его, Петра, знала хорошо. Он дружил со Збылютом, мужем моим. Гостил у нас, в Скале, не один раз. Привык ездить на лошадях из скалецких табунов.
     - Вы обо всем говорите в прошедшем времени, - насупился Рейневан. - Значит, уже знаете...
     - Знаю.
     Наступило продолжительное молчание.
     - Искренне тебе сочувствую, - прервала его Дзержка, а ее серьезное лицо подтвердило искренность слов. - То, что случилось под Бальбиновом, трагедия и для меня. Я знала и любила твоего брата. Всегда ценила его за рассудительность, за трезвый взгляд, за то, что он никогда не изображал из себя надутого господинчика. Да что тут говорить, именно по примеру Петерлина мой Збылют поднабрался ума-разума. Нос, который привык было задирать по-великогосподски, опустил к земле, увидел, на чем ногами стоит. И занялся лошадьми.
     - Так все было?
     - А как же. До того Збылют из Шарады был хозяином, благородным, якобы известной в Малопольше фамилией, самим Мельштынским вроде бы пятая вода на киселе. Рыцарь с собственным гербом из тех, что, знаешь, на груди Лелива , а под Леливой драные штаны. А тут Петр Беляу, точно такой же "milles mediocris" , гордый, но бедный, берется за дело, строит красильню и валяльню, привозит мастеров из Рента и Ипра, наплевав на мнение других рыцарей, и зарабатывает деньги. И что? Вскоре становится настоящим хозяином, влиятельным и богатым, а брезгавшие им "гербоносцы" сгибаются в поклонах и пускают слюни в улыбках, лишь бы только он соизволил одолжить им наличные...
     - Петерлин, - глаза Рейневана блеснули, - Петерлин одалживал деньги?
     - Понимаю, о чем ты, - быстро глянула на него Дзержка. - Но это вряд ли. Твой брат одалживал только хорошо знакомым и верным людям. За ростовщичество можно навлечь на себя недовольство Церкви. Петерлин брал малые проценты, даже меньше половины того, что берут евреи, но от доносов не так-то легко защититься. Ха, факт, немало есть людей, готовых укокошить заимодавцев, не имея возможности или не желая выплачивать долги. Но люди, которым одалживал твой брат, такими скорее всего не были. Так что ты не там копаешь, родственник.
     - Разумеется, - стиснул зубы Рейневан. - Зачем плодить подозрения. Я знаю, кто и почему убил Петерлина. В этом я не сомневаюсь.
     - Значит, ты - в меньшинстве, - холодно проговорила женщина. - Потому что у большинства сомнения есть.
     Наступившую было тишину снова прервала Дзержка де Вирсинг.
     - Ходят слухи в народе, - повторила она. - Но безрассудно, да нет, просто глупо было бы, наверно, сразу хвататься за меч и кровную месть. Я говорю это на тот случай, если вы случайно вовсе не к Бардской Божьей Матери направляетесь, а совсем другие у вас планы и намерения.
     Рейневан сделал вид, будто сильно заинтересовался потеком на бревенчатом потолке. У Шарлея была мина невинного младенца.
     Дзержка не спускала с обоих ореховых глаз.
     - Что же до смерти Петерлина, - снова заговорила она, понижая голос, - то сомнения есть. И серьезные. Потому что, понимаете ли, странная зараза распространяется по Силезии. Странный мор напал на предпринимателей и купцов, да и рыцарских голов не щадит. Люди умирают загадочной смертью...
     - Господин Барт, - буркнул себе под нос Рейневан. - Господин Барт из Карчина.
     - Господин фон Барт, - услышала она и кивнула. - А перед тем господин Чамбор из Хайссештайна. А до того два оружейника из Отмухова, забыла имена. Томас Гернероде, глава цеха шорников из Нисы. Господин Фабиан Пфефферкорн из немодлинского товарищества по торговле свинцом. А недавно, едва неделя тому, Миколай Ноймаркт, свидницкий суконный mercator. Самый настоящий мор...
     - Дайте-ка угадать, - проговорил Шарлей. - Никто из названных не умер от оспы. И от старости.
     - Угадал.
     - Продолжу угадывать: не случайно тебя сопровождает более многочисленный, чем обычно, эскорт. Не случайно он состоит из вооруженных до зубов бандитов. Так куда, говоришь, ты едешь?
     - Я не говорила, - обрезала она. - А проблемы этой коснулась только для того, чтобы вы поняли, насколько она серьезна. Чтобы поняли: то, что творится в Силезии, при всем желании нельзя приписать Стерчам. Или обвинить в этом Кунца Аулока. Потому что все началось еще задолго до того, как юного господина де Беляу прихватили на пуховиках госпожи Стерчевой. Надо, чтобы вы об этом помнили. Больше мне добавить нечего.
     - Ты сказала достаточно много, - Шарлей не опустил глаз, - чтобы не продолжать. Так кто убивает силезских купцов?
     - Если б мы знали, - глаза Дзержки де Вирсинг грозно сверкнули, - то уже не убивали бы. Не волнуйтесь, узнаем. А вы держитесь от этого подальше.
     - Говорит ли вам о чем-нибудь, - вставил Рейневан, - имя Горн? Урбан Горн?
     - Нет, - ответила она, а Рейневан сразу же понял, что это неправда.
     Шарлей взглянул на него, и в его глазах Рейневан прочел: "Больше вопросов не задавай".
     - Держитесь подальше, - повторила Дзержка. - Это дело опасное. А у вас, если верить слухам, хватает и своих забот. Людишки болтают, что Стерчи крепко обозлились. Что Кирьелейсон и Сторк рыщут словно волки, что уже напали на след. И наконец, что господин Гунцелин фон Лаасан назначил награду за каких-то двух шельмецов...
     - Сплетни, - прервал Шарлей. - Слухи.
     - Возможно. Тем не менее подобные слухи уже не одного довели до шубеницы. Так что я посоветовала бы держаться подальше от главных дорог. А вместо Барда, в который вы вроде бы направляетесь, я порекомендовала бы какой-нибудь другой, более далекий город. К примеру, Пожонь. Или Остжигом. Наконец, Буду.
     Шарлей почтительно поклонился.
     - Ценный совет. И за него благодарю. Но Венгрия далеко. А я - пеший... Без лошади.
     - Не канючь, Шарлей. Тебе это не к лицу... А, зараза!
     Она снова вскочила, подбежала к окну и снова покрыла ругательствами кого-то, небрежно обошедшегося с лошадью.
     - Выйдем, - сказала она, оправляя волосы и покачивая бюстом. - Сама не присмотришь, эти сукины сыны испоганят мне жеребцов.
     - Ладный коняга, - сказал Шарлей, когда они вышли. - Даже для скалецкого табуна. Немалой деньгой попахивает. Если продашь.
     - Не бойся. - Дзержка де Вирсинг с удовольствием посмотрела на своих лошадок. - Есть спрос на кастильцев, идут и подъездки. Когда речь заходит о лошадях, господа рыцари не скаредничают. Знаете, как бывает: в походе каждый хочет и собственным конем блеснуть, и свитой.
     - В каком походе?
     Дзержка откашлялась, оглянулась. Потом скривила губы.
     - Мир этот исправлять.
     - Ага, - догадался Шарлей. - Чехия.
     - Об этом, - торговка лошадьми скривилась еще больше, - лучше не говорить вслух. Вроцлавский епископ вроде бы всерьез на здешних еретиков взъелся. По дороге, сколько городов ни прошла, перед каждым стоят прогибающиеся под тяжестью висельников шубеницы, везде пепелища от костров.
     - Но мы же не еретики. Так чего бояться?
     - Там, где кастрируют жеребцов, - сказала Дзержка со знанием дела, - неплохо поберечь и собственные яйца.
     Шарлей не прокомментировал. Он был занят наблюдением за несколькими вооруженными людьми, которые выводили из сарая телегу, накрытую черным просмоленным полотном. В телегу впрягли пару лошадей. Потом подгоняемые толстым сержантом вооруженные внесли и погрузили под полотно солидный, запирающийся на замок сундук. Наконец из корчмы вышел высокий мужчина в бобровом колпаке и плаще с бобровым воротником.
     - Кто такой? - полюбопытствовал Шарлей. - Инквизитор?
     - Рядом попал, - вполголоса ответила Дзержка де Вирсинг. - Это колектор.  Налог собирает...
     - Какой налог?
     - Специальный, одноразовый. На войну. С еретиками.
     - Чешскими?
     - А есть другие? - опять поморщилась Дзержка. - Налог установили господа на рейхстаге во Франкфурте. У кого доход превышает две тысячи гульденов, тот должен заплатить гульден, у кого меньше - полгульдена. Каждый оруженосец рыцарского рода должен дать три гульдена, рыцарь - пять, барон - десять... Духовные лица должны выложить пять от сотни своего годового дохода, такие же, но без дохода, - два гроша...
     Шарлей показал в усмешке белые зубы.
     - Об отсутствии доходов, вероятно, заявляли все духовные. С только что упомянутым вроцлавским епископом во главе. А сундучок-то пришлось поднимать четырем крепким мужикам. Да в эскорте я насчитал восьмерых. Кстати, странно: такой значительный вес охраняет столь немногочисленный отряд.
     - Эскорт меняется, - пояснила Дзержка, - по всей трассе. На чьей территории собирают, тот владелец и поставляет охрану, потому в данный момент их так мало. Это, Шарлей, как с тем переходом евреев через Красное море. Евреи перешли, египтяне еще не подоспели...
     - А море расступилось. - Шарлей тоже знал этот анекдот. - Понимаю. Ну что ж, Дзержка, давай прощаться. Благодарю за все.
     - Поблагодаришь через минуту. Сейчас я прикажу выбрать тебе лошадку. Чтоб не пришлось топать пехом и были какие-то шансы, когда тебя нагонят преследователи. Только не думай, что это из милосердия и от доброго сердца. Вернешь деньги при возможности. Сорок рейнских. Не морщись. Цена - как для брата. Должен благодарить.
     - Я и благодарю, - улыбнулся демерит. - Благодарю, Дзержка. От всего сердца. На тебя всегда можно было рассчитывать. А чтоб не получилось, что я только брать горазд, пожалуйста, это презент тебе.
     - Кошели, - холодно отметила факт Дзержка. - Неплохо. Серебряной нитью вышиты. И жемчугами. Весьма приличными. Хоть и фальшивыми. Но почему три?
     - Потому что я щедрый. И это еще не все. - Шарлей заговорил тише, оглянулся. - Понимаешь, Дзержка, мой спутник, юный Рейнмар, обладает некоторыми... Хм-м... Способностями. Весьма необычными, чтобы не сказать... магическими.
     - Э?
     - Шарлей преувеличивает, - отмахнулся Рейневан. - Я медик, а не магик.
     - Вот-вот, - подхватил демерит. - Если тебе понадобится какой-либо эликсир или фильтр... Любовный, допустим... Афродизияк... Чего-нибудь для... потенции...
     - Для потенции, - повторила она задумчиво. - Хммм... Пожалуй, пригодилось бы...
     - Вот видишь. Ну, что я говорил?
     - ... для жеребцов, - докончила Дзержка де Вирсинг. - Я с любовью сама управляюсь. И вполне лихо обхожусь без помощи чернокнижников.
     - Попрошу утенсилии , - немного помолчав, сказал Рейневан. - Я выпишу рецепт.
     Лошадкой оказался тот самый гнедой palefrois, которого они нашли на просеке. Рейневан, предсказаниям лесных колдуний вначале в общем-то не доверявший, теперь глубоко задумался. Шарлей же вскочил на коня и быстро объехал площадь. Демерит проявил очередной талант - управляемый твердой рукой и сильными коленями гнедой шел как по струнке, красиво поднимая ноги и высоко держа голову, а в непринужденно элегантной позе Шарлея даже самый крупный знаток и мастер конной выездки не нашел бы, к чему придраться. Конюхи и кнехты из эскорта захлопали в ладоши. Даже сдержанная Дзержка де Вирсинг причмокнула от восхищения.
     - И не знала, - проворчала она, - что это такой кавалькатор.  Да, талантов ему не занимать стать.
     - Верно.
     - А ты, родственник, - повернулась она, - будь поосторожней. Охота идет на гуситских эмиссаров. За чужаками и пришельцами сейчас особо следят и о подозрительных немедля доносят. Потому что кто не доносит, сам подпадает под подозрение. Ты ж мало того что чужой и пришлый, так вдобавок твое имя и род стали известны в Силезии, все больше людей прислушиваются к слову "Белявы". Придумай себе что-нибудь. Назови себя... Хммм... Чтобы имя осталось то же самое, но тебя не путали ни с кем... Пусть будет... Рейнмар фон Хагенау.
     - Но, - усмехнулся Рейневан, - это же имя известного поэта...
     - Не привередничай. Впрочем, времена сейчас трудные. Кто помнит имена поэтов?
     Шарлей закончил демонстрацию езды коротким, но энергичным галопом, остановил коня так, что во все стороны прыснул щебень. Подъехал, заставив гнедого так вытанцовывать, что снова вызвал аплодисменты.
     - Удалой шельмец, - сказал он, похлопывая жеребца по шее. - И резвый. Еще раз благодарю, Дзержка. И будь здорова.
     - И вы тоже. Да храни вас Бог.
     - До свидания.
     - До встречи. И дай Бог, в лучшие времена.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Рейневан и Шарлей едят в монастыре бенедиктинцев постный обед в канун святого Исаака, пришедшийся на пятницу. А отобедав, экзерцируют дьявола. С совершенно неожиданным результатом

     Скрытый в лесу монастырь они услышали еще прежде, чем увидели, потому что он вдруг заговорил глубоким, но мелодичным колокольным звоном. Прежде чем звон утих, окруженные стеной строения неожиданно проглянули красными черепицами среди листвы ольх и грабов, глядящихся в зеленую от ряски и полушника зеркальную гладь прудов, лишь временами нарушаемую расходящимися кругами, признаком того, что здесь обитают крупные рыбины. В камышах квакали лягушки, крякали утки, плескались и покрякивали камышницы.
     Кони шли шагом по укрепленной дамбе меж рядами деревьев.
     - Вот, - показал Шарлей, приподнимаясь в стременах. - Вот и монастырчик. Интересно, какого устава. Известное двустишье говорит:

     Bemardus valles, montes Benedictus amabat,
     Oppida Franciscus, celebres Dominicus urbes.

     А здесь кто-то полюбил болота, пруды и дамбы. Хоть скорее всего это любовь не к прудам и дамбам, а к карпам. Как думаешь, Рейнмар?
     - Я не думаю.
     - Но карпа бы съел? Или линя? Сегодня пятница, а монахи звонили на нону. Может, почествуют обедом?
     - Сомневаюсь.
     - Почему и в чем?
     Рейневан не ответил. Он глядел на полураспахнутые ворота монастыря, из которых выскочила пегая лошадка с монахом в седле.
     Сразу же за воротами монах пустил пегую в галоп - и это кончилось скверно. Хоть лошадке далеко было до скакуна или dextrarius'а копьеносцев, тем не менее она оказалась горячей и норовистой, а монах - судя по черной рясе, бенедиктинец, - отнюдь не отличался ловкостью балаганного наездника да вдобавок уселся на гнедую в сандалиях, которые никак не хотели держаться в стременах. Отъехав, может, с четверть стояна, гнедая лошадка брыкнулась, монах вылетел из седла и покатился в вербы, сверкая голыми икрами. Гнедая брыкнула снова, заржала, довольная собой, и легкой рысью направилась по дамбе в сторону обоих путников. Когда пробегала мимо, Шарлей схватил ее за поводья.
     - Ты только глянь, - сказал он, - на этого кентавра! Узда из веревки, седло из попоны, тряпичная упряжь. Не знаю, устав святого Бенедикта Нурского дозволяет конную езду иль запрещает, чес-слово, не знаю. Но такую - должен запрещать. Просто обязан.
     - Он куда-то спешил. Видно было.
     - Никакое это не оправдание.
     Монаха, как раньше монастырь, они услышали еще до того, как увидели. Он сидел в люпинах и, склонив голову к коленям, жалостливо плакал, всхлипывая так, что сердце разрывалось.
     - Ну, ну, - проговорил с высоты седла Шарлей. - Чего зря слезы лить, фратер. Ничего страшного. Лошадка не убежала, вот она здесь. А ездить верхом ты, фратер, еще успеешь научиться. Ибо времени на это, как вижу, у тебя, братец, очень, ооооочень много.
     Шарлей действительно был прав. Монах был монашком. Молокососом. Мальчишкой, у которого от рыданий тряслись руки, дрожали губы и вся остальная часть лица.
     - Брат... Деодат... - всхлипнул он. - Брат... Деодат... Из-за меня... Умрет...
     - Чего-чего?
     - Из-за меня... Умрет... Я подвел... Подвел...
     - К лекарю спешишь, что ли? - догадался Рейневан. - Для больного?
     - Брат... - снова захныкал парнишка. - Деодат... Из-за меня...
     - Говори складнее, фратер.
     - В брата Деодата, - выкрикнул монашек, поднимая на Шарлея покрасневшие глаза, - вселился злой дух, опутал его! Вот и наказал мне брат-аббат что есть мочи... Что есть мочи гнать в Свидницу к братьям-проповедникам... За экзорцистом!
     - А получше ездока в монастыре не сыскалось?
     - Не сыскалось... К тому же я самый младший... О я несчастный!
     - Скорее счастливый, - не улыбнувшись, проговорил Шарлей. - Поверь, скорее счастливый. Отыщи, сынок, в траве свои сандалии и беги в монастырь. Доставь аббату добрую весть, мол, милость Господня явно снизошла на вас, ибо на дамбе ты встретил магистра Бенигнуса, опытного экзорциста, коего, вне всякого сомнения, некий ангел направил в сии края.
     - Вы, добрый господин... Вы? - Беги, сказал я, что есть духу, к аббату. Извести его, что я приближаюсь.

***

     - Скажи мне, что я ослышался, Шарлей. Скажи, что ты оговорился и вовсе не сказал того, что только что сказал?
     - Это чего же? Что я выэкзерцирую брата Деодата? Ну так я его выэкзерцирую в лучшем виде. С твоей помощью, парень.
     - А вот уж что нет, так нет. На меня не рассчитывай. У меня и без того достаточно забот. Новые мне ни к чему.
     - Мне тоже. Зато мне необходимы обед и деньги. Обед лучше вперед.
     - Наиглупейшая идейка из всех возможных глупых идей, - расценил Рейневан, осматривая залитый солнцем viridarium.  - Ты соображаешь, что делаешь? Ты знаешь, что грозит тем, кто прикидывается священником? Экзорцистом? Каким-то чокнутым магистром Бенигнусом?
     - Что значит "прикидывается"? Я - духовное лицо. И экзорцист. Это проблема веры, а я верю. В то, что у меня получится.
     - Издеваешься?
     - Отнюдь! Начинай мысленно подготавливать себя к задаче.
     - Нет уж, уволь. Это не для меня.
     - Почему же? Ты вроде бы лекарь. Надо помочь страждущему.
     - Ему, - Рейневан указал на инфермерию , из которой они недавно вышли и где лежал брат Деодат, - ему помочь нельзя. Это летаргия. Монах в летаргическом сне. Ты слышал, как монахи говорили, что пытались его разбудить, тыча в пятки горячим ножом? Следовательно, это нечто похожее на grand mal, серьезную болезнь. Здесь бессилием поражен мозг, spiritus animalis. Я читал об этом в "Canon medicinae"  Авиценны, а также у Разеса и Аверроэса... И знаю, что такое лечить невозможно. Можно только ждать...
     - Ждать, конечно, можно, - прервал Шарлей. - Но почему сложа руки? Тем более если можно действовать? И на этом заработать? Никому не навредив?
     - Не навредив? А этика?
     - С пустым животом, - пожал плечами Шарлей, - я не привык философствовать. А вот сегодня вечером, когда я буду сыт и под хмельком, я изложу тебе principia моей этики. И тебя поразит их простота.
     - Это может скверно кончиться.
     - Рейневан, - Шарлей резко обернулся, - рассуждай же, черт побери, позитивно.
     - Я именно так и делаю. Думаю - это скверно кончится.
     - А, думай, что хочешь. Но сегодня, будь любезен, замолчи, ибо они идут.
     Действительно, приближался аббат в сопровождении нескольких монахов. Аббат был невысок ростом, кругловат и пухловат, однако добродушной и почтенной внешности противоречила мина недовольства, стиснутые губы, а также живые и внимательные глаза, которые он быстро переводил с Шарлея на Рейневана. И обратно.
     - Ну, что скажете? - спросил он, пряча руки под ладанку. - Что с братом Деодатом?
     - Немощью, - гордо надув губы, сообщил Шарлей, - поражен spiritus anomalis. Это что-то вроде grand mal, серьезной болезни, описанной Авиценной, короче говоря, Tohu Wa Bohu. Следует вам знать, reverende pater , что все выглядит не лучшим образом. Но я постараюсь.
     - Что постараетесь?
     - Изгнать из одержимого злого духа.
     - Так вы думаете, - наклонил голову аббат, - что это одержимость?
     - Уверен, - голос Шарлея оставался довольно холодным, - что это не бегунка.  Бегунка проявляется иначе.
     - Однако, - в голосе аббата все еще звучала нотка подозрительности, - вы же не духовные лица.
     - Духовные. - У Шарлея даже веко не дрогнуло. - Я уже объяснял это брату-инфирмеру. А то, что одеваемся мы по-светски, так это для камуфляжа. Дабы ввести дьявола в заблуждение и захватить его врасплох.
     Аббат быстро взглянул на Шарлея. "Ох, скверно, скверно, - подумал Рейневан. - Он далеко не глуп. Это и вправду может плохо кончиться".
     - Так как же, - аббат не спускал с Шарлея испытующего взора, - вы намерены поступить? По Авиценне? А может, следуя реко