он Рахенау, родственник Стерчей. Как и Барут, тот, что с туром в гербе. А там... Ох! Псякрев! Не может быть!
     Если б не то, что Шарлей крепко схватил его за плечо, Рейневан непременно свалился бы с крыши.
     - Это кто же, - спросил он холодно, - так тряхнул тебя? Вижу, твои вытаращенные глаза прилипли к деве со светлыми волосами. К той, за которой ухаживает юный фон Догна и какой-то польский Равич. Ты ее знаешь? Кто она такая?
     - Николетта, - тихо сказал Рейневан. - Николетта Светловолосая.

***

     План, казалось бы, гениальный по простоте и дерзости, не сработал, мероприятие провалилось по всему фронту. Шарлей это предвидел, но Рейневана удержать не удалось.
     К тылам турнирной трибуны прилегали наспех сколоченные конструкции из столбов и лесов, обернутые полотном. Зрители - во всяком случае, те, что поблагороднее и с положением, - коротали там перерывы, занимая друг друга беседой, флиртуя и похваляясь одеждой. А также угощались блюдами и напитками. Слуги то и дело таскали туда бочки, бочонки и бочоночки, носили корзины. Идею прокрасться в кухню, смешаться со слугами, схватить корзину с булками и отправиться с нею к невесте Рейневан считал совершенно гениальной. Напрасно.
     Ему удалось лишь добраться до тамбура, в котором складывали продукты и из которого потом уже их разносили пажи. Рейневан, последовательно реализуя свой план, поставил корзину, незаметно выскользнул из вереницы возвращающихся в кухню слуг и проскользнул под навес. Потом вытащил стилет, чтобы вырезать в обтягивающем конструкцию полотне наблюдательную дырку. И тут его схватили.
     Обездвижили его несколько пар крепких рук, железная пятерня стиснула горло, вторая, не менее железная, вырвала стилет. Внутри набитого рыцарями навеса он оказался гораздо скорее, чем ожидал. Хоть и не совсем так, как рассчитывал.
     Его сильно толкнули, он упал, прямо перед глазами увидел модные чижмы  с невероятно длинными носами. Такие чижмы называли poulaines, обувь, хоть и европейская, пришла вовсе не из Европы, а из Польши. Именно такой обувью славились на весь мир краковские сапожники. Рейневана дернули, он встал. Того, кто его рванул, он знал в лицо. Это был Тристрам Рахенау. Родственник Стерчей. Его сопровождали несколько Барутов с черными турами на лентнерах, тоже стерчевых родственников. Хуже попасть Рейневан не мог.
     - Террорист, - представил его Тристрам Рахенау. - Тайный убийца, ваша светлость, князь. Рейнмар из Белявы.
     Окружавшие князя грозно зашептались.
     Князь Ян Зембицкий, видный, интересный сорокалетний мужчина, был одет в черный облегающий justaucorps , поверх которого он носил модно богатую, обшитую соболями бордовую hauppelande.  На шее у князя висела тяжелая золотая цепь, на голове был модный chaperon turban с опадающей на плечо лирипипой. Темные волосы князя Яна также были подстрижены по последним новейшим европейским образцам и модам - "под горшок" вокруг головы, на два пальца выше ушей, впереди челка, сзади выбриты по самый затылок. Обут князь был в красные краковские paulaines с модно длинными носами, те самые, которыми Рейневан только что любовался с уровня пола.
     Князь, что Рейневан отметил, чувствуя болезненную спазму горла и диафрагмы, держал под руку Адель де Стерча в платье наимоднейшего цвета vert d'emeraude  со шлейфом, с разрезанными рукавами, свисающими до самой земли, с золотой сеточкой на волосах, со шнурком жемчугов на шее и соблазнительной грудью, выглядывающей из-под тесного корсета с заманчивым декольте. Бургундка поглядывала на Рейневана холодными как у змеи глазами.
     Князь Ян взял двумя пальцами стилет Рейневана, поданный Тристрамом фон Рахенау, осмотрел его, потом поднял глаза.
     - Подумать только, - проговорил он, - а ведь я не очень верил тому, что тебя обвиняли в преступлении. В убийстве господина Барта из Карчина и свидницкого купца Ноймаркта. Не хотел верить. И вот, извольте, тебя ловят с вещественным доказательством, когда ты пытаешься ударить меня в спину ножом. Неужели ты так меня ненавидишь? А может, кто-то заплатил? Или ты просто-напросто безумец? А?
     - Светлейший князь... Я... Я... не террорист... Правда, я прокрался, но я... Я хотел...
     - Ах, князь. - Ян сделал красивой рукой очень княжеский и очень европейский жест. - Понимаю. Ты пробрался сюда с кинжалом, чтобы передать мне петицию?
     - Да! То есть нет... Ваша княжеская милость! Я ни в чем не виноват. Наоборот, меня самого постигло несчастье! Я жертва, жертва заговора.
     - Ну конечно, - надул губы Ян Зембицкий. - Заговор. Так я и знал.
     - Да! - воскликнул Рейневан. - Именно так! Стерчи убили моего брата! Зарезали его.
     - Врешь, собачий сын, - проворчал Тристрам Рахенау. - Не гавкай на моих свояков.
     - Стерчи убили Петерлина! - рванулся Рейневан. - Если не собственными руками, то руками наемных убийц. Кунца Аулока, Сторка, Вальтера де Барби! Мерзавцев, которые охотятся и за мной! Ваша княжеская милость князь Ян! Петерлин был твоим вассалом! Я требую правосудия!
     - Это я его требую! - крикнул Райхенау. - Я, по праву крови! Этот сукин сын убил в Олесьнице Никласа Стерчу!
     - Правосудия! - выкрикнул один из Барутов, вероятно, Генрик, потому что у Барутов редко нарекали детей другими именами. - Князь Ян! Кара за это убийство!
     - Все это ложь и наговор! - воскликнул Рейневан. - В убийстве повинны Стерчи! А меня обвиняют, чтобы обелиться самим! И из мести! За любовь, связывающую меня с Аделью!
     Лицо князя Яна изменилось, и Рейневан понял, какую сморозил жуткую глупость. Видя равнодушное лицо своей возлюбленной, он постепенно, медленно начинал понимать.
     - Адель, - проговорил в абсолютной тишине Ян Зембицкий. - О чем он говорит?
     - Лжет, Яничек, - усмехнулась бургундка, - ничто меня с ним не связывает и никогда не связывало. Правда, он лез ко мне со своими эфектами , нагло приставал, но ушел несолоно хлебавши, ничего не добившись. Ему не помогла черная магия, которой он меня опутал.
     - Неправда, - с трудом выдавил Рейневан сквозь стиснутое горло. - Все это неправда! Вранье! Ложь! Адель! Скажи... Ну скажи же, что ты и я...
     Адель покачала головой - он так хорошо знал это движение, так она покачивала, сидя на нем верхом, когда они занимались любовью в любимой позе. Глаза у нее сверкнули. И этот блеск он знал тоже.
     - В Европе, - громко сказала она, осматриваясь кругом, - не могло случиться ничего подобного. Чтобы грязными намеками оскорбить честь добродетельной дамы. К тому же на турнире, на котором эту даму только вчера провозгласили La Roine de la Beaulte et des Amours.  В присутствии рыцарей турнира. И если бы что-то подобное приключилось в Европе, то такой mesdisant , такой mal-faiteur  ни минуты не оставался бы безнаказанным.
     Тристрам Рахенау сразу же понял намек и с размаху врезал Рейневану кулаком по шее. Генрик Барут добавил с другой стороны. Видя, что князь Ян не реагирует, а с каменной физиономией смотрит в сторону, подскочили следующие, среди них кто-то из Зайдлицев или Курцбахов с рыбами на красном поле. Рейневан получил в глаз, мир исчез в жуткой вспышке. Он скорчился под градом ударов. Подбежал кто-то еще, Рейневан упал на колени, получил по плечу турнирной палицей. Заслонил голову, палица крепко ударила его по пальцам. Потом кто-то хватанул его по почкам, и он упал на землю. Его принялись пинать, он свернулся клубком, защищая голову и живот.
     - Стойте! Довольно! Немедленно прекратить!
     Удары и пинки прекратились. Рейневан открыл один глаз.
     Спасение пришло с совершенно неожиданной стороны. Его мучителей остановил грозный, сухой, неприятный голос и приказ худой как щепка немолодой женщины в черном платье и белой подвике  под жестко накрахмаленным точком.  Рейневан знал, кто это. Евфемия, старшая сестра князя Яна, вдова Фредерика графа Оттингена, после кончины мужа вернувшаяся в родные Зембицы.
     - В Европе, которую я знаю, - сказала графиня Евфемия, - лежачих не бьют. Этого не допустил бы ни один известный мне европейский князь, господин брат мой.
     - Он провинился, - начал князь Ян. - Поэтому я...
     - Я знаю, в чем он провинился, - сухо прервала его графиня. - Ибо слышала. Я беру его под свою защиту. Mersi des dames.  Ибо льщу себя надеждой, что знаю европейские турнирные правила не хуже присутствующей здесь законной супруги рыцаря фон Стерча.
     Последние слова были произнесены с таким нажимом и столь ядовито, что князь Ян опустил глаза и покраснел до самого обритого затылка. Адель глаз не опустила, на ее лице тщетно было искать хотя бы признаки румянца, а бьющая из глаз ненависть могла напугать кого угодно. Но не графиню Евфемию. Говорили, что Евфемия очень быстро и очень умело расправлялась в Швебии с любовницами графа Фридерика. Боялась не она, боялись ее.
     - Господин маршал Боршнитц, - властно кивнула она. - Прошу взять под арест Рейнемара де Беляу. Ты отвечаешь за него передо мной головой.
     - Слушаюсь, ясновельможная госпожа.
     - Полегче, сестра, полегче, - обрел голос Ян Зембицкий. - Я знаю,что значит mersi des dames, но здесь гравамины  касаются весьма серьезного дела. Слишком тяжелы обвинения против этого юноши. Убийства, черная магия...
     - Он будет сидеть в тюрьме, - отрезала Евфемия. - В башне под охраной господина Боршнитца. Пойдет под суд. Если кто-нибудь его обвинит. Я имею в виду серьезные обвинения.
     - А! - Князь махнул рукой и широким жестом откинул лирипипу на спину. - Ну его к дьяволу. У меня тут дела поважнее. Продолжайте, господа. Сейчас начнется бургурт...  Я не стану портить себе впечатление и бургурта не пропущу. Позволь, Адель. Прежде чем начнется бой, рыцари должны увидеть на трибуне Королеву красоты и любви.
     Бургундка приняла поданную руку, приподняла шлейф. Связанный оруженосцами Рейневан впился в нее взглядом, рассчитывая на то, что она обернется и глазами или рукой подаст знак. Надеялся, что все это лишь уловка, игра, фортель, что в действительности все остается по-прежнему и ничто между ними не изменилось. Он ждал этого знака до последней минуты.
     И не дождался.
     Последними покинули навес те, кто на разыгравшуюся сцену смотрел если и не с гневом, то с удовольствием. Седовласый Герман Цеттлиц, клодский староста Пута из Частоловиц, и Гоче Шафф - оба с женами в конусовидных ажурных хенниках , сморщенный Лотар Герсдорф из Лужиц. И Болько Волошек, сын опельского князя, наследник Прудника, владелец Глогувки. Последний, прежде чем уйти, особенно внимательно из-под прищуренных век следил за происходящим.
     Разгремелись фанфары, громко зааплодировали толпа, герольд выкрикнул свое laissez les alleru aur honneurs. Начинался бургурт.
     - Пошли, - приказал армигер, которому маршал Боршнитц доверил сопровождение Рейневана. - Не сопротивляйся, парень.
     - Не буду. Какая у вас башня?
     - Ты впервые? Хе, вижу, что впервые. Приличная. Для башни.
     Рейневан старался не оглядываться, чтобы лишним волнением не выдать Шарлея и Самсона, которые - он был в этом уверен - наблюдают за ним, смешавшись с толпой. Однако Шарлей был слишком хитрым лисом, чтобы дать себя заметить.
     Зато его заметили другие.
     Она изменила прическу. Тогда, у Бжега, у нее была толстая коса, теперь же соломенные, разделенные посередине головы волосы она заплела в две косички, свернутые на ушах улитками. Лоб охватывал золотой обруч, одета она была в голубое платье без рукавов, под платьем белая батистовая chemise.
     - Светлейшая госпожа. - Армигер кашлянул, почесал голову под шапкой. - Нельзя... У меня будут неприятности.
     - Я хочу, - она смешно закусила губку и топнула немного по-детски, - обменяться с ним несколькими словами, не больше. Не говори никому, и никаких неприятностей не будет. А теперь - отвернись. И не прислушивайся.
     - Что на этот раз, Алькасин? - спросила она, слегка прищурив голубые глаза. - За что в путах и под стражей? Осторожней! Если скажешь, что за любовь, я сильно разгневаюсь.
     - И однако, - вздохнул он, - это правда. В общем-то.
     - А в деталях?
     - Из-за любви и глупости.
     - Ого! Ты становишься откровеннее! Но, пожалуйста, поясни.
     - Если б не моя глупость, я сейчас был бы в Венгрии.
     - Я, - она взглянула ему прямо в глаза, - и без того все узнаю. Все. Каждую деталь. Но мне не хотелось бы видеть тебя на эшафоте.
     - Я рад, что тебя тогда не догнали.
     - У них не было шансов.
     - Светлая госпожа. - Армигер повернулся, кашлянул в кулак. - Поимейте милость...
     - Бывай, Алькасин...
     - Будь здорова, Николетта.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой в очередной раз подтверждается старая истина, что уже на кого, на кого, а на друзей по учебе всегда можно рассчитывать

     - Знаешь, Рейневан, - сказал Генрик Хакеборн, - повсюду утверждают, что причиной всяческих несчастий, служащих с тобой, всего зла и твоей печальной участи стала французка Адель Стерча.
     Рейневан не отреагировал на столь новаторское утверждение. Крестец у него чесался, а почесать не было никакой возможности, потому что руки были стянуты в локтях и вдобавок прижаты к бокам кожаным ремнем. Кони отряда били копытами по выбоистой дороге. Арбалетчики сонно покачивались в седлах.
     Он просидел в башне зембицкого замка трое суток. Но не сдался. Его заперли и лишили свободы, это правда. Он не был уверен в завтрашнем дне, и это тоже правда. Но пока что его не били и кормили, хоть скверно и однообразно, но зато ежедневно, а от этого он успел отвыкнуть и с приятностью привыкал опять.
     Спал он плохо не только из-за свирепствовавших в соломе блох внушительных размеров. Всякий раз, закрывая глаза, он видел бледное, пористое, как сыр, лицо Петерлина. Или Адель и Яна Зембицкого в самых различных взаиморасположениях. И не мог сказать, что хуже.
     Зарешеченное оконце в толстой стене позволяло видеть лишь малюсенький уголок неба, но Рейневан постоянно висел у ниши, вцепившись в решетку и не теряя надежды вот-вот услышать Шарлея, пауком взбирающегося по стене с напильником в зубах. Либо поглядывал на дверь, мечтая, что она вот-вот вылетит из навесов под ударами могучих плеч Самсона Медка. Не лишенная оснований вера во всемогущество друзей поддерживала его дух.
     Конечно, никакое спасение ниоткуда не пришло. Ранним утром четвертого дня его вытащили из камеры, связали и усадили на коня. Из Зембиц он выехал через Пачковские ворота, эскортируемый четырьмя конными арбалетчиками, армигером и рыцарем в полных доспехах со щитом, украшенным восьмилучевой звездой Хакеборнов.
     - Все говорят, - тянул Генрик Хакеборн, - что твое увлечение французкой было промашкой, а вот то, что ты ее отхендожил, стало твоей гибелью.
     Рейневан и на этот раз не ответил, но не удержался, чтобы не кивнуть. Задумчиво.
     Едва за холмами скрылись городские башни, как внешне угрюмый и до отвращения службистый Хакеборн оживился, повеселел и сделался разговорчивым без всякого понукания. Звали его - как и добрую половину немцев - Генриком, и был он, как оказалось, родственником влиятельных Хакеборнов из Пшевоза, всего два года назад прибывших из Тюрингии, где их род все ниже сползал по служебной лестнице ландграфов и, как следствие, все сильнее беднел. В Силезии, где имя Хакеборн что-то значило, рыцарь Генрик рассчитывал, служа Яну Зембицкому, на кое-какие приключения и карьеру. Первое ему должна была обеспечить ожидаемая со дня на день круцьята, второе - выгодная колигация.  Генрик Хакеборн признался Рейневану, что сейчас вздыхает по прекрасной и темпераментной Ютте де Апольда, дочери чесника Бертольда де Апольды, хозяина в Шёнау. Ютта, увы, признался дальше рыцарь, его афектам не только не отвечает, но даже позволяет себе подшучивать над его намеками. Но ничего, главное - выдержка, капля камень точит.
     Рейневан, хоть сердечные перипетии Хакеборна его интересовали гораздо меньше, чем прошлогодний снег, прикидывался, будто слушает, вежливо поддакивал. В конце концов, не стоило быть невежливым с собственным конвоиром. Когда по прошествии некоторого времени рыцарь исчерпал запас интересующих его тем и умолк, Рейневан попытался задремать, но из этого ничего не получилось. Перед прикрытыми глазами постоянно возникал мертвый Петерлин на катафалке либо Адель с ногами на плечах князя Яна.
     Они были в Служеевском лесу, красочном, полном ароматов после утреннего дождичка, когда рыцарь Генрик заговорил. Сам - без вопросов - выдал Рейневану цель поездки: замок Столец, гнездышко влиятельного господина фон Биберштайна. Рейневан заинтересовался и одновременно обеспокоился. Он намеревался выспросить болтуна, но не успел. Рыцарь сменил тему и принялся рассуждать относительно Адели фон Стерча и жалкой участи, которую роман с нею уготовил Рейневану.
     - Все говорят, - повторил он, - что твое увлечение французкой было промашкой, а то, что ты ее отхендожил, стало твоей погибелью.
     Рейневан не стал перечить.
     - А меж тем все вовсе не так, - продолжал Хакеборн, строя всезнающую мину. - Все как раз наоборот. Некоторые это угадали. И знают: то, что ты французку оттрахал, спасло тебе жизнь.
     - Не понял.
     - Князь Ян, - пояснил рыцарь, - не сморгнул глазом выдал бы тебя Стерчам. Рахенау и Баруты здорово на него наседали. Но что бы это означало? Что Адель лжет, запираясь. Что ты ее все же трахал. До тебя доходит? По тем же самым причинам князь не передал тебя палачу на спытки относительно убийств, которые ты якобы совершил. Потому что знал, что на пытках ты начнешь болтать об Адели. Понимаешь?
     - Малость.
     - Малость! - рассмеялся Хакеборн. - Эта "малость" убережет твою задницу, братец. Вместо эшафота или застенков ты едешь в замок Столец. Потому что там о любовных победах в Аделевой постели ты сможешь рассказывать только стенам, а стены там ого-го! Ну что ж, посидеть-то ты немного посидишь, но зато сохранишь голову и другие части тела. В Стольце тебя никто не достанет, даже епископ, даже Инквизиция. Биберштайны - влиятельные вельможи, не боятся никого, и с ними задираться никто не посмеет. Да, да, Рейневан, тебя спасло то, что князь Ян ни в коем разе не может признать, что ты до него крутил-вертел его метрессу.  Любовница, роскошное поле которой пахал лишь законный супруг, это, почитай, почти что девица, а та, что уже давала другим любовникам, - развратница. Потому что если в ее ложе побывал Рейнмар де Беляу, то вполне мог ведь наведываться и любой другой.
     - Ты очень мил. Благодарю.
     - Не благодари. Я сказал, что твое амурное дельце тебя спасло. Так на это и смотри.
     "Ох, не до конца, - подумал Рейневан. - Не до конца".
     - Я знаю, о чем ты думаешь, - удивил его рыцарь. - О том, что умряк будет еще молчаливее? Что в Сельце тебя могут отравить или втихаря свернуть шею. Так вот - нет, ошибочно ты так думаешь, если, конечно, думаешь. Хочешь знать почему?
     - Хочу.
     - Тайно заточить тебя в Стольце предложил князю сам Ян фон Биберштайн. И князь тут же согласился. А теперь самое интересное: ты знаешь, почему Биберштайн поспешил с такой офертой ?
     - Понятие не имею.
     - А я имею. Потому что слух пошел по Зембицам. Об этом его попросила сестра князя, графиня Евфемия. А она держит князя в крупном к себе уважении. Говорят, еще с детячьих лет. Поэтому графиня на зембицком дворе имеет такой вес. Хоть положение-то у нее никакое. Потому что какая она графиня? Пустой титул и уважение. Она родила швабскому Фридерику одиннадцать детей, а когда овдовела, детки выставили ее из Эттингена. Ни для кого это не тайна. Но в Зембицах она всей своей мордой - госпожа. Ничего не скажешь.
     Рейневан и не думал возражать.
     - Не она одна, - продолжал после недолгого молчания Хакеборн, - просила за тебя у господина Яна Биберштайна. Хочешь знать, кто еще?
     - Хочу.
     - Биберштайна дочка, Катажина. Видать, ты ей по душе пришелся.
     - Такая высокая, светловолосая?
     - Не прикидывайся глупцом. Ты же ее знаешь. Идут слухи, что она уже раньше спасла тебя от погони. Эх, как все это удивительно переплелось. Скажи сам, разве не ирония судьбы, комедия ошибок? Разве это не NARRENTURM