и венгерским вином.
     Comitiva принялась за еду в глубоком молчании, прерываемом только скрежетом зубов и произносимыми время от времени тостами. Рейневан ел осторожно и умеренно - приключения последнего времени уже научили его, сколь печальные последствия может иметь обжорство после долгого голодания. Он надеялся, что в Бодаке не привыкли забывать о слугах и Самсон не обречен на мучительный пост.
     Так шло некоторое время. Наконец Буко фон Кроссиг распустил пояс и рыгнул.
     - Теперь, - сказала Формоза, справедливо полагая, что это сигнал, завершающий первое блюдо, - возможно, пора и об интересах поговорить. Хоть, сдается мне, говорить тут не о чем. Ибо что это за интересы - Биберштайнова дочь.
     - Интересы, госпожа мать, - сказал Буко, которому выпитое венгерское придало заметного резона, - это мое дело, при всем к вам уважении. Мой труд здесь всех кормит, поит и одевает. Я подвергаю жизнь опасности, а когда по воле Господней будет мне крышка, то увидите, как вам станет худо. Так что не придирайтесь!
     - Вы только гляньте! - Формоза подбоченилась, повернулась к раубриттерам. - Нет, вы только гляньте, как надувается мой младшенький. Он меня кормит и одевает, ей-богу, от смеха лопну! Славно бы я выглядела, если б только на него рассчитывала. К счастью, есть в Бодаке глубокий подвальчик, в нем сундучки, а в сундучках то, что туда положил твой родитель, малыш, и твои братья, светлая им память. Они умели добро в дом сносить, они не позволяли обвести себя вокруг пальца. Дочек у вельмож не похищали, будто глупцы какие... Они знали, что делали...
     - Я тоже знаю, что делаю! Хозяин Стольца выкуп заплатит...
     - Как же, жди! - обрезала Формоза. - Биберштайн-то? Заплатит? Дурень! Он на доченьке крест положит, а тебя достанет. Отомстит. Случилось уже нечто подобное в Лужицах, ты б знал об этом, если бы у тебя уши для слушанья были. Помнил бы, что случилось с Вольфом Шлиттером, когда он таким же манером столкнулся с Фридрихом Биберштайном, хозяином в Жарах. Какой ему жарский хозяин монетой отплатил.
     - Я слышал об этом, - спокойно подтвердил Гуон фон Сагар. - Да ведь и дело было широко известно. Люди Биберштайна напали на Вольфа, истыкали копьями, как животное, кастрировали, выпустили кишки. В то время популярной была в Лужицах поговорка: "Таскал Вольф, таскал, да напоролся на Олений Рог, узнал, как тот бодается..."
     - Знаете, господин фон Сагар, - нетерпеливо перебил Буко, - никакая это для меня не новость. Обо всем-то вы слышали, все видели, все умеете. Так, может, вместо того чтобы заниматься воспоминаниями, продемонстрировали бы нам свое магическое искусство? Господин Вольдан от боли стонет. Пашко Рымбаба кровью харкает, у всех кости ломит, так, может, говорю, вместо того чтобы умничать, вы б какой-нибудь дряквы  нам наготовили? Для чего у вас в башне лаборатория? Только чтобы дьявола призывать?
     - Ты смотри, с кем говоришь! - взвизгнула Формоза, но чародей жестом успокоил ее.
     - Страждущим действительно надо облегчить положение, - сказал он. - А вы, господин Рейнмар Хагенау, не пожелаете ли помочь?
     - Разумеется. - Рейневан тоже поднялся. - Конечно же, господин фон Сагар.
     Они вышли вдвоем.
     - Два колдуна, - пробурчал вслед им Буко. - Старый да младый. Чертово семя...

***

     Лаборатория чародея располагалась на самом верхнем и определенно самом холодном этаже башни, и если б не то, что уже опустилась тьма, из окон наверняка был бы виден большой участок Клодской котловины. Как оценил профессиональным глазом Рейневан, лаборатория была оборудована по-современному. В противоположность магам и алхимикам старшего поколения, обожавшим превращать свои мастерские в барахолки, заполненные всяческой рухлядью, современные чародеи предпочитали лаборатории обустроенные и оборудованные по-спартански - только самое необходимое. Кроме порядка и эстетики, такой подход имел еще и то преимущество, что облегчал бегство. Чувствуя опасность со стороны Инквизиции, современные алхимики сбегали из лаборатории по принципу omnia mea mecum porto , не сокрушаясь по поводу оставленного имущества. Маги традиционной школы до конца защищали принадлежащие им чучела крокодилов, засушенных рыб-пил, гомункулюсы, заспиртованных змей, безоары  и мандрагоры. И кончали жизнь на костре.
     Гуон фон Сагар вытащил из сундука оплетенный соломой кувшинчик, наполнил два кубка рубиновой жидкостью. Запахло медом и вишнями. Это, несомненно, был кирштранк.
     - Садись, - указал он на стул, - Рейнмар фон Беляу. Выпьем. Делать нам нечего. Готовых камфарных мазей против ушибов у меня в достатке, это, как ты понимаешь, лекарства, которые в Бодаке в большом ходу. Лучше идет, пожалуй, только отвар, облегчающий похмелье. Я пригласил тебя, потому что хотел поговорить.
     Рейневан осмотрелся. Ему понравился алхимический инструментарий Гуона, радующий глаз чистотой и порядком. Ему нравились реторты и атанор , нравились ровненько уставленные и снабженные красивыми этикетками флакончики с фильтрами и эликсирами. Но больше всего его восхитил подбор книг.
     На пюпитре покоился, видимо, читаемый - Рейневан сразу узнал, в Олесьнице у него был точно такой же, - экземпляр "Necronomicona" Абдула Альхазреда. Рядом на столе разместились другие известные ему чернокнижеские гримуары - "Grand Grimoire" и "Statuty" папы Гонория, "Clavicula Solomonus", "Lbber Yog-Sothothis", "Lemegeton", а также "Picatrix", знанием которого не так давно похвалялся Шарлей. Были и другие знакомые ему медицинские и философские трактаты: "Ars Parva" Галена, "Canon Medicinae" Авиценны, "Liber medicinalis ad Almansarum" Раза, "Ekrabaddin" Сабура бен Саала, "Anathomia" Мондина да Луцци, "Zohar" каббалистов, "De principiis" Оригена, "Исповедь" святого Августина, "Summa..." Фомы Аквинского.
     Были тут, разумеется, Opera Magna  алхимических знаний: "Liber ucis Mercuriorum" Раймунда Луллия, "The mirrour of alchimie" Роджера Бэкона, "Heptameron" Петра ди Абано, "Le livre des figures hierogliphiques" Николя Фламеля, "Azoth" Василия Валентина, "Liber de secretis naturae" Арнольда де Вильяновы. Были и истинные раритеты: "Crimoriun peram", "De vermis misteriis", "Theosophia Pneumatica", "Liber Lunae" и даже пресловутый "Черный Дракон".
     - Я горжусь тем, - он отпил немного кирштранка, - что побеседовать со мной пожелал сам знаменитый Гуон фон Сагар, которого я ожидал бы встретить где угодно, но не...
     - Но не в замке раубриттеров, - докончил Гуон. - Что ж - рука судьбы. На которую я, впрочем, отнюдь не в обиде. У меня здесь есть все, что я люблю. Тишина, покой, безлюдье. Инквизиция, вероятно, обо мне уже забыла, забыл, надо думать, также преподобный Гунтер фон Шварцбург, архиепископ магдебургский, некогда страшно на меня взъевшийся, твердо решивший расплатиться со мной костром за то, что я избавил страну от саранчи. Здесь у меня, как видишь, лаборатория, я немного экспериментирую, немного пишу... Порой, чтобы глотнуть свежего воздуха и отдохнуть, выезжаю с Буко на разбойничий промысел. В общем... Чародей тяжело вздохнул.
     - В общем, жить можно. Только вот...
     Рейневан вежливо сдержал любопытство, но Гуон фон Сагар явно был расположен откровенничать.
     - Формоза, - поморщился он. - Что она такое, сам видел: siccatum est faenum, cecidit flas , пятьдесят пять годков стукнуло бабе, а она, вместо того чтобы слабеть, прихварывать да готовиться сойти на тот свет, постоянно требует, кобыла старая, чтобы я ее трахал; не переставая утром, вечером, днем, ночью и всякий раз самыми изощренными способами. Желудок и почки, псямать, я себе афродизияками вконец доконаю. Но приходится старуху ублажать. Не покажу себя в постели, потеряю ее расположение, а тогда-то уж Буко меня отсюда выкинет...
     Рейневан не комментировал и теперь. Чародей быстро глянул на него.
     - Буко Кроссиг пока что мне повинуется. Но недооценивать его было бы глупо. Это, несомненно, хват, но в своих скверных делишках порой бывает так предприимчив и хитер, что аж скулы сводит. Сейчас, например, в афере с Биберштайнувной он, вот увидишь, чем-нибудь блеснет, убежден. Поэтому я решил тебе помочь.
     - Вы мне? Почему?
     - Почему, почему. Потому что мне не по душе, чтобы Ян Биберштайн начал осаду Бодака, а Инквизиция выкопала мое имя в архивах. Потому что о твоем брате, Петре из Белявы, я слышал только самое лучшее. Потому что мне не понравились летучие мыши, которых кто-то напустил на тебя и твоих друзей в Цистерцианском бору. Tandem потому, что Толедо alma Mater nosnra est , и я не хочу, чтобы ты плохо кончил, друг ты мой по искусству магии. А плохо кончить ты можешь. С Биберштайнувной что-то тебя связывает, этого ты не скроешь: не знаю, давний ли афект или с первого взгляда, но знаю, что amantes amentes.  В пути ты был на волосок от того, чтобы схватить ее на седло и пуститься галопом, и тогда вы оба погибли бы в Черном лесу. Сейчас тоже, если ситуация усложнится, ты готов схватить ее в охапку и спрыгнуть со стены. Я очень ошибаюсь?
     - Не очень.
     - Я сказал, - чародей улыбнулся краешками губ, - amantes amentes. Да, да, жизнь - это настоящая Башня шутов. Кстати, ты случайно не знаешь, какой сегодня день? Вернее, что за ночь?
     - Не очень. У меня немного перепутались даты.
     - Дело не в датах. Все врут календари. Важнее то, что на сегодня приходится осеннее равноденствие, Aequinoctium autumnalis.
     Он встал, вытащил из-под стола покрытую резьбой дубовую скамейку примерно в два локтя длиной и немного больше локтя высотой. Поставил у двери. Из шкафа достал глиняный, обтянутый телячьей кожей и снабженный этикеткой горшочек.
     - Здесь, - указал он, - я храню довольно специфическую мазь. Приготовленную по классическим рецептам смесь. Recipe , как видишь, я выписал на листке. Паслен сладкий, паслен черный, борец, лапчатка, листья тополя, кровь летучей мыши, цикута, красный мак, портулак, дикий сельдерей... Единственное, что я изменил, так это жир. Рекомендуемый "Grimorium Verum" жир, вытопленный из некрещенного еще младенца, я заменил подсолнечным маслом. Дешевле и дольше сохраняется.
     - Неужели это, - Рейневан сглотнул, - неужели это то, что я думаю?
     - Дверь лаборатории, - чародей словно не услышал вопроса, - я не замыкаю никогда, в окне, как видишь, нет решеток. Мазь я ставлю сюда, на стол. Как ею пользоваться, ты наверняка, знаешь. Советую использовать экономно, она дает побочные эффекты.
     - А вообще-то это... безопасно?
     - В мире нет ничего безопасного, - пожал плечами Гуон фон Сагар. - Ничего. Все - теория. А как говорит один из моих знакомых: "Grau, teurer Freund, ist alle Theorie".
     - Но я...
     - Рейнмар, - холодно прервал маг, - имей совесть. Я сказал и показал тебе достаточно, чтобы меня можно было обвинить в соучастии. Не требуй большего. Ну, нам пора. Возьмем камфарную мазь, чтобы намазать болячки наших побитых разбойников. Возьмем также вытяжку снотворного мака... Все это утоляет боль и усыпляет... Сон же лечит и успокаивает, а кроме того, как говорится: qui dormit поп peccat - кто спит, тот не грешит. И не мешает... Помоги мне, Рейнмар.
     Рейневан встал, при этом неосторожно зацепил стопку книг, быстро схватил их, не дав упасть. Поправил книгу, лежавшую наверху, которую длинное название презентовало как "Bernardi Silvestri libri duo; quibus tituli Megas smos et Microcosmos..." - дальше Рейневану читать не захотелось, его внимание привлекла другая инкунабула, лежащая внизу, фразы, из которых состояло название. Он неожиданно сообразил, что однажды уже видел эти слова. Вернее, их фрагменты.
     Он резко сдвинул в сторону Бернарда Сильвестра. И вздохнул.

     DOCTOR EVANGELICUS
     SUPER OMNES EVANGELISTAS
     JOANNE WICLEPH ANGLICUS
     DE BLASPHEMIA DE APOSTASIA
     DE SYMONIA
     DE POTESTATE PAPAE
     DE COMPOSITIONE HOMINIS

     "Anglicus", а не "basilicus", - подумал он. - "Symonia", а не "sanctimonia", "Papae", а не "papallae". Обгоревший лист из Повоёвиц. Рукопись, которую Петерлин велел сжечь. Это был Виклиф".
     - Виклиф! - по инерции проговорил он вслух. - Виклиф, который солжет и правду скажет. Сожженный, из могилы выброшенный...
     - Что? - Гуон фон Сагар повернулся, держа в руках две баночки. - Кого выкинули из могилы?
     - Не выкинули. - Рейневан мыслями был еще далеко. - Только еще выкинут. Так гласит пророчество. Джон Виклиф, doctor evangelicus... лжец, ибо еретик, но в голиардовой песне он тот, кто правду скажет. Похоронен в Люттерворте, в Англии. Его останки будут выкопаны и сожжены, пепел выкинут в реку Эйвон, и он поплывет в море. Это случится через три года.
     - Интересно, - серьезно сказал Гуон. - А другие пророчества? Судьба Европы? Мира? Христианства?
     - Сожалею. Только Виклиф.
     - Плоховато. Но лучше что-то, чем ничего. Говоришь, выкинут Виклифа из могилы. Через три года? Посмотрим, удастся ли эти сведения как-то использовать... А ты, коль уж мы об этом заговорили, почему так Виклифом... Ах, прости. Я не должен был... В нынешние времена такие вопросы не задают. Виклиф, Вальдхаузен, Гус, Иероним, Иоахим... Опасное чтиво, опасные взгляды, уже многие из-за них распрощались с жизнью...
     "Многие, - подумал Рейневан. - Действительно, многие. Эх, Петерлин, Петерлин..."
     - Возьми баночки. И пошли.

***

     Тем временем компания за столом набралась уже недурно, единственными трезвыми казались Буко фон Кроссиг и Шарлей. Обжорство продолжалось, из кухни принесли второе блюдо - кабанью колбасу в пиве, сервелат, вестфальскую кашу в кишке и много хлеба.
     Гуон фон Сагар смазал синяки и помятины, Рейневан сменил перевязку Вольдану из Осин. Освобожденная от бинта опухшая физиономия Вольдана вызвала всеобщее бурное веселье. Самого Вольдана больше, чем рана, волновал шлем с хундсгугелем, который он оставил в лесу и который якобы стоил ему целых четыре гривны. На замечания, что шлем-де был испорчен, он отвечал, что его можно было бы исправить.
     Вольдан был также единственным, кто выпил предложенный ему маковый эликсир. Буко, отпробовав, вылил декокт на покрытый соломой пол и обругал Гуона за "горькое говно", остальные последовали его примеру. План усыпления раубриттеров провалился.
     От венгерского и двойного медового не отказалась и Формоза фон Кроссиг, что было видно как по зарумянившимся щечкам, так и по не совсем уже складной речи. Когда Рейневан и Гуон вернулись, Формоза перестала метать на Вейраха и Шарлея призывные взгляды, а занялась Николеттой, которая, немного откушав, сидела, опустив голову.
     - Чего-то она вовсе, - изрекла хозяйка замка, - не как Биберштайнувна. Какая-то непохожая. Талия тонкая, задок маленький, а после того, как Биберштайны с Погожелами породнились, дочери у них обычно пожопистее получались. От Погожелов они носы тоже унаследовали курносые, а у этой нос прямой. Правда, высокая она, это верно, как бывают Сендковицувны, а Сендковицы тоже с Биберштайнами сроднены. Но у Сендковицувен глаза бывают черные, а у этой васильковые...
     Николетта опустила голову, губы у нее дрожали. Рейневан сжал кулаки и стиснул зубы.
     - А, бес вас возьми, госпожа мать. - Буко кинул на стол обглоданное ребро. - Что она, кобыла, чтобы ее так рассматривать ?
     - Тихаааа! Рассматриваю, потому что рассматриваю. А если найду, чему удивляться, так удивлюсь. Хоть бы тому, что это не девчонка, годков ей уж под восемнадцать. Тогда почему ж, интересно, она еще не выдана? Может, фалерная ?
     - А что мне до ее фалеров? Жениться на ней собираюсь, что ль?
     - А мыслишка неплоха. - Гуон фон Сагар оторвал глаза от кубка. - Окрутись с ней, Буко. Raptus puellas  гораздо меньшее преступление, чем похищение ради выкупа. Может, тебе хозяин Стольца простит, если вы ему разом с невестой к ногам падете? Ему будет не с руки зятя на кол сажать.
     - Сынок, - ведьмачье усмехнулась Формоза. - Ну, как ты на это?
     Буко глянул сначала на нее, потом на чародея. Глаза у него были холодные и злые. Он долго молчал, играя кружкой. Характерная форма сосуда выдавала его происхождение, не вызывали сомнения также выгравированные по окружности сцены из жизни святого Войцеха. Это был кубок для мессы, приобретенный, вероятно, во время знаменитого нападения на хранителя библиотеки глоговской колегиаты в Троицын день.
     - Я на это, - наконец процедил раубриттер, - охотно ответил бы: а что, господин фон Сагар, может, вы сами на ней оженитесь? Впрочем, вы же не можете, потому как - священник. Разве что вас от целибата освободил черт, которому вы служите.
     - Жениться на ней могу я, - неожиданно сказал зарумянившийся от вина Пашко Рымбаба. - Она мне приглянулась.
     Тассило и Виттрам фыркнули, Вольдан захохотал. Ноткер Вейрах глянул серьезно. Как бы.
     - А и верно, - бросил он. - Женись, Пашко. Хорошая штука - с Биберштайнами родство.
     - Э-эа! - крикнул Пашко. - А я что ль, хужее? Худоложный, что ль? Поскребыш? Рымбаба sum! Сын Пакослава. Пакославов внук. Когда мы в Великопольше и в Силезии хозяйновали, Биберштайны в Лужицах еще точно в болоте сидели средь бобров , тех, что с деревьев кору обгрызали и по-человечьи ни бэ ни мэ не говорили. Тьфу! Женюсь на ней, и точка! Двум смертям не бывать. Только надо б послать кого конным к родителю моему. Нельзя без отцовского благословения.
     - Будет, - продолжал ехидничать Вейрах, - даже кому вас окрутить. Слыхал я, будто господин фон Сагар - духовное лицо. Может оженить вас хоть сейчас. Верно?
     Чародей даже не взглянул на него, заинтересованный, казалось, исключительно вестфальской колбасой.
     - Следовало бы, - сказал он наконец, - для начала спросить основную заинтересованную сторону. Matrimonium inter invitos поп contrahitur, женитьба требует согласия обеих сторон.
     - Заинтересованная сторона, - хохотнул Вейрах, - молчит, a qui facet consentit, кто молчит, тот согласен. А других можно и спросить, почему нет? Эй, Тассило? Нет желания ожениться? А может, ты, Куно? Вольдан? А ты, уважаемый Шарлей, что такой тихий сидишь? Ежели все, так уж все! Кто еще желает стать, простите за выражение, нуптуриентом?
     - А может, вы сами? - наклонила голову Формоза фон Кроссиг. - А? Господин Ноткер? Уж, думается мне, пора бы. Не хотите ль взять ее в жены? Не пришлась по вкусу?
     - Пришлась, а как же, - сально ухмыльнулся раубриттер. - Но женитьба - могила любви. Поэтому я стою за то, чтобы ее просто-напросто коллективно оттрахать.
     - Пора, вижу, - Формоза встала, - женщинам выйти из-за стола, чтобы мужам в их мужских шуточках и забавах не мешать. Пошли, девка, тебе тут тоже делать нечего.
     Николетта послушно встала и отправилась как на заклание, горбясь, низко опустив голову. Руки у нее дрожали, глаза были полны слез.
     "Все это было не более, чем показуха, - подумал Рейневан, сжимая под столом кулаки. - Ее смелость, бодрость, решительность - все была лишь видимость, притворство. Насколько же, однако, слабый и хрупкий этот пол, как же они зависят от нас, мужчин. Как зависят, чтобы не сказать находятся в нашей власти".
     - Гуон, - бросила Формоза от дверей. - Не заставляй долго ждать себя.
     - Да и я уже пойду, - встал чародей. - Притомился, слишком истощила меня идиотская скачка по лесам, чтобы дальше слушать кретинские разговорчики. Желаю компании спокойной ночи.
     Буко фон Кроссиг сплюнул под стол.

***

     Уход чернокнижника и женщин стал сигналом к еще более безудержному веселью и бурной попойке. Comitiva громко потребовала больше вина, служанки, подносившие напитки, получили полагающуюся им долю шлепков, щипков и тычков и, краснея и всхлипывая, побежали на кухню.
     - После колбасы напиться вдосталь!
     - Будем здравы!
     - Долгих лет!
     - Здравия, да подольше!
     Пашко Рымбаба и Куно Виттрам, обхватив друг дружку за плечи, затянули песню. Вейрах и Тассило де Тресков присоединились к ним.

     Meum est propositum in taberna mori
     Ut sint vina proxima morientis ori;
     Tune cantabunt letius angelorum chori;
     Sit Deus propitius huic potatori!

     Буко фон Кроссиг пьянел с трудом. С каждой к