голос не позволял в этом сомневаться.
     - Повторяю, я, господа, искренне благодарен за информацию. Нам самим нелегко было бы ее раздобыть. Купцов губит жадность, а с конспирацией в торговле трудновато, секрета не удержишь, слишком много звеньев и посредников. Рано или поздно поступит донос на того, кто с гуситами знается и ведет с ними торговлю. Но вот с господами дворянами и мещанами дело гораздо сложнее. Они умеют держать язык за зубами, вынуждены опасаться Инквизиции, знают, что случается с еретиками и гуситскими приспешниками. И повторяю еще раз: без помощи из Праги мы никогда не напали бы на след этакого Альберта Барта или Петра де Беляу.
     Сидевший спиной к окну мужчина проговорил с акцентом, которого Рейневан не спутал бы ни с каким другим. Это был чех.
     - Петр из Белявы, - ответил он епископу, - умел хранить секреты. Даже у нас, в Праге, мало кто о нем слышал. Но знаете, как это бывает: находясь среди врагов, человек остерегается, а оказавшись среди друзей, распускает язык. Ну, коли уж мы об этом заговорили, то, надеюсь, здесь, среди друзей, у вас, епископ, не вырвалось какое-нибудь неосторожное словечко касательно моей особы?
     - Вы меня обижаете, - гордо сказал Конрад. - Я не ребенок. Кроме того, наш тинг не случайно проходит здесь, в Дембовце, в глуши. Место тайное и надежное. Да и люди съехались верные. Друзья и союзники. Впрочем, ни один из них, позвольте заметить, вас даже не видел.
     - Хвалю за предусмотрительность. Потому что, можете мне поверить, гуситские уши есть в свидницком замке, у пана фон Колдица, есть у пана Путы в Клодске. Относительно присутствующих здесь моравских панов я тоже искренне советовал бы быть поосторожнее. У пана Яна из Краваржа среди гуситов много родственников и свойственников.
     Заговорил третий из беседующих. Он сидел ближе других к светильнику. Рейневан видел длинные черные волосы и птичью физиономию, как-то ассоциирующуюся с большим стенолазом.
     - Мы осторожны, - сказал Стенолаз. - И бдительны. А предательство в состоянии покарать, можете мне верить.
     - Верю, верю, - фыркнул чех. - Как же не верить-то? После всего, случившегося с Петром из Белявы, паном Бартом? Купцами Пфефферкорном, Ноймарктом и Тростом? Демон, ангел мести, неистовствует в Силезии, бьет с ясного неба. В самый полдень. Воистину daemonium meridianum. Страх обуял людей...
     - И очень даже хорошо, - спокойно отметил епископ, - что обуял. И должен был обуять.
     - А результат, - покачал головой чех, - виден невооруженным глазом. Пусто стало на карко