из солидарности с Лаврухой я принялась ковырять  вилкой  в
винегрете.
   - Ну, выкладывай, что там у тебя стряслось?
   - Когда я поднялась наверх,  чтобы  переодеться,  кто-то  закрыл  меня  в
спальне. Я думала, что это сделал Леха... Решил подшутить.
   - Глупая шутка.
   - Не просто глупая, а абсолютно бессмысленная. Он не стал бы так  шутить.
Он просто вошел бы следом за мной и закрыл дверь.  Но  только  с  внутренней
стороны...
   - Семейный портрет в интерьере. Понятно, - Лавруха хмыкнул.
   - А что, если это был не Титов?
   - Тогда кому придет в голову следить за тобой, чтобы запереть в комнате?
   - Вот и я думаю - кому?
   Я замолчала и в упор посмотрела на Лавруху. Неприрученные догадки бродили
во мне, но не подпускали близко.
   - А что, если это связано со смертью Лехи?
   - Интересно, каким образом?
   - Ну, не знаю... Сегодня я целую ночь просидела картиной...
   Лавруха сосредоточенно возился с жестким куском бифштекса.
   - Н-да... Вот что я  скажу  тебе,  Кэт.  Лукас  Устрица,  это,  по-моему,
разновидность СПИДа.  И  передается  она  не  только  половым  путем,  но  и
воздушно-капельным.
   - Ты не дослушал, Снегирь. Мы сто раз говорили с тобой об этих смертях. И
я решила проверить.
   - Что проверить?
   - Как картина действует на людей.
   - И как же она действует?
   - В том-то и дело, что никак.
   - Ну-у... Это не противоречит твоей  теории  о  том,  что  доска  убивает
только хозяев.
   - Да, черт возьми. Я готова с этим согласиться. Вот только спальня в  эту
мистику никак не вписывается.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Дверь не только закрыли. Ее открыли. Потом. Через каких-нибудь полчаса.
Когда Леха был уже мертв. А если он был мертв, то уже никак не  мог  открыть
дверь, понимаешь. Значит, это сделал кто-то другой.
   - Масштабно мыслишь.
   - Кто-то другой был заинтересован в том, чтобы я выползла  наконец-то  из
спальни и отправилась искать Леху, чтобы нащелкать ему по носу. Чтобы  найти
его. Ты ведь помнишь, я его искала.
   - Очень темпераментно искала. Я помню.
   - Я не нашла его и вернулась к телохранителю. Он сидел  на  террасе.  Что
было дальше - ты знаешь.
   - Да, - Лавруха все еще не проявлял особого  интереса  к  моим  сумбурным
выкладкам.
   - Потом, когда мы нашли тело... Титовский телохранитель,  казах,  ты  его
видел... Так вот, казах был убежден, что Леха отправился в дом ко  мне.  Сам
Леха сказал ему об этом.
   - И что?
   - Я подумала... А что, если кто-то ему сказал, что я жду его... Но  не  в
спальне, а в кабинете... И он отправился в кабинет.
   У Лаврухи отвисла челюсть. Он едва не подавился куском  мяса  и  принялся
громко кашлять. Я похлопала Снегиря по спине.
   - Ну ты даешь! - отдышавшись, выговорил он. - Собакиных начиталась?
   -  Подожди...  Не  перебивай  меня,  -  какое-то  странное,   болезненное
вдохновение несло меня вперед. Еще одно маленькое  усилие  -  и  я  прорвусь
сквозь частокол тайны, я  выстрою  цельное  представление  о  происшедшем  я
наконец-то  сложу  части  страшной  мозаики.  -  Я  могла  быть   приманкой,
понимаешь? Леху нужно было заманить в кабинет, и его  заманили.  А  чтобы  я
случайно не выползла и не сломала начавшуюся игру, меня закрыли в спальне. А
потом выпустили.
   - Какую игру?
   - Я не знаю.... Картина может убить, но не может повернуть ключ в  замке.
Это сделал человек. Возможно, убийца...
   Лавруха жалостливо покачал головой и коснулся  моего  разгоряченного  лба
ладонью.
   - Какой убийца, ? Он умер естественной смертью. Обширный инфаркт.
   - А ты откуда знаешь об обширном инфаркте? Кажется, я не говорила тебе...
   - Тоже мне, секрет Полишинеля. Я мотался с Херри к старухе. Не мог  же  я
его бросить... Там все об этом говорят...
   Весь мой пыл куда-то  улетучился.  Инфаркт.  Ненасильственная  смерть.  И
никаких ран на теле, и никаких следов яда в организме. Я почти  ухватила  за
полу версию "умышленное убийство", но тут же выпустила ее. Картонные  кубики
разрушились, карточные домики оказались унесенными ветром....
   - Но ведь кто-то закрыл меня...
   - Да что ты носишься с этим, как курица с яйцом? Закрыли - открыли, какая
разница? Смерть это не объясняет. А ты вообще говорила об этом кому-нибудь?
   - Тебе первому.
   - Нужно было сказать. Тем, кто занимался этим делом.
   - Зачем? Они все и так смотрели на меня косо.
   - Тоже верно. Ладно, давай-ка не будем больше к этому  возвращаться.  Все
равно мы ничего не решим.
   - А что мы будем делать  с  картиной?  Мне  бы  не  хотелось,  чтобы  она
оставалась у меня...
   - Придумаем что-нибудь, Кэт...
   - Обещай мне, что придумаем.
   ...Конечно, ты придумаешь, мой единственный друг,  мой  верный  Савраска,
мой Конек-Горбунок, мой подельник и соратник.  Конечно  же,  ты  придумаешь,
Снегирь...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Нидерланды, Осень 1999 года

   Я летела в Амстердам.
   Не прошло и трех недель, как я рассталась с  Херри-боем,  и  вот  теперь,
через какой-нибудь  час,  он  будет  ждать  меня  в  зале  прилета  местного
аэропортишки с труднопроизносимым названием  "Schihol".  Херри-бой  позвонил
совершенно  неожиданно  и,  путая  старательный  русский   со   старательным
английским, заорал в трубку:
   - Я проявил фотографии, Катрин...
   - Поздравляю, - вежливо ответила я.
   - Это  часть  целрго...  "Всадники  Апокалипсиса"  -  это  левая  створка
триптиха, really ... И еще одно - триптих есть  часть
головоломки, есть послание Лукаса...  Вы  должны  это  видеть...  Вы  должны
прилететь...
   - Куда?
   - В Голландию... Вы поговорили о картине? Мы просто обязаны соединить их,
две части оf entire ...  -  Херри-бой  даже  задохнулся  от
волнения.
   Послание Лукаса Устрицы - это было что-то новенькое.
   - Вы можете прилететь? Я немедленно высылаю вам приглашение. У меня  есть
знакомые в консульстве, они знают, зачем прилетал я... Они оформят вам  визу
без задержек. Вы согласны прилететь сюда, Катрин? Когда вы увидите это... Вы
сделаете все, чтобы помочь картине вернуться. Катрин, я прошу вас...
   Голландия, почему бы и нет. Я никогда не была в  Голландии,  а  последние
два месяца окончательно вымотали  меня.  И  последней  жирной  точкой  стала
встреча с Агнессой Львовной Стуруа. Меньше всего мне хотелось увидеть ее еще
когда-нибудь, но картина была у меня - таинственные "Всадники Апокалипсиса",
лишенные статуса и гражданства.... Жаик  позвонил  мне  и  в  своей  обычной
топорной манере сообщил, что Агнесса Львовна ждет меня,  чтобы  уладить  все
формальности. Я ждала этого звонка, и все же он застал меня врасплох.  Любая
из линий поведения, которую я выберу, будет выглядеть циничной, я хорошо это
понимала.
   Мы встретились в кафе Дома журналиста на Невском - таково было  пожелание
старухи: она до сих пор пописывала обличительные статейки в  газеты  правого
толка. А до этого я целый час выбирала прикид для нашего совсем нерадостного
свидания. Единственное черное платье, которое у меня было  (открытые  плечи,
открытая спина, открытые ляжки) смотрелось бы  откровенным  надругательством
над горем старухи. Веселенький сарафан был чересчур легкомысленным. Перебрав
содержимое платяного шкафа, я остановилась на нейтральных брючатах из хлопка
и такой же нейтральной блузке - черная  и  белая  клетки,  под  стать  нашим
отношениям с Агнессой и ее покойным сыном.
   Я пришла на десять минут раньше  условленного  времени,  но  Агнесса  уже
сидела за столиком. Рядом с ней отирался казах.
   - Здравствуйте, Агнесса Львовна...  Ей  с  трудом  удалось  справиться  с
ненавистью, и все же она сдержалась.
   - Здравствуйте. Вы хотели поговорить со мной?
   - Да. Это касается картины.
   - Я передала вам картину. Чего же еще вы хотите от меня?
   - Вы не можете просто так передать ее мне. Алек... Ваш  сын  заплатил  за
нее очень большие деньги. Грубо  говоря,  эта  картина  совершенно  случайно
попала в частную коллекцию. Она является национальным достоянием. Я не  могу
принять ее.
   - А я не могу оставить ее у себя... Каждый день видеть вашу физиономию  и
знать, что мой мальчик умер возле нее...
   - Я понимаю ваши чувства, - осторожно сказала я.
   -  Вы?  -  она  засмеялась  сухим  безжизненным   смехом,   подозрительно
смахивающим на клекот птицы. - Как  вы  можете  понимать,  жалкая  продажная
девка, охотница до чужого добра!..
   - Чужого добра мне не нужно. И поэтому я хочу вернуть  картину.  Законной
владелице.
   - Картина останется у вас.
   Я не могла взять в толк ту блажь, которая посетила Агнессу. Почему ей так
необходимо, чтобы картина обязательно осталась у меня?
   - Если вы хотите избавиться от "Всадников"... Вы можете передать ее в дар
кому угодно. Эрмитажу, в конце концов. Или голландской стороне,  -  трепещи,
Херри-бой,  с  тебя  причитается  за  посреднические  услуги.  -   Голландцы
проявляют к ней большой интерес, они готовы выложить определенную  сумму  за
ее приобретение. Сюда даже приезжал специалист по творчеству художника...
   - Очкарик из твоей банды, -  неожиданно  выпалила  Агнесса.  -  Такой  же
беспринципный, как и ты... Явился ко мне, когда Алешу еще не похоронили...
   Херри-бой, Херри-бой, ты всегда бежишь впереди поезда!..
   Выплеснув ярость в  чашку  с  остатками  кофе,  Агнесса  Львовна  немного
успокоилась.
   - Что я должна сделать, чтобы эта картина навсегда исчезла из моей жизни?
И вы вместе с ней?
   - Вы настаиваете? - мне до смерти не хотелось воссоединяться с  картиной,
и я тянула время.
   - Настаиваю. Быть может, когда-нибудь она также  убьет  тебя,  как  убила
моего сына...
   Вот оно что! Попытка всучить мне "Всадников" вовсе  не  блажь,  а  тонкий
психологический расчет обезумевшей от  горя  женщины.  Рафинированная  месть
диссидентки.
   - Вы же материалистка, Агнесса Львовна... Вы должны понимать...
   - Алеша  никогда  не  жаловался  на  сердце.  Он  был  абсолютно  здоров.
Абсолютно. Я не верю в его  сердечный  приступ,  -  она  все  еще  не  могла
поверить в его смерть.
   - Даже не знаю, что вам сказать... Жаик осторожно сжал локоть старухи.
   - Все в порядке, милый, - Агнесса взяла себя в руки. - Какие  бумаги  мне
необходимо подписать?..
   ...Через час я вышла из  нотариальной  конторы  обладательницей  картины.
Перспектива оставить "Всадников" у себя мне вовсе не улыбалась, и  я  решила
избавиться от нее при первой  же  возможности.  Нужно  позвонить  Херри-бою,
снова  вызвать  его  сюда  и  начать  подготовку   документов   к   передаче
"Всадников". Это потребует определенных усилий с  подключением  всевозможных
комиссий по культурным и перемещенным ценностям. А если  они  не  увенчаются
успехом - что ж, остаются музеи. Даже Эрмитаж почтет за честь иметь в  своих
фондах Лукаса Устрицу...
   Но дозвониться до Херри-боя я так и не смогла. Он проявился сам и  теперь
вдохновенно сопел в трубку.
   - Вы прилетите в Голландию, Катрин?
   - Да. Только свяжитесь со своим консульством, чтобы мне быстрее  оформили
визу. По какой-нибудь линии культурного обмена.
   - Конечно. Вы поразитесь тому, что я обнаружил.
   - Вас тоже ждет сюрприз, Херри, - великодушно сказала я,  хватит  держать
устричного фанатика в неведении.
   - Это касается "Всадников", Катрин?
   - Возможно. - Никакой интриги, никакого флера,  я  даже  рассердилась  на
Херри-боя.
   - Жду вас в Амстердаме,  Катрин.  И  привет,  как  это  есть...  charming
 Лаврентию.
   ...Десять дней ушло на созвоны и формальности в консульстве. И вот теперь
я летела в Амстердам. Картина была помещена в один  из  банков  -  так  было
спокойнее для всех, и для меня, как для новой владелицы,  прежде  всего.  За
два часа до отлета мы с Лаврухой сидели на  кухне  и  глазели  на  крошечный
кусок парка за окном.  После  невыносимо  жаркого  лета  природа  как  будто
спохватилась: сентябрь выдался прохладным.
   - Счастливая. Едешь в Голландию, - вздохнул Лавруха.
   - Мог бы поехать со мной.
   - Не мог, ты же знаешь... У нас с Ванькой халтура. Реставрируем росписи в
музыкальной школе, бывшей гимназии.  Вроде  как  кисти  незабвенного  Рериха
Николая Константиновича.
   - Разве Рерих когда-нибудь делал росписи в гимназии?
   - Я же не сказал, что это конкретно Рерих... Сказал -  вроде  как...  Ну,
привет неистовому голландцу. Я там  тебе  пару  бутылок  "Балтики"  в  сумку
сунул. Передашь ему. И не вздумай в самолете высосать!
   - Ладно тебе...
   Уже перед самым выходом из квартиры  меня  остановил  телефонный  звонок.
Времени было в обрез, но я все же сняла трубку.
   - Катька, это я! Дома тебя не застать...
   Жека.
   Я почувствовала угрызения совести. За две недели мы так и не  удосужились
съездить к ней. Я не знала даже, в курсе ли она, что Алексей  Титов  умер  в
разгар вечеринки, на  которую  я  затащила  ее  почти  силком.  Голос  Жеки,
искаженный помехами, пропадал и  появлялся  снова:  видимо,  на  линии  были
неполадки.
   - Ты откуда? - спросила я.
   - Из дом.....егодня только вернулись...
   - А почему такая отвратительная слышимость?..  Алло,  ты  пропадаешь  все
время.
   - Лавруха-младший уронил телефон... Корпус развалился...
   Треск и шипение становились невыносимыми.
   - Я сейчас уезжаю, - проорала я. - В Голландию.
   - Зачем?
   - Приеду -  объясню,  сейчас  просто  времени  нет.  Ты  меня  на  пороге
поймала...
   - Мне нужно обязательно поговорить с тобой... - голос Жеки снова  пропал.
- ...ажио. Ты слышишь меня - это очень важно... я прочла в газетах...  от...
арень...
   - Что? Говори громче, ни черта не слышу...
   - Этот твой парень, он умер?
   Сейчас  начнется!  Жека   начнет   методично   выедать   мне   плешь   за
недоносительство.  Да  и  голос  у  нее  какой-то  взволнованный.  Наверняка
раскрыла газетку недельной давности и приняла  все  близко  к  сердцу.  Прав
Лавруха, Жеку, впечатлительную, как попугай-неразлучник, нужно оберегать  от
всего.
   - Почему ты не ...оявилась?....ичего мне не сказа...
   - Я опаздываю, Жека! - взмолилась я.
   - ...одожди... Мне ...ужно сказать  тебе  что-то  ...чень  ...ажное...  Я
...идела кое-что, там, на даче... Это ужасн...
   - Приеду, поговорим. Крепко це! И крестников тоже  крепко  це-це!  Приеду
через неделю, поговорим... Я бросила трубку.
   - Жека? - спросил Снегирь, переминающийся с ноги на ногу у дверей.
   - Она, родимая. Уже в Питере. А мы просто  скоты,  совсем  ее  забросили.
Смотайся к ней сегодня, Снегирь.
   - Как там она?
   - О смерти Титова узнала из газет. Бедные наши головы.
   - Причитает?
   - Она что-то хотела сказать мне,  что-то  по  поводу  той  вечеринки,  но
слышимость просто отвратительная. Твой наглый любимец раскурочил  аппарат...
И отвези им мой телефон, пусть пока у них будет.
   - Сегодня не смогу. Поеду завтра вечером. И давай поживее,  а  то  будешь
куковать вблизи Смоленского кладбища вместо дивных каналов Амстердама...
   ...Во дворе нас  ждал  новенький  "Фольксваген-Пассат"  Снегиря.  Картина
начала приносить свои первые плоды. Пусть бросит в меня камень тот, кому  не
нравятся иномарки...

***

   Херри-бой нисколько не изменился. Даже родина не пошла ему на пользу.  Та
же потертая джинсовая рубашка, в которой  он  проходил  весь  Питер,  те  же
джинсы, те же ботинки. Он крепко сжал мои руки, но  так  и  не  снизошел  до
дружеского поцелуя в щеку. А я  вдруг  подумала,  что  мне  бы  очень  этого
хотелось. В моей не такой уж богатой частной коллекции не было еще романа  с
иностранцем.
   - Рад видеть вас, Катрин. Вы не  представляете  себе,  что  вас  ждет,  -
Херри-бой все еще держал меня за руки. Интересно, каков он в  постели,  этот
аскет и исследователь творчества Лукаса ван Остреа.  И  забывает  ли  он  об
Устрице хотя бы на секунду?..
   - Я тоже рада видеть вас, Херри. У меня для вас есть новости.
   - У меня тоже.
   - Куда мы едем?
   - Ко мне, в Мертвый город Остреа. Это недалеко от Харлингена.
   - Что, прямо сейчас? А...
   Весь полет я изучала путеводитель по Нидерландам и  больше  всего  хотела
попасть в Амстердам.  В  путеводителе,  отпечатанном  на  хорошей  глянцевой
бумаге, он смотрелся великолепно.
   - Я бы хотела  посмотреть  Амстердам,  Херри.  Херри-бой  сморщился:  мои
туристические планы совсем не устраивали его.
   - В Амстердаме нет ничего интересного, -  кисло  улыбаясь,  произнес  он.
Надо же, какое вопиющее отсутствие патриотизма!
   - Прошу вас, Херри. Я так об этом мечтала... И  потом,  у  меня  для  вас
новости о "Всадниках", - мелкий шантаж тоже не помешает.
   - Новости?
   - Да. Но сначала Амстердам.
   Херри-бой клюнул на мою примитивную уловку.
   - Хорошо, - сказал он. - Four hours... Четырех часов хватит?  Учтите,  мы
должны успеть в Харлинген до темноты... Вы обязаны это увидеть, Катрин... Вы
забудете обо всем.
   Я с сожалением посмотрела на Херри-боя: как мало тебе нужно, чтобы забыть
обо всем!
   ...Мы загрузились в  огромный  подержанный  "Форд"  Херри-боя.  Выглядела
машина чудовищно, паршивая овца в стаде,  сплошь  состоящем  из  новехоньких
"Рено",  "Пежо",  "Фольксвагенов"  и  "Ситроенов".  Как   этот   престарелый
американец (побитый белый низ и такой же побитый  черный  верх)  оказался  в
самом центре Европы, я не понимала. На  то,  чтобы  раскочегарить  машину  и
сдвинуть ее с места, ушло добрых десять минут. Все это время "Форд"  оглашал
окрестности чудовищным воем, прострелами мотора и чиханием.
   - Далеко до города? - спросила я.
   - Нет. Минут двадцать - двадцать пять.
   - А вы полагаете, нас пустят туда... На таком м-м... автомобиле?
   Херри-бой посмотрел на меня укоризненно.
   ...Он  оказался  совсем  неплохим  водителем,  он  даже   позволил   себе
полихачить: мы шли с крейсерской для старика-"Форда" скоростью в  шестьдесят
километров. "Форд" содрогался  всеми  своими  металлическими  частями,  и  я
всерьез опасалась, что  до  Амстердама  мы  не  доберемся.  Нужно  побыстрее
рассказать Херри-бою о "Всадниках", чтобы хоть чем-то порадовать  его  перед
неизбежной смертью на автобане. В реликтовой  машине  не  было  даже  ремней
безопасности: должно быть, они просто истлели от времени.
   -  Мы  не  развалимся  по  дороге,  Херри?  -  поинтересовалась  я  после
пятнадцати минут сумасшедшей гонки.
   - Что вы, Катрин, - успокоил меня Херри. - Я езжу на нем  уже  пятнадцать
лет, и до сих пор ничего не случалось.
   - Тогда конелно... Говорят, в Амстердаме есть музей секса, -  сведения  о
музее я тоже почерпнула из путеводителя. - Это правда?
   Херри сбросил скорость с шестидесяти до сорока и укоризненно посмотрел на
меня.
   - Вас это интересует, Катрин?
   - Ну, как  вам  сказать,  -  под  его  девственно-негодующим  взглядом  я
почувствовала стыд за все  достижения  человечества  в  этой  области  -  от
"Камасутры" до непристойных картинок в вокзальных туалетах. - Любопытно было
бы взглянуть.
   Лучше бы я начала с чего-нибудь  романтического.  С  Круглой  лютеранской
церкви, например. Или со старого Еврейского квартала.
   - Я не люблю Амстердам. Не люблю приезжать сюда. Слишком много народа.
   - И Лукас ван Остреа тоже так думал?
   - Лукас ван Остреа никогда не работал в Амстердаме. В его время  это  был
самый обыкновенный, ничего не значащий городишко.
   Теперь все понятно, Херри-бой, можешь  не  продолжать.  Амстердам  в  его
нынешнем виде не  застал  Лукаса  Устрицу,  Амстердам  принадлежит  золотому
семнадцатому,  рембрандтовскому  веку.  А  Устрица   -   это   самый   конец
пятнадцатого...
   ...Херри-бой оказался дрянным экскурсоводом: он нехотя обвез меня  вокруг
площади Дам и остановился на углу Дамрак. Несколько минут я молча  созерцала
белеющий вдали памятник Свободы, который был обсижен молодняком, как мухами.
Молодняк сидел и лежал прямо на брусчатке: замечательная  западноевропейская
непосредственность.
   - Ну, валяйте, рассказывайте, Херри...
   - О том, что я обнаружил? - оживился Херри-бой.
   - Об Амстердаме.
   Как только он открыл рот, я поняла,