на меня нашло, почему я так
уцепилась за  дурацкую  версию  с  дурацким  грабителем  и  дурацкими  пятью
сотнями? Почему я так страстно желала, чтобы именно она  оказалась  правдой?
Только потому, что случайный грабитель снимал с меня всякую ответственность.
Все остальное замыкалось на нас с Лаврухой и на  проклятой  картине.  Жекины
слова "Эта картина принесет нам много  бед"  молотом  отдавались  у  меня  в
висках. А теперь еще Марич со своими дурацкими измышлениями о связи  Жеки  с
Быкадоровым...
   - Скажите, Катя, в последнее время  у  нее  не  было...  -  Марич  сделал
деликатную паузу. - Ну, скажем, близкого друга?
   - Нет. Я, во всяком случае, ничего не знаю.  Правда,  мы  редко  виделись
этим летом. Но Жека обязательно сказала бы мне... А почему вы спрашиваете?
   - Мы просто определяем круг ее знакомств, вот и все.
   - Часть июля и весь август она провела на  даче  с  детьми,  капитан.  Мы
несколько раз выбирались к ней. Нет, я ничего не знаю.
   - Ее соседка,  Лариса  Федоровна,  показала,  что  к  ней  несколько  раз
приезжал молодой человек. Или молодые люди...
   - Этого не может быть... - Жека и  целый  выводок  молодых  людей  -  это
выглядело противоестественно. И потом, она ничего не  сказала  мне,  а  свои
влюбленности Жека, как правило, долго скрывать не могла. - С чего вы  взяли,
что  их  было  несколько?  Жека  очень  разборчива  в  отношениях.  Издержки
материнского воспитания, знаете...
   - Соседка утверждает, что видела несколько разных машин....
   - Ну, какие же это машины! Это старый "Москвич" Снегиря, он отвозил  Жеку
на дачу. В июле... Сейчас Снегирь его продал...
   - И обзавелся "Фольксвагеном-Пассатом". Вы и ваш приятель так  неожиданно
разбогатели. Я просто диву даюсь.
   - Вы же знаете, - мне не хотелось возвращаться к этой, уже давно закрытой
теме. -  Мы  продали  картину,  которая  принадлежала  Снегирю.  Он  получил
причитающуюся ему сумму. А я  -  свои  комиссионные.  Все  налоги  уплачены,
капитан, я могу предоставить вам справки.
   - Еще успеете, - туманно сказал капитан, и мне совсем не  понравился  его
тон. - А что касается машин... Это были иномарки. Дорогие иномарки.
   Иномарки.
   Я тотчас же вспомнила вечеринку в Лехином особняке. Тогда за Жекой  ездил
кто-то из телохранителей Титова. Жека должна была договориться  с  Ларфой  о
том, чтобы та присмотрела  за  детьми.  Следовательно,  Ларфа  вполне  могла
видеть машины телохранителей, только и всего.  А  все  телохранители  Титова
были восхитительно молодыми и восхитительно крепкозадыми людьми...  Я  могла
сообщить об этом Маричу тотчас же, но впутывать уже мертвую Жеку в историю с
мертвым Титовым мне не хотелось. Все равно ничего не исправишь.
   Но ему и говорить не пришлось.
   - А ведь ваша подруга была на той вечеринке, которую устраивал  Титов  по
случаю покупки картины.
   - Да, - нехотя призналась я. - Но не думаю, чтобы это  было  важно.  Жека
уехала задолго до конца. Задолго до того, как все это случилось... Ее даже в
качестве свидетельницы не вызвали. И потом, Титов умер от инфаркта, так  что
это не так уж важно, правда?
   - Не знаю, - произнес  Марич  и  надолго  задумался.  Мне  даже  пришлось
несколько раз деликатно кашлянуть, чтобы вывести его из задумчивости.
   - Так на чем мы остановились? - встрепенувшись, спросил капитан.
   - На показаниях соседки. Ларисы Федоровны.
   - Я лично ее не допрашивал, но ребята с ней намучились.  Целых  два  часа
там проторчали, а сведений добыли с гулькин нос.  Ничего-де  она  не  знает,
ничего не видела. Только про машины и удалось выудить, и то под самый конец,
когда выслушали все,  что  она  думает  о  губернаторе,  собесе  и  районной
поликлинике.
   - Нужно знать подходы к населению, капитан.
   - Из этой престарелой Зои Космодемьянской слова не  вытащишь.  Сталинская
школа, - покачал головой Марич. - Да она и не знает  ничего.  Справедливости
ради, ваша подруга была очень скромным человеком. И очень  порядочным...  Не
то что...
   Не то что ты, Катерина Мстиславовна, мысленно закончила я за Марича.  Это
определение к тебе не относится. Воруешь картины,  ради  собственной  выгоды
можешь лечь в койку с кем угодно и вообще...  Хороши  в  тебе  только  рыжие
волосы, но это заслуга родителей.
   - Продолжайте, капитан.
   - Да что там продолжать... Вот что  я  скажу  вам,  Катя...  Помните  наш
разговор в кафе... Как же оно называлось?
   - "Пират".
   - Именно "Пират". Очень вам подходит.  Если  бы  вы  все  мне  рассказали
тогда. Все, что знаете... А вы ведь знаете... Так вот, если бы  вы  мне  все
рассказали тогда, возможно, этой смерти бы и не было.
   Я закусила губу. Только Жека могла знать, что же случилось на самом деле.
Только Быкадоров мог знать, что же случилось на самом деле. Только Леха  мог
знать, что же случилось на самом деле. И  даже  старик  Гольт-ман...  Только
мертвые знают больше, чем живые.  Они  владеют  абсолютным  и  бесповоротным
знанием. И именно поэтому смерть так абсолютна и бесповоротна.
   - Я рассказала вам все.
   - Как съездили в Голландию? - тактичный Марич решил переменить тему.
   - Уже не помню. Наверное, хорошо... Вы простите меня, капитан,  я  пойду.
Меня дети ждут и Лаврентий. Поминки.
   Больше всего я боялась, что Марич увяжется за  мной  -  органы  привыкают
открывать все двери с ноги, - но, к счастью,  этого  не  произошло.  Капитан
бережно взял мои пальцы и заглянул в глаза.
   - Я оставлю вам свой  домашний  телефон,  Катя.  Если  надумаете...  Если
вспомните что-нибудь... Если появятся  какие-нибудь  подозрительные  люди  -
звоните.
   Он вынул из кармана сложенный вдвое  тетрадный  листок.  Н-да,  здесь  ты
как-то не рассчитал, капитан. В комплекте с таким пижонским пальто и с таким
пижонским кашне обязательно должна идти еще и визитка. Золотое  тиснение  на
черном фоне.  И  латинский  шрифт,  а  не  какая-нибудь  рабоче-крестьянская
кириллица. Я спрятала бумажонку в карман, даже не развернув ее.
   - Я все-таки думаю, что убийство вашей подруги каким-то образом связано с
делом Быкадорова. С пропавшими экземплярами коллекции. Возможно, она  что-то
знала. Возможно, догадывалась, где может находиться похищенное.
   - Я не думаю...
   - Пока мы не поймем  причину,  пока  не  вычислим  мотив,  мы  не  сможем
очертить даже примерный круг подозреваемых.
   - Следователь сказал мне, что Жеку убил явно не профессионал.
   -  Это  не  меняет  дела.  Профессиональный   вор   может   и   не   быть
профессиональным убийцей. Это разные специальности.
   Марич кивнул и, еще раз с  сожалением  взглянув  на  меня,  повернулся  и
быстро пошел по аллее.
   - Капитан! - окликнула его я. - Капитан, неужели никаких улик?
   - К сожалению. Вплотную к стройке  подходит  асфальтированная  дорога,  и
большой участок забора выломан. Вероятно, труп...  -  он  смутился.  -  Вашу
подругу привезли к стройке на машине,  проникли  на  стройку  через  дыру  в
заборе и уже там избавились от тела. К  тому  же  ночью  шел  дождь  и  след
тормозного пути, даже если он был, просто смыло.
   - А если бы сторож не напился в стельку?
   - Это самая удаленная точка стройки. Очень  удобное  место  для  подобных
вещей... Удобнее не придумаешь.
   - А нож?
   - На ноже нет никаких отпечатков. Преступник об этом позаботился.
   - А вы говорите - не профессионал.
   - Это же элементарные вещи, Катя. Вы бы тоже об этом позаботились.
   - Но почему он оставил в карманах ключи и квитанции... Почему  не  забрал
их или не уничтожил?
   - Я думаю, он сам расскажет нам об этом. Когда мы его задержим.
   - А вы думаете, что задержите?
   - Надеюсь... Мне очень  понравилось  это  кафе.  "Пират".  Вы  часто  там
бываете?
   - Случается.
   - До свидания, Катя. Звоните мне, если что.
   - Непременно, капитан. Вы тоже держите нас  в  курсе  -  если  что-нибудь
прояснится...
   - Конечно.
   Со спины он совсем не походил на следователя.  Завидный  молодой  человек
завидной  внешности,  недося-гаемь  я  мечта  любительниц   интеллектуальных
боевиков, крепкий орешек, орел юриспруденции. Забавно  было  бы  представить
меня и его в одной койке. Мент и преступница,  синхронно  покачивающиеся  на
волнах оргазма.

***

   Лавруха на неделю уехал в Финляндию.
   Вернее, просто сбежал,  мотивируя  это  тем,  что  ему  нужно  подправить
пошатнувшиеся нервы. Дети перебрались ко мне и сильно скучали по матери. Так
сильно, что каждый вечер  мне  приходилось  укладывать  их  рядом  с  собой.
Катька-младшая ждала выходных, она все еще надеялась  на  то,  что  боженька
отпустит маму к нам в гости.  Лавруха-младший  не  ждал  ничего,  он  просто
перестал разговаривать. Катьке приходилось отдуваться за себя и за брата, но
она  быстро  освоилась  с  ролью  синхронного   переводчика   с   Лаврухиной
окаменевшей грусти.
   Мой дом наполнился маленькими ботинками и  комбинезончиками,  старенькими
футболками  и  пижамками,  Катькиными  потрепанными  куклами  и  Лаврухиными
роботами-монстрами. По утрам я, кляня все на  свете,  варила  "Геркулес"  на
молоке и тащила полусонных малышей в детсад. Благо, Снегирь оставил мне свой
"Фольксваген" с криво написанной от руки доверенностью. Без "Фольксвагена" я
бы просто подохла, сошла бы с дистанции на первом же круге: я ежедневно  два
раза моталась в купчинский детсад и обратно к  себе  на  Васильевский.  А  в
промежутках между детсадом и домом были переговоры с художниками  -  галерея
должна была, обязана была работать.
   Первые же выходные  я  восприняла  как  подарок  небес.  Без  задних  ног
продрыхнув до двенадцати, я после обеда отправилась с детьми  по  магазинам.
Они стойко переживали утрату, сами не осознавая того, они заслужили Барби  с
кукольным набором для верховой езды и конструктор "Лего".
   Но когда я накупила им ворох бездарных  игрушек,  Катька  отвела  меня  в
сторону: в их маленьком детском правительстве она заведовала дипломатическим
корпусом.
   - Тетя Катя, Лаврик говорит, что ничего не надо, - тихим голосом  сказала
она.
   - Чего - не надо? - я  вопросительно  посмотрела  на  Лаврентия,  который
хмуро ковырял ботинком пол.
   - Ничего. Не надо никаких игрушек. Он хочет,  чтобы  вернулась  мама.  Он
никогда ничего не будет просить и плакать не будет. Он  даже  солдатиков  не
попросит. Он дал честное слово. Только пусть она вернется...
   - Она не вернется, Катька, - сказала я. Жестко, может быть, даже  излишне
жестко. Но я была сторонницей горькой правды. Даже для пятилетних детей.
   - Я знаю, - Катька подняла на меня полные слез глаза. - Она умерла...  Но
может быть, она все-таки приедет и заберет нас?
   - Вам плохо у меня? - положительно, я не знала, как разговаривать с ними.
   - Нет, - Катька испугалась. - Нет. Не плохо. Но мы хотим домой, к маме...
   ...Полночи,  прижимая  к  себе  спящих  детей,  я  горько  проплакала.  Я
ненавидела Жеку, которая оставила нас со Снегирем; я ненавидела себя, за то,
что никак не могла найти общий язык с детьми; я  ненавидела  даже  Катьку  с
Лаврухой - за то, что они так и не приняли меня до конца. Я боялась думать о
том, что будет с ними. Ответа из Германии, куда я послала запрос, не было, а
оставить их у себя... Нет, на такой подвиг я не была  способна.  Существовал
еще вариант детского дома, но отдать малышей туда я просто  не  могла.  Меня
посетила  строгая  дама  из  какого-то  попечительского  совета  при  отделе
народного образования, но, поговорив с ней один раз, я просто стала избегать
встреч. Пусть идет как идет, говорил в таких случаях  Лавруха,  будет  день,
будет и пища.
   ...В понедельник, забросив детей в детсад, я отправилась в Зеленогорск  к
старухе Ларисе Федоровне. Все эти дни я думала о Жеке.  Даже  когда  стирала
детские шмотки, даже когда торчала в пробках на Фонтанке. Ночи же  сделались
для меня настоящей пыткой. Не зря, совсем не зря  на  моем  горизонте  вновь
появился Марич с его железобетонной уверенностью в связи  убийства  и  кражи
картин из коллекции Гольтмана.
   Связь была. Но совсем не такая, какую предполагал Марич. Жека не виделась
с Быкадоровым, она понятия не имела о его темных делишках, даже от  нас  она
отдалилась, узнав, что мы воспользовались краденой картиной.
   И все же именно честная Жека, лучшая  из  нас  троих,  была  принесена  в
жертву.
   У меня не шел из головы наш  последний  телефонный  разговор  перед  моим
отлетом в Голландию. Она что-то хотела сказать  мне,  что-то  очень  важное.
Что-то, что касалось вечеринки на даче у Титова. Если бы Лавруха-младший  не
разбил телефон, если бы у меня было чуть больше терпения, если бы  чутье  не
отказало мне. Возможно, сейчас Жека была бы жива.
   А если бы я передала картину Маричу еще тогда, в июле?..
   Обрывки телефонного разговора крутились в моей голове, но не укладывались
в точную схему. Я пыталась вспомнить его дословно - ведь в нем  было  что-то
такое, что может указать мне направление. Но все  попытки  были  тщетными  -
приключение в Мертвом городе Остреа  не  прошло  даром:  предшествующие  ему
события залило волнами Северного моря. Но я знала одно: смерть  Жеки  как-то
связана с этим звонком. А возможно, и с другими,  о  которых  я  никогда  не
узнаю. Так или иначе, я снова возвращалась к картине.
   Именно поэтому мне нужно  собрать  максимум  сведений  о  последних  днях
Жекиной жизни, именно поэтому я еду сейчас в Зеленогорск.
   ...Ларфа встретила меня ворчанием.
   Я знала ее много лет -  ровно  столько,  сколько  Жека  снимала  дачу.  И
никогда не была с ней в дружеских отношениях:  с  Ларфой  вообще  невозможно
было находиться в каких-либо отношениях. Большинство ее сверстников отошло в
мир  иной,  но  продолжало  жить  в  фотографиях,  которые   она   ежедневно
перебирала, в письмах, которые она перечитывала, начиная с постскриптумов; в
старых фильмах, которые она  обожала.  Отношения  с  давно  умершими  людьми
занимали ее больше всего, она по-прежнему  продолжала  их  выстраивать,  она
продолжала спорить с покойными подругами и строить глазки покойным ухажерам.
Все остальное, кроме разве  что  газеты  "Аргументы  и  факты"  и  мемуарной
литературы, ее интересовало мало.
   В Зеленогорске я прикупила торт и последние номера "Аргументов...", чтобы
хоть чем-то задобрить старуху, и, проехав по новенькому шоссе еще с  десяток
километров, оказалась на бывшей Жекиной даче. Ларфа жила здесь круглый  год.
Иногда ее навещали племянники ("Сволочи, ничего им не оставлю, ничего! Так и
напишу в завещании: ни-че-го!"). Или старые подруги
   ("Отпишу Ниночке свою комнату на Петроградке,  отличная  комната.  Так  и
напишу в завещании: Ниночке - комнату!").
   Но большую часть года, за исключением летних месяцев, Ларфа  жила  совсем
одна, среди своих снимков, писем и старых  граммофонных  пластинок  Изабеллы
Юрьевой.
   Я толкнула покосившуюся калитку и медленно прошлась по почти  незаметной,
усыпанной листьями дорожке. Осень за городом не  была  такой  стремительной,
она не хотела сдаваться без боя. На пустой веранде, в трехлитровой банке  от
консервированных помидоров, стояли поздние  растрепанные  хризантемы,  остро
пахло прелью, а на перилах висел забытый Жекой шерстяной платок. Я  даже  на
секунду зажмурилась: мне показалось, что Жека выйдет сейчас из дома  и  тихо
улыбнется мне.
   Все в порядке, ты не должна распускаться, Екатерина Мстиславовна.
   Собрав в кулак остатки воли,  я  подошла  к  двери  и  громко  постучала:
старуха была глуховата.
   Вышедшая на стук Ларфа подозрительно осмотрела меня с  ног  до  головы  и
поджала губы.
   - Здравствуйте, Лариса Федоровна, - сказала  я  и  тотчас  же  прикрылась
мятным пряником под названием "Аргументы и факты". - Все  молодеете!  В  том
смысле, что выглядите просто отлично.
   - Не ври, Катерина, - надменно сказала Ларфа. - Ложь есть грех.
   - Что вы, Лариса Федоровна, вам больше семидесяти не дашь.
   Старуха посмотрела на меня с затаенной обидой.
   - А намедни медсестра заходила. Так сказала, что  я  на  шестьдесят  пять
выгляжу. Так-то. А ты говоришь - семьдесят.
   Я прикусила язык.
   - Ну, заходи, раз пришла, - снизошла наконец Ларфа  и  вырвала  газеты  у
меня из рук.
   - Я еще и торт прикупила.
   - Торт с собой заберешь. У меня диабет, давно пора знать, только о себе и
думаете. Одна уж додумалась, - это был явный намек на Жеку. - До ручки.
   В комнате тикали ветхозаветные ходики и так же пахло прелью.  Нет,  Ларфа
никогда не умрет,  вдруг  подумала  я,  она  просто  растворится  в  осенних
листьях, только и всего.
   На груди у старухи болтались очки на шнурке, а на  столе  лежала  толстая
книга с закладкой, вырезанной  из  коробки  с  овсяным  печеньем.  Двойняшки
обожают овсяное печенье, как я могла  забыть,  нужно  обязательно  прикупить
сегодня хотя бы килограмм.
   - Что читаем? - бодро спросила я. Ларфа приподняла книгу и  показала  мне
обложку: Генри Пикар. "Застольные разговоры Гитлера".
   - Серьезная книга.
   - Умный был человек, - Ларфа постучала  согнутым  пальцем  по  обложке  с
портретом  Гитлера.  -  Но...  просчитался.  Про-счи-тал-ся!..  Ты   садись,
Катерина. В ногах правды нет.
   Я присела на краешек стула и принялась терпеливо  ждать,  пока  Ларфа  не
проштудирует "Аргументы" от  корки  до  корки.  Выслушав  положенную  порцию
вздохов и возмущений по поводу развития политической ситуации, я  приступила
к аккуратным расспросам. Действовать  нужно  было  тактично  и  ненавязчиво,
чтобы не вспугнуть вздорную старуху.
   - Вот такое у нас несчастье, Лариса Федоровна... Жеки больше нет...
   - Меньше нужно  было  с  подметными  кавалерами  шляться,  -  безжалостно
отрезала Ларфа. - Говорила же ей, опомнись, Евгения, у тебя дети.  А  теперь
что? Детей наплодила - и в кусты. Померла, видите ли, а  государству  теперь
расхлебывай, ее детей на ноги ставь. Никакой ответственности у людей. Оттого
и бардак в стране.
   Господи, как могла Жека жить с ней столько лет? Не  из-за  пятидесяти  же
долларов в месяц, в самом деле. Мне захотелось  наорать  на  старуху,  но  я
сдержалась.
   - К вам кто-то приезжал? - спросила я.
   - Приезжали... Целая свора. Бродили здесь  полдня,  вынюхивали,  в  глаза
заглядывали, все про подругу твою покойную спрашивали, Катерина.
   - А вы?
   - А на мне где сядешь, там и слезешь. Знаю я этот контингент. У меня один
ухажер из органов был. Писарем в НКВД работал. Противный был человек. Помню,
пошли мы в ЦПКиО, на Елагин, я все хотела на лодке покататься. Так, думаешь,
он меня прокатил? Дудки! Помер перед самой войной, и НКВД  ему  не  помогло.
Так что у меня с этим контингентом строго. Да и не знаю я  ничего  про  твою
подругу толком. Пыталась ее понять, да не смогла. Вот  хотя  бы  вас  взять:
тебя, Евгению да этого вашего Снегиря... Не понимаю я этого. Не  по-ни-ма-ю!
Вертелся между вами, вертелся, как, прости господи, дерьмо в проруби, да так
никого и не выбрал. А вы тоже хороши - никакой женской гордости! Я бы такого
ухажера метлой бы вымела, а вы все его, дуры, привечали. Где дети-то теперь?
   - Со мной, - я старалась пропускать нравоучения старухи мимо ушей.
   - Ты, Катерина, не дури. Детей в детдом отдай, зачем тебе такая обуза? Ты
еще девка молодая, найдешь мужика, что будешь с детьми делать? Ребята  -  не
щенята, в кадке не утопишь. А потом, знаешь, неродное - оно и есть неродное.
Ты ему хоть в  задницу  дуй,  все  равно  развернется  и  наплюет  на  тебя.
Вырастишь, выкормишь, а на старости у разбитого корыта останешься. Мне  хоть
необидно. И пожила в свое удовольствие, и уколы бесплатные. На следующий год
комнату Ниночке отдам и съеду в богадельню к чертовой матери. А племянничкам
- ничего. Ни-че-го! Вот и возьми меня за рупь  двадцать!  Зубы  на  червонец
обломаешь.
   - А что, к Жеке правда кто-то приезжал?
   - И ты туда же! Эти мурыжили, теперь ты начинаешь. Приезжали,  приезжали.
Пару-тройку раз да приезжали, да все на дорогих автомобилях. Мы-то в роскоши
не жили,