водку.
   - На сегодня хватит, - строго сказала я.
   - Бездушный ты человек, Кэт... Даже оторопь берет.
   - В каком... В каком она морге, Снегирь?
   - У меня там записано. В куртке бумажка лежит... Если не  хочешь,  я  сам
могу сбегать... Выпьем, помянем подругу нашу Жеку Соколенко...
   - Еще помянем. Кто ведет дело?
   - А... зачем тебе?
   - Ты совсем деградировал, Снегирь. Я же должна знать, что произошло.
   - Они из тебя всю душу вытрясут, Кэт. Меня полдня допрашивали...
   - Как они вообще тебя нашли?
   - У Жеки в плаще внутренний карман... А там мои счета лежали - за телефон
и за квартиру. Она как раз  у  меня  деньги  взяла...  Только  заплатить  не
успела.
   Это была старая история: после того как в позапрошлом  году  снегиревский
телефон отключили за хроническую неуплату,  законопослушная  Жека  взяла  на
себя обязанности по погашению Лаврухиных счетов. Сам он  этим  принципиально
не занимался, считая, что государство должно ему  гораздо  больше,  чем  он,
художник Снегирь, государству. И ходить в  сберкассы  было  для  него  сущей
пыткой.
   - Они меня полдня мурыжили: в каких отношениях находился  с  покойной,  -
Снегирь сглотнул. - Что делал в ночь убийства...
   - И что ты делал в ночь убийства?
   - И ты туда же... Ваньке крутой заказ привалил в Москве, так он по  этому
поводу так нахрюкался, что я всю ночь возле его койки дежурил. Еле выходил -
он бы боты завернул точно. Ты же знаешь, что такое окосевший трезвенник...
   - Ладно. Ты дрыхни. А я поеду за детьми. Нужно привезти их сюда. Когда мы
должны забрать... Забрать ее?
   - Завтра.  Они  сказали,  что  завтра.  Ты  ведь...  -  Снегирь  умоляюще
посмотрел на меня.
   Ну конечно, все это должна сделать я. Сам он не в состоянии справиться  с
грузом тяжких  проблем,  навалившихся  на  нас  со  смертью  Жеки.  Никакого
стержня.
   - Хорошо, я займусь этим.
   Я набрала номер Ваньки Бергмана. Он снял трубку сразу же, как будто сидел
возле телефона.
   - Это я, Иван.
   - Уже приехала? Видишь как... Выслушивать все еще и от Ваньки у  меня  не
было никакого желания.
   - Я все знаю. Как дети? Ванька тяжело вздохнул.
   - Раздавили три тюбика с белилами. А в общем, ничего. Я их покормил.
   - Лапшой?
   - Нет. Я им йогурт купил. Поели и спят... Ты забрать их хочешь?
   - Ладно, пусть спят. И пусть у тебя поживут, хотя бы денек. Завтра я буду
заниматься похоронами. А с утра заскочу, завезу продукты. Лавруха совершенно
деморализован, так что на него никакой надежды. Сам должен понимать.
   - Горе, а, Катерина, - со  старушечьими  интонациями  в  голосе  протянул
Ванька. - Пусть побудут, но только завтра. Послезавтра я в Москву уезжаю.
   Положив трубку, я взглянула на Снегиря: он лежал,  уткнувшись  головой  в
подушку.
   - Ты же не спишь, Снегирь...
   - Нет, - тихо сказал он.
   - И не такой пьяный, каким хочешь казаться.
   - Нет... - он сел и обхватил голову руками.  -  Не  такой.  Как  же  так,
Кэт?..
   - Возьми себя в руки. Это произошло, и уже ничего не изменишь.
   - Ты сука,  -  совершенно  искренне  сказал  Снегирь.  -  Ничем  тебя  не
прошибить... Кто же мог убить ее, Кэт? За что? За что, Кэт? Из-за  проклятых
денег, что ли?
   - Каких денег?
   - Один мой приятель ей отвез... Семьсот долларов. За батик... Сказал, что
продали.
   - Действительно продали? - я с сомнением посмотрела на Снегиря. Последнее
время  Жека  увлеклась   росписью   по   шелку.   Ее   батики   я   называла
интеллектуальными - уж слишком тонкими, слишком чувственными  они  были.  На
такие глубокие и настоящие вещи покупателей всегда находится немного...
   - Кой черт продали... Не  продали,  конечно.  А  у  нее  положение,  сама
понимаешь. Деньги просто так она взять отказывалась, ты же знаешь, как она к
этим деньгам относилась... Вот я  приятеля  и  послал  сказать,  что  клиент
платит сразу и еще сделает пару заказов. Знаешь, как она обрадовалась!
   - Ты сказал об этом?
   - Пришлось... Но я сказал, что просто одолжил, а то пришлось  бы  клиента
им показывать... Она ведь уже ничего не узнает.
   - А деньги?
   - Денег при ней не было. Так, мелочь какая-то...  А  дома  только  двести
баксов осталось.
   Если бы ты знал, Снегирь, как я сама хочу знать ответ, если бы ты  только
знал.  Бессмысленное  убийство,  совершенно  бессмысленное.  Из-за   пятисот
долларов. Она наверняка пошла в обменник, и кто-то уже там вычислил, что она
меняет  крупную  сумму.  Или  хочет  поменять.  Кто-то  высокий  и  довольно
симпатичный, поджарый брюнет, как раз в Жекином вкусе. Он мог  заговорить  с
ней и сразу ей понравиться.  Все  Жекины  мужики  нравились  ей  сразу...  А
потом... Я даже боялась думать о том, что было потом.  Кому  могла  помешать
кроткая безобидная Жека? Неужели  нельзя  было  просто  обмануть  ее,  взять
деньги - и все?.. Я вдруг  вспомнила  наш  разговор  двухмесячной  давности.
Тогда,  на  измученной  солнцем  зеленогорской  даче,  она  сказала  нам   с
Лаврухой... Что же она сказала? "Я чувствую, что эта  картина  принесет  нам
много бед". Ты как в воду глядела, бедная  Жека.  Самая  страшная  беда  уже
пришла. Стоило мне только уехать в Голландию...
   Голландия. Мертвый город Остреа. Херри-бой. И безумное  "Возьми!"  Лукаса
Устрицы.
   Я почти поверила в существование Зверя,  но  Апокалипсис  и  жатва  мира,
сонмы праведников и  грешников  оказались  ничем  по  сравнению  со  смертью
одного-единственного живого существа. Маленькой безбровой художницы Жеки...
   Зачем кому-то понадобилось убивать ее? И была ли ее смерть случайной?..

***

   Жеку похоронили на Ново-Волковском кладбище. Все эти  несколько  дней  до
похорон  прошли  как  в  бреду.  Я  моталась  по  конторам  и  собирала  все
необходимые бумажки. Я разговаривала  со  следователем,  уставшим  от  жизни
пожилым человеком, который ненавидел и Жеку, и это уголовное дело. С  самого
начала оно перешло в разряд "висяков". Никаких улик на  месте  преступления,
никаких свидетелей, никаких отпечатков, абсолютная бессмысленность убийства.
Лавруха сказал мне правду - кошелек Жеки так и остался лежать  в  ее  плаще.
Пять рублей мелочью. Жека никому  не  писала  писем,  круг  ее  общения  был
чрезвычайно узок: дети, соседка по даче, мы с Лаврухой и несколько клиентов,
интересующихся батиком.
   Похоже, Жека даже не сопротивлялась. Смертельным оказался лишь  последний
удар; нож так и остался торчать в ее груди - убийца не  смог  вытащить  его,
хотя и  пытался.  Самый  обыкновенный  кухонный  нож  из  псевдоитальянского
рыночного набора. Только у меня на кухне их  валялось  несколько  штук:  они
быстро  тупились  и  почти  не  поддавались  заточке...  Следователь   нудно
расспрашивал меня, были ли у потерпевшей  враги,  но  все  происшедшее  мало
походило  на  хладнокровное,  заранее  продуманное  убийство:   слишком   уж
беспорядочные, слишком яростные удары обрушились на хрупкое тело Жеки.
   Я  подтвердила,  что  Жека  всегда  платила  по  счетам  своего  приятеля
Лаврентия Снегиря. Именно поэтому  его  квитанции  оказались  во  внутреннем
кармане ее плаща.
   - Действовал явно не профессионал, - сообщил мне следователь.  -  Мы  вас
вызовем, если будет необходимость.
   ...Церемония прощания прошла скромно. Кроме  меня  и  Лаврухи,  было  еще
несколько однокурсников по академии - из тех, кто окончательно не спился. Из
тех, кто не уехал на Запад. Из  тех,  кто  так  и  не  преуспел  в  рыночном
разнообразии стилей. Всю панихиду я продержала двойняшек за капюшоны курток.
Маленькие Лавруха с Катькой так до конца и не поняли суть происходящего. Они
еще не знали, что существует смерть.  Они  отвлекались  на  ворон,  обсевших
ветки сухого тополя, на матово поблескивающие хоботы двух  фаготов  и  тихую
скрипку (Лавруха пригласил трех  своих  приятелей,  безработных  музыкантов,
чтобы проводить Жеку под звуки "Stabat mater" Перголези, - вещи, которую она
любила больше всего).
   Все внутри меня закаменело. Как сквозь пелену я видела лицо  Жеки,  почти
спокойное и безмерно  удивленное.  Странно,  что  при  жизни  я  никогда  не
замечала крохотную родинку у нее  на  щеке  и  такой  же  крохотный  шрам  у
подбородка.
   Это была первая потеря в моей жизни - и я оказалась к ней не готова.
   Сейчас крышку гроба заколотят, и я больше никогда  не  увижу  свою  Жеку.
Никогда. Я не буду пить с ней пиво на маленькой кухоньке  в  Купчине,  я  не
потащусь с  ней  в  "Кристалл-Палас"  на  бездарный  "Титаник"  с  бездарным
Леонардо ди Каприо. Я не буду иронически хмыкать, выслушивая  истории  о  ее
робких целомудренных влюбленностях... Я не буду... Никогда...
   Лавруха подтолкнул меня под локоть:
   - Иди, попрощайся, Кэт...
   Я поцеловала Жеку в холодный восковой лоб и с трудом отняла от него  свои
собственные губы - такие же холодные и налитые свинцом. Ты была права, Жека,
ты была права. Лето начиналось совсем иначе. Даже осень не предвещала ничего
дурного. Но  ты  предчувствовала,  Жека...  Прости  меня,  пожалуйста,  если
сможешь...
   - Прости меня, Жека.
   Лавруха поддержал меня, иначе я просто бы упала: прямо у гроба.
   - Прости меня, прости меня...
   - Успокойся, Кэт, ты ни в чем не виновата, -  Снегирь  с  трудом  оторвал
меня от Жеки.
   - Ты не знаешь, Снегирь... Нет, не так. Ты знаешь все... Это мы...
   - Не здесь, Кэт... Если хочешь, потом поговорим. Выпьем  и  поговорим,  -
кажется, мы с Лаврухой поменялись местами.
   Все эти два дня  он  был  совершенно  невменяем,  и  организация  похорон
полностью легла  на  меня.  Теперь,  когда  все  было  кончено,  силы  снова
вернулись к нему. Вот только меня эти силы оставили  окончательно.  Все-таки
мы слишком связаны с Лаврухой: в одном  месте  убыло  -  в  другом  прибыло.
Сообщающиеся сосуды.
   - Тетя Катя, тетя Катя! - Катька-маленькая дернула меня  за  рукав.  -  А
мама умерла, да?
   Я присела на корточки и крепко прижала к себе худенькое  тельце  девочки.
От Катьки-младшей остро пахло вымытыми волосами и ванильным  печеньем:  теми
запахами, которые всю жизнь преследовали Жеку и которые я так любила.
   - Мама не умерла. Мама ушла на небо... Ты же знаешь, Катюша...
   - Я знаю, бог всех забирает на небо.
   - Теперь мама будет смотреть  на  тебя  с  самого  красивого  облака.  Ты
найдешь самое красивое облако на небе, и там обязательно будет мама.  И  она
тебя увидит. Она все видит.
   - И сейчас?
   - И сейчас...
   - А почему у мамы глаза закрыты, тетя Катя?  Нельзя  видеть,  если  глаза
закрыты, я сама пробовала. Ничего не получилось...
   Я беспомощно смотрела на девочку. Я не умела разговаривать с детьми, дети
всегда заставали меня врасплох.
   - Тетя Катя, можно я скажу тебе что-то по секрету?
   - Конечно, девочка.
   Катька-младшая взяла меня за руку  липкой  от  конфет  ручонкой  (конфеты
сунул двойняшкам Лавруха) и отвела за ближайший склеп.
   - Что, моя хорошая? - спросила я.  Сердце  мое  разрывалось  от  любви  и
жалости.
   Катька наморщила такие же белесые, как у матери, брови и  очень  серьезно
спросила:
   - Тетя Катя... А если я  попрошу  у  бога,  чтобы  он  отпускал  маму  на
выходные... На субботу и воскресенье, когда мы не в саду... Он ведь  сделает
это? Он отпустит маму? Он ведь добрый, так все говорят... Не  надо  плакать,
тетя Катя...
   Подошедший сзади Лавруха-младший обхватил меня за шею и жарко зашептал на
ухо:
   - Я хочу в туалет, тетя Катя...
   - Вот что. Иди к дяде Лаврентию, и он  что-нибудь  предпримет  по  твоему
спасению.
   Лавруха-младший, косолапя  и  осторожно  ставя  ботинки  на  уже  опавшие
листья, побрел к  Снегирю.  А  я  поправила  Катьке  шарф,  вытерла  платком
запачканные конфетами пальцы и прямо за своей спиной услышала голос:
   - Здравствуйте, Катерина Мстиславовна!..
   Этот голос я узнала бы из тысячи - так сильно он  мне  надоел  за  период
нашего недолгого знакомства.
   Марич.
   Я резко обернулась. Конечно же, это  был  Кирилл  Алексеевич  собственной
персоной. Пижонское  пальто,  пижонское  кашне,  пижонские  ботинки.  Совсем
неплохо оплачивается работа в следственных органах, нужно признать.
   - Хоть сегодня могли бы оставить меня в покое, капитан, - бросила я.
   - Я понимаю ваши чувства,  -  он  сделал  примирительный  жест  рукой.  -
Соболезную...
   - Вы соболезнуете? Побойтесь бога, Кирилл Алексеевич...
   - Мне нужно поговорить с вами, Катерина Мстиславовна. Конечно, сейчас  не
время и не место, но все же...
   - Сейчас не время и не место, капитан.
   - Я не задержу вас надолго, - в его мягком голосе  легко  просматривалась
профессиональная жесткость, за подушечками скрывались когти,  того  и  гляди
нацепит на меня наручники.
   - Хорошо, - согласилась я.
   За  могилами  мелькнуло  бледное  лицо  Снегиря,   державшего   за   руку
Лавруху-младшего. Он со скорбным беспокойством  взирал  на  меня  и  Марича.
Перехватив мой взгляд, Лавруха прищурил глаза и вопросительно  выгнул  губы:
что там еще?
   - Подождите меня, капитан, - бросила я и вместе с Катькой  направилась  к
Снегирю.
   Снегирь сразу же устроил мне тихую сцену.
   - Что за черт, Кэт? Оставит он нас в покое или нет?  И  ты  тоже  хороша,
нашла время свидания назначать...
   - Успокойся. Всего пара слов. Подождите меня у центрального входа.  Я  не
задержусь.
   Сунув Катьку-младшую Снегирю, я снова  вернулась  к  капитану.  Лаврухины
музыканты уже зачехлили инструменты, друзья-художники, тихо переговариваясь,
потянулись к выходу, а эрмитажница Динка  Козлова  -  единственный  непьющий
человек  во  всей  компании  -  поправила  на  Жекиной  могиле   венок:   ее
неистребимая страсть к симметрии и архивному порядку сказалась и здесь.
   Вот и все, Жека.
   Свежий холмик земли и портрет, переснятый с паспортной фотографии, -  вот
и все, что осталось.
   Я вернулась к Маричу. Со скорбным видом он рассматривал соседние  могилы:
"Хлобыстан Игорь Вениаминович, 1932 - 1999", "Гришпун Эмма Карловна, 1947  -
1999",  "Казаков  Савелий  Петрович,  спи  спокойно,  дорогой  муж,  папа  и
дедушка..." Я искренне надеялась, что смерть всех этих людей не  была  такой
страшной, как смерть Жеки...
   - Я вас слушаю, капитан.
   - Еще раз... Примите искренние соболезнования. Что будет с ее детьми?
   - Еще не знаю. Вы хотели поговорить со мной?
   - Да, - Марич взял  меня  под  руку.  Со  стороны  это  выглядело  вполне
естественно: сломленная горем подруга и приятель подруги, поддерживающий ее.
Мы неплохо смотрелись вместе: рыжая и брюнет.
   Некоторое время мы молча шли по  пронизанной  последним  осенним  солнцем
аллее. Марич все так же прижимал к себе мой локоть.
   - Отпустите, - наконец оказала сопротивление я. - Отпустите,  капитан.  Я
никуда не собираюсь убегать.
   - Зачем вы так? - покачал головой Марич, но все же оставил мой  локоть  в
покое. - Я хотел узнать кое-какие подробности. О вашей подруге.
   - Зачем?
   - Видите ли... Я тоже косвенно причастен к этому делу.
   Я даже остановилась.
   - Надо же! Такое впечатление, что вы ведете все  уголовные  дела  в  этом
городе...
   - Ну что вы... Дело веду не я. Просто есть  некоторые  соображения.  Ведь
ваша подруга была  какое-то  время  женой  покойного  Быкадорова.  Та  часть
коллекции Гольтмана, которая похищена им, так  до  сих  пор  и  не  найдена.
Возможно, ваша подруга была как-то связана с Быкадоровым... Она художница, и
предметы из коллекции могли оказаться...
   - Нет, - грубо перебила  Марича  я.  -  Жека  последний  раз  виделась  с
Быкадоровым за несколько лет до его смерти. Она не могла быть причастна...
   - Но вы же не можете знать всего.
   - Я - ее близкая подруга. Самая близкая.
   - Есть вещи, которые скрывают даже  от  самых  близких  друзей,  Катерина
Мстиславовна. Можно прожить всю жизнь рядом с убийцей или вором и так  и  не
узнать этого...
   - О чем вы говорите, капитан? - я с ужасом посмотрела на него.
   - О том, что жизнь - очень  терпимая  штука.  Терпимая  ко  всему.  Такие
категории,  как  "абсолютное  добро"  или  "абсолютное  зло",  она  отметает
напрочь.
   - Нет. Жека - честнейший человек. Она бы никогда не воспользовалась...
   Если бы я могла рассказать тебе о сцене  на  даче,  капитан,  если  бы  я
только могла! Тогда Жека  отказалась  от,  по  сути,  краденых  денег,  хотя
нуждалась в них гораздо больше, чем мы с  Лаврухой.  Если  бы  ты  видел  ее
оскорбленные глаза, ты не позволил бы себе даже тень подозрения,  даже  тень
тени...
   - Ну хорошо,  хорошо.  Успокойтесь.  Просто  сейчас  прорабатываются  все
возможные версии. Эта показалась нам наиболее вероятной.
   - Наиболее вероятной?
   - Ну да. Просто потому, что все другие выглядят  сомнительно.  У  нее  не
было врагов, вы сами это подтвердили. Вы и ваш друг. И еще несколько  людей,
неплохо ее знавших.
   - Может быть... У нее  ведь  были  деньги.  Пятьсот  долларов.  Сумма  по
нынешним временам приличная... - я  выглядела  совсем  уж  глупо  со  своими
немощными предположениями. - Какая-нибудь сволочь...
   Марич покачал головой.
   - Я не думаю, что это ограбление.
   - Но ведь денег при ней не было... А накануне приятель Лавру...  Приятель
Снегиря отвез ей крупную сумму.
   - Да. Они это подтвердили. И ваш приятель, и приятель вашего приятеля.  И
денег при ней действительно не было. Но все равно, эта версия  в  расчет  не
берется.
   - Почему?
   - Дело в том, Катерина Мстиславовна, что ее убили не на стройке.
   - Не на стройке?
   - Да. Разве следователь не говорил вам?
   Я вспомнила  унылую  физиономию  следователя  и  его  формальный  допрос.
Впрочем,  я  не  представляла  для  этого  оперативного  дедугана   никакого
интереса: я не была близкой родственницей Жеки и в ночь ее убийства  была  в
Голландии. Это могли подтвердить все  визы,  все  билеты  Аэрофлота  и  весь
сводный оркестр российских и голландских таможенников.
   - Он не вдавался в подробности. Но я буду благодарна вам,  капитан,  если
вы расскажете мне об обстоятельствах ее смерти.
   - Хорошо, - его готовность рассказать содержала в  себе  двойное  дно,  я
понимала это: информация в обмен на информацию. - Ее привезли на стройку уже
после смерти. Смерть наступила около двенадцати ночи.
   Интересно, где это Жека шлялась около двенадцати,  ведь  дома  оставались
дети...
   - Но убита она была совсем в другом месте. Перед смертью труп закатали во
что-то. Очевидно, это был  ковер.  Именно  таким  образом  ее  доставили  на
стройку. На ее плаще сохранились частицы ворса. Это все улики,  которыми  мы
располагаем.
   - И никто ничего не видел?
   - Глухое место. Освещена только площадка перед  вагончиками,  там  ночует
сторож.
   - И он ничего не слышал?
   - Место, где ее нашли, находится с противоположной  стороны.  К  тому  же
сторож был мертвецки пьян. Опергруппу вызвали рабочие, пришедшие на смену. К
тому времени сторож еще не протрезвел. Понимаете, если  бы  ее  убили  из-за
денег, пусть даже из-за таких небольших, черт с ним, всякое  бывает...  Если
это была роковая случайность, страшное стечение  обстоятельств...  Тогда  ее
труп просто оставили бы  на  месте  преступления.  Вы  понимаете,  о  чем  я
говорю?
   - Смутно.
   - Это же просто, Катя, - он впервые назвал меня по имени. -  Представьте,
что вы случайный грабитель. Вы отнимаете деньги, жертва сопротивляется, и  в
пылу потасовки  вы  наносите  ей  несколько  ножевых  ударов.  Раз  уж  дело
повернулось совсем не так, как вы предполагали, раз  уж  у  вас  не  хватило
терпения и сил даже вытащить нож из тела, вы просто оставляете  это  тело  и
бежите куда глаза глядят. Но закатывать тело в ковер и  везти  его  куда-то,
каждую минуту  боясь  быть  остановленным  нашими  доблестными  инспекторами
ГИБДД? Пятьсот долларов не стоят того, вы согласны?
   - Да, - тихо сказала я. - Пятьсот долларов не стоят того.
   - Это мало похоже на простое ограбление... Вы согласны, Катя?
   - Да. Я согласна.
   Черт возьми, ну конечно же! Что за помутнение