non dedit nos
     in captionem dentibus eorum.
     Anima nostra sicut passer erepta est
     de laqueo venantium...

     Рейневан поцеловал Адель в бедро, а потом, воодушевленный пением монахов, вдохнул поглубже и погрузился в нард и шафран, в аир и корицу, в мирру и алой с лучшими ароматами.  Напружинившаяся Адель протянула руки и впилась ему пальцами в волосы, мягкими движениями бедер помогая его библейским начинаниям.
     - Ox, ooooox... Mon amour. Mon magicien.  Божественный мальчик... Чародей...

     Qui confidunt in Domino, sicut mons Sion
     non commovebitur in aeternum,
     qui habitat in Hierusalem...

     "Уже третий псалом, - подумал Рейневан. - Как же летят мгновения счастья".
     - Reververe , - промурлыкал он, опускаясь на колени. - Повернись, повернись, Суламиточка...
     Адель повернулась, опустилась на колени и наклонилась, крепко ухватившись за липовые доски изголовья и подставив Рейневану всю обольстительную прелесть своего реверса. Афродита Каллипига - подумал он, приближаясь к ней. Античная аналогия и эротическая картинка сделали свое дело: приближался он не хуже недавно упомянутого святого Георгия, атакующего дракона направленным копьем. Стоя на коленях позади Адели, будто царь Соломон за одром из дерева ливанского, он обеими руками ухватил ее за виноградинки Енгедские.
     - С кобылицей в колеснице фараоновой , - прошептал он, наклонившись к ее шее, прекрасной, как столп Давидов.  - Я уподоблю тебя, возлюбленная моя.
     И уподобил. Адель крикнула сквозь стиснутые зубы. Рейневан медленно провел руками вдоль ее мокрых от пота боков, взобрался на пальму и ухватился за ветви ее, отягощенные плодами. Бургундка откинула голову, как кобыла перед прыжком через препятствие.

     Quia поп relinquet Dominus vergam peccatorum.
     Super sortem iustorum
     ut non extendant iusti
     ad iniquiatem manus suas...

     Груди Адели прыгали под руками Рейневана, как два козленка-двойни серны. Он подложил вторую руку под ее гранатовый сад.
     - Duo... ubera tua, - стонал он, - sicut duo... hinuli capreae gemelli... qui pascuntur... in liliis... Umbilicus tuus crater... tornatilis numquam... indigens poculis... Venter luus sicut acervus... tritici vallatus liliis...
     - Ax... aaaax... aaaax, - поддерживала контрапунктом бургундка, не знающая латыни.

     Gloria Patri, et Filio et Spiritui sancto.
     Sicut erat in principio, et nunc, et semper
     et in saecula saeculorum, Amen.
     Alleluia!

     Монахи пели. А Рейневан, целующий шею Адели фон Стерча, ошалевший, очумевший, мчащийся через горы, скакавший по холмам, saliens in montibus, transiliens colles, был для любовницы словно юный олень на горах бальзамовых. Super monies aromatum.
     Дверь распахнулась от удара с таким с грохотом и силой, что, сорвавшись с петель, вылетела в окно. Адель тоненько и пронзительно взвизгнула. А в комнату ворвались братья Стерчи. Сразу было ясно: это отнюдь не дружеский визит. Рейневан скатился с кровати, отгородившись ею от незваных гостей, схватил одежду и торопливо принялся натягивать на себя. Это частично удалось, но только потому, что лобовую атаку братья Стерчи направили на невестку.
     - Ах ты проститутка! - зарычал Морольд фон Стерча, выволакивая голую Адель из постели. - Ах ты тварь паскудная!
     - Ах ты дрянь развратная! - подхватил Виттих, старший брат. Вольфгер же, второй по возрасту после Гельфрада, даже не раскрыл рта, смертельная ярость лишила его дара речи. Он ударил Адель по лицу. Бургундка вскрикнула. Вольфгер ударил снова, на этот раз наотмашь.
     - Не смей ее бить, Стерча! - закричал Рейневан голосом ломким и панически дрожащим от парализующего чувства бессилия, вызванного полунатянутыми штанами. - Не смей, слышишь?
     Восклицание подействовало, хоть и не совсем так, как он ожидал. Вольфгер и Виттих, на минуту забыв о неверной невестке, подскочили к Рейневану, и на него посыпались тычки и пинки. Вместо того чтобы защищаться, он сжался под градом ударов и упорно продолжал натягивать штаны, словно это были и не штаны вовсе, а какие-то волшебные, способные оградить и спасти его от ран доспехи, заколдованный панцирь Астольфа или Амадиса Галльского. Уголком глаза он увидел, что Виттих выхватывает нож. Адель взвизгнула.
     - Не здесь, - буркнул на брата Вольфгер. - Не здесь!
     Рейневан сумел подняться на колени. Виттих, разъяренный, бледный от бешенства, подскочил и хватанул его кулаком, снова свалив на пол. Адель пронзительно закричала, крик оборвался, когда Морольд ударил ее по лицу и рванул за волосы.
     - Не смейте... - простонал Рейневан, - ее бить, мерзавцы!
     - Ах ты сукин сын! - рявкнул Виттих. - Ну погоди!
     Он подскочил, ударил, пнул раз, другой. Но тут его остановил Вольфгер.
     - Не здесь, - повторил он спокойно, и было это спокойствие зловещее. - На двор его. Заберем в Берутов. Девку тоже.
     - Невиноватая я! - завыла Адель фон Стерча. - Он меня околдовал! Очаровал! Это волшебник! Le sorcier! Le diab...
     Морольд ударом по лицу не дал ей договорить и буркнул:
     - Заткнись, гулящая. Еще успеешь накричаться. Погоди малость.
     - Не смейте ее бить! - вскричал Рейневан.
     - Ты тоже, - угрожающе спокойно добавил Вольфгер, - еще успеешь накричаться, петушок! А ну на двор их.
     Спускаться с мансарды надо было по довольно крутой лестнице. Братья Стерчи просто скинули оттуда Рейневана, он свалился на лестничную площадку, разломав при этом деревянные перильца. Не дав подняться, они снова схватили его и вышвырнули прямо на двор, на песок, украшенный испускающими пар свежими кучками конских яблок.
     - Гляньте-ка! Нет, вы только гляньте, - проговорил державший лошадей Никлас Стерча, почти мальчишка. - И кто это тут к нам свалился? Никак Рейнмар Беляу?
     - Грамотей мудрила Беляу, - фукнул, останавливаясь над поднимающимся с песка Рейневаном, Иенч Кнобельсдорф по прозвищу Филин, кум и родня Стерчей. - Языкастый мудрила Беляу!
     - Поэт сраный, - добавил Дитер Гакст, еще один дружок семьи. - Тоже мне Абеляр!
     - А чтоб доказать ему, что и мы не лыком шиты, - сказал спускавшийся с лестницы Вольфгер, - поступим с ним так же, как поступили с Абеляром, пойманным у Элоизы. Тютелька в тютельку так же. Ну как, Белява? Как тебе нравится стать каплуном?
     - Отъ... сь, Стерча.
     - Что? Что? - Вольфгер Стерча побледнел еще больше, хоть это и казалось невозможным. - Петушок еще решается раскрывать клювик? Осмеливается кукарекать? А ну дай-ка кнут, Иенч!
     - Не смей бить его! - совершенно неожиданно заорала с лестницы Адель, уже одетая, но не полностью. - Не смей! Не то всем расскажу, какой ты! Что сам ко мне лез, щупал и подбивал на разврат! За спиной у брата. И поклялся мне отомстить за то, что я тебя прогнала! Вот почему ты теперь такой... Такой...
     Ей не хватало немецкого слова, и вся тирада пошла насмарку. Вольфгер только расхохотался.
     - Ишь ты, - съехидничал он. - Кто ж станет слушать французицу, распутную курву. Давай кнут, Филин.
     Внезапно двор почернел от ряс августинцев.
     - Что тут происходит? - крикнул пожилой приор Эразм Штайнкеллер, тощий и заметно пожелтевший старичок. - Что вы вытворяете, христиане!
     - Пшли вон! - рявкнул Вольфгер, щелкая кнутом. - Вон, бритые жерди! Прочь! К требнику, молиться! Не лезьте в рыцарские дела, не то горе вам, монашня!
     - Господи! - приор сложил покрытые коричневыми печеночными пятнами руки - Прости им, ибо не ведают, что творят... In nomine Pairis, et Filli...
     - Морольд, Виттих! - рявкнул Вольфгер. - Тащите сюда паршивку! Иенч, Дитер, вяжите любовничка!
     - А может, - поморщился молчавший до того Стефан Роткирх, тоже дружок дома, - малость за лошадью его протащить?
     - Можно будет, но сначала я его отстегаю!
     Он замахнулся на все еще лежавшего Рейневана кнутом, но не ударил - помешал брат Иннокентий, схвативший его за руку. Рост и фигура у брата Иннокентия были весьма внушительные, чего не скрывала даже смиренная монашеская сутулость. Рука Вольфгера застыла, словно прихваченная железными тисками.
     Стерча грязно выругался, вырвал руку и сильно толкнул монаха. Впрочем, с таким же успехом он мог толкать донжон олесьницкого замка. Брат Иннокентий, которого братия называла братом Инсолентием , даже не дрогнул. Зато сам ответил таким толчком, что Вольфгер перелетел полдвора и свалился на кучу навоза.
     Несколько мгновений стояла тишина. А потом все набросились на огромного монаха. Филин, подоспевший первым, получил по зубам и покатился по песку. Морольд Стерча, отхвативший по уху, засеменил вбок, вылупив подурневшие глаза. Остальные облепили августинца, словно муравьи. Огромная фигура в черной рясе полностью скрылась в свалке. Однако брат Иннокентий, хоть ему и крепко доставалось со всех сторон, отвечал так же крепко и вовсе не по-христиански, совершенно вопреки августинскому закону смирения.
     Видя это, не выдержал и старичок приор. Он покраснел как вишня, зарычал аки лев и кинулся в гущу боя, колошматя направо и налево палисандровым посохом.
     - Pax! - верещал он, колотя. - Pax! Vobiscum! Возлюби ближнего своего! Proximum tuum! Sicut te ipsum!  Сукины дети!
     Дитер Гакст саданул его кулаком. Старик кувыркнулся вверх ногами, его сандалии взлетели в воздух, описывая над хозяином живописные траектории. Августинцы подняли крик, некоторые не выдержали и ринулись в бой. Во дворе забурлило не на шутку.
     Вытолкнутый из водоворота Вольфгер Стерча выхватил корд и принялся размахивать им - дело шло к тому, что польется кровь.
     Однако Рейневан, уже успевший встать на ноги, долбанул его по затылку кнутовищем. Стерча схватился за голову и обернулся. Тогда Рейневан с размаху хлестнул его кнутом по лицу. Вольфгер упал. Рейневан кинулся к лошадям.
     - Адель! Сюда! Ко мне!
     Адель не шелохнулось, лицо ее выражало полное равнодушие. Странно. Рейневан запрыгнул в седло. Конь заржал и заплясал.
     - Адеееель!
     Морольд, Виттих, Гакст и Филин уже бежали к нему. Рейневан развернул коня, пронзительно свистнул и ринулся галопом прямо в монастырские ворота.
     - За ним! - зарычал Вольфгер. - По коням и за ним!
     Первой мыслью Рейневана было скакать к Мариацким воротам, а оттуда за город, в Спалицкие леса. Однако ведущая к воротам Коровья улица была полностью забита телегами, зато подгоняемый и напуганный криками чужой конь проявил массу личной инициативы, в результате чего, не успел Рейневан толком понять, что происходит, как уже мчался галопом к рынку, разбрызгивая грязь и разгоняя прохожих. Не было нужды оглядываться, чтобы понять: преследователи сидят у него на шее. Он слышал гул копыт, ржание коней, дикий рев Стерчей и яростные выкрики задетых лошадьми людей.
     Он ударил коня пятками в пах, в галопе задел и повалил пекаря, несущего корзину; ковриги, булки и рогалики градом посыпались в грязь, и их тут же втоптали подковы стерчевых лошадей. Рейневан даже не обернулся. Какая разница, что там за спиной? Его интересовало то, что находится впереди, а впереди, прямо перед ним, выросла тележка, высоко нагруженная хворостом. Тележка перегораживала почти всю улочку, а там, где был небольшой просвет, копошились на земле несколько полуодетых ребятишек, выковыривавших из навоза что-то невероятно интересное.
     - Теперь ты наш, Беляу! - заревел сзади Вольфгер Стерча, тоже увидевший то, что делалось на дороге.
     Конь мчался так, что удержать его не было никакой возможности. Рейневан прижался к гриве и зажмурился. Из-за этого он не видел, как полуголые ребятишки порскнули с дороги, как стая крысят. Он не оглянулся, поэтому не видел, как парень в овчинном тулупе, тянувший тележку с хворостом, обернулся, невольно развернув дышло и тележку. Не видел Рейневан и того, как Иенч Кнобельсдорф вылетел из седла и смел своим телом половину нагруженного на тележку хвороста.
     Рейневан промчался галопом по Свентоянской улице, пронесся между ратушей и домом бургомистра, на полном ходу влетел на огромный олесьницкий рынок. Проблема состояла в том, что рынок, хоть и огромный, был забит людьми. И разверзся истинный ад. Направившись к южному входу и видневшемуся над ним пузатому четырехугольнику башни над Олавскими воротами, Рейневан распихивал попадающихся на пути людей, лошадей, волов, свиней, телеги и ларьки, оставляя за собой побоище. Люди вопили, выли и ругались, крупная скотина рычала и мычала, мелкая живность скулила, визжала, переворачивались ларьки и палатки, оттуда градом летели самые разнообразные предметы - горшки, миски, ведра, мотыги, кочерги, рыболовные снасти, овечьи шкуры, фетровые шапки, липовые ложки, восковые свечи, лыковые лапти и глиняные петушки со свистульками. Дождем сыпались яйца, сыры, выпечка, горох, крупа, морковь, репа, лук, даже живые раки. В тучах перьев летала и орала на разные голоса самая различная птица. Все еще сидевшие на шее у Рейневана Стерчи довершали разрушения.
     Напуганный пролетевшим у самого носа гусем конь Рейневана дернулся и наскочил на лоток с рыбой, разбивая крынки и выворачивая бочки. Разъяренный рыбак взмахнул подсечником, метясь в Рейневана, но промахнулся и угодил в круп коня. Конь заржал и рванулся в сторону, перевернув переносной ларек с нитками и ленточками, несколько секунд плясал на месте, утопая в вонючей серебристой массе плотвы, лещей и карасей, перемешанных с феерией разноцветных катушек и шпуль с нитками. То, что Рейневан не свалился, - было просто чудом. Уголком глаза он заметил, как торговка нитками бежит к нему с огромным топором в руках, одному богу известно, для чего понадобившемуся в нитяной торговле. Он выплюнул прилепившиеся к губам гусиные перья, сдержал коня и устремился в улочку Резников, а оттуда - он это знал - до Олавских ворот оставалось всего ничего.
     - Я тебе яйца оторву, Белява! - ревел позади Вольфгер Стерча. - Оторву и в горло запихаю!
     - Поцелуй меня в зад!
     Преследователей уже было только четверо - Роткирха только что стащили с лошади и теперь избивали разбушевавшиеся рыночные перекупщики. Рейневан не хуже стрелы пронесся между шпалерами подвешенных за ноги туш. Перепуганные до жути рубщики в панике отскакивали, но все равно одного, несущего на плече огромный бычий окорок, он свалил. От толчка тот вместе с окороком рухнул под копыта Виттихова коня, конь с перепугу поднялся на дыбы, на него налетел конь Вольфгера. Виттих сверзился с седла прямо на разделочный стол рубщика, носом в печень, легкие и почки, сверху на него грохнулся Вольфгер - его ступня застряла в стремени, - не успел высвободиться и развалил огромную кучу требухи, по уши погрузившись в грязь и слизь.
     Рейневан в последний момент прильнул к лошадиной шее и проскочил под вывеской с намалеванной поросячьей головизной. Почти догнавший его Дитер Гакст наклониться не успел. Доска с изображением радостно ухмыляющейся свинки саданула его по голове так, что аукнулось эхо. Дитера выбило из седла, он рухнул на кучу отходов, распугав кошек. Рейневан оглянулся. Теперь за ним гнался только Никлас.
     Не снижая скорости, он вылетел из тупичка рубщиков на площадку, где работали кожевенники. А когда прямо перед носом у него неожиданно вырос обвешенный мокрыми шкурами стеллаж, он поднял коня и заставил его прыгнуть. Конь прыгнул. Рейневан не свалился. Опять чудом.
     Никласу повезло гораздо меньше. Его конь врылся в землю копытами перед стеллажом и протаранил его, скользя в грязи, жире и требухе. Самый младший Стерча перелетел через конскую голову. Очень, ну, очень неудачно. Пахом и животом прямо на оставленный кожевенниками мездровальныи нож.
     Вначале Никлас просто не понял, что произошло. Он вскочил, подбежал к коню и ухватил вожжи. Конь захрапел и попятился. Юный Стерч вдруг ощутил, что ноги его не держат. По-прежнему, не соображая, что происходит, он поехал по грязи за пятящимся и храпящим конем. Наконец опустил вожжи и попытался встать. Поняв, что тут не все в порядке, глянул на свой живот. И заорал, елозя в быстро расползающейся луже крови.
     Подъехал Дитер Гакст, остановил коня, спрыгнул с седла. То же спустя минуту сделали Вольфгер и Виттих Стерчи.
     Никлас тяжело сел. Снова взглянул на свой живот. Крикнул, потом разревелся. Глаза у него начал заволакивать туман. Хлещущая из живота кровь смешивалась с кровью зарезанных утром быков и хряков.
     - Никлаааас!
     Никлас Стерча закашлялся, подавился. И умер.
     - Ты - мертвец, Рейневан Беляу, - проревел в сторону ворот бледный от ярости Вольфгер Стерча. - Я поймаю тебя, убью, уничтожу, изведу вместе со всем твоим змеиным родом! Со всем твоим змеиным родом, слышишь?!
     Рейневан не слышал. Конь, грохоча подковами по доскам моста, нес его в это время из Олесьницы на юг, прямо на вроцлавский тракт.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой читатель узнает о Рейневане еще больше, причем в основном из разговоров, которые ведут о нем различные люди, как настроенные доброжелательно, так и совсем наоборот. В это время сам Рейневан скитается по подолесьницким лесам. Описывать его блуждания автор не станет, так что читатель nolens volens должен представить их себе сам

     - Присаживайтесь, присаживайтесь к столу, господа, - пригласил членов магистрата Бартоломей Захс, бургомистр Олесьницы. - Что прикажете подать? Из вин, откровенно говоря, у меня нет ничего, чем можно было бы похвастаться. Но пиво, ого, сегодня мне прямо из Свидницы привезли. Выдержанное, первого сорта, из глубокого холодного подвала.
     - Ну, значит, пива, господин Бартоломей, - потер руки Ян Гофрихтер, один из самых богатых купцов города. - Пиво - наш напиток, а вином пусть благородные и иже с ними кишки себе квасят... С позволения вашего преподобия...
     - Ничего, ничего, - улыбнулся Якуб фон Галль, приходской священник у Святого Яна Евангелиста. - Я ж не из дворян, я - плебан. А плебан, как следует из самого названия, завсегда с народом, стало быть, и мне пивом брезговать не пристало. А отведать могу, ибо вечерня уже позади.
     Они сидели за столом в большой, низкой, побеленной зале ратуши, обычном месте заседаний магистрата. Бургомистр на своем привычном стуле, спиной к камину, плебан Галль рядом, лицом к окну. Напротив сел Гофрихтер, рядом с ним Лукас Фридман, пользующийся успехом зажиточный золотых дел мастер в модном вамсе и бархатном берете на красиво подстриженной шевелюре, выглядевший совсем как дворянин. Бургомистр откашлялся и, не дожидаясь, пока слуги принесут пиво, начал.
     - И что мы имеем? - проговорил он, сплетая пальцы на обширном животе. - Что соизволили устроить нам в нашем городе благородные господа рыцари? Драку у августинцев. Конные, стал-быть, гонки по улицам города. Заварушку на рынке: несколько побитых, в том числе один ребенок серьезно. Приведено в негодность имущество, испоганен товар. Крупные потери, стал-быть, материальные. Почти до самого ужина ко мне лезли merkatores et institores  с требованиями возместить убытки. Вообще-то я обязан отсылать их с претензиями к господам Стерчам в Берутов, Ледну и Стежендорф.
     - Лучше не надо, - сухо посоветовал Ян Гофрихтер. - Хоть и я тоже полагаю, что господа рыцари последнее время сверх меры разбушевались, однако нельзя забывать ни о причинах, ни о следствиях оного. Следствием же, причем трагическим, стала смерть юного Никласа де Стерча. А причина: распущенность и разврат. Стерчи защищали честь брата, гнались за прелюбодеем, соблазнившим невестку и опозорившим супружеское ложе. Правда, они малость погорячились и переусердствовали...
     Купец умолк под многозначительным взглядом плебана Якуба. Ибо, когда плебан Якуб давал взглядом понять, что желает высказаться, умолкал даже сам бургомистр. Якуб Галль был не просто приходским священником здешней церкви, но и секретарем олесьницкого князя Конрада и каноником в капитуле вроцлавского кафедрального собора.
     - Чужеложство есть грех, - проговорил плебан, распрямляясь за столом. - Чужеложство есть также преступление. Но за грехи карает Господь, а за преступления - закон. Самосудов же и убийств не оправдывает никто.
     - Вот-вот, - поддержал credo бургомистр, н