набжена подробной  подписью
на голландском. Херри-бой был  самым  педантичным  из  всех  искусствоведов,
которых я знала. Я даже почувствовала легкий стыд, поскольку сама находилась
на другом конце спектра: жалкая папочка с материалами по  прерафаэлитам  уже
давно пылилась на антресолях.
   Херри-бой наконец-то справился с камином и вышел  за  перегородку,  чтобы
поставить чайник. Я продолжала блуждать глазами  по  комнате:  обывательский
каминный уголок несколько успокоил меня - кованые щипцы,  фаянсовые  тарелки
из Делфта, тяжелые серебряные  подсвечники,  -  случайная  туристочка  будет
довольна,  когда  зайдет  сюда  выпить   воды.   Но   туристочку   поджидает
разочарование  -  узкая,  почти  инквизиторская  койка   в   стенной   нише,
застеленная спальным мешком. Насчет девственности Херри-боя  можно  даже  не
беспокоиться. Ни одна уважающая себя женщина не расположится на этом подобии
кровати. Как он сам на ней умещается, интересно? И где располагаются  обычно
его гости -  все  эти  студенты  искусствоведческих  факультетов  и  матерые
гидротехники?
   - А где живут ваши гости, Херри? - крикнула я.
   - В самом городе. Это недалеко отсюда, три минуты ходьбы. Там есть  некое
подобие  маленькой  гостиницы.  Я  специально  готовлю  ее,  но  сейчас  нет
смысла... Вы будете жить здесь.
   Я с сомнением оглядела комнату: кроме тюремных нар, компьютерного  кресла
и небольшой резной скамеечки, в ней не было больше никаких посадочных мест.
   - Интересно, как вы себе это представляете, Херри?
   - Я лягу здесь, за перегородкой на топчане, - он снова появился в комнате
- теперь уже с чайником в руках. - Но, думаю, спать нам сегодня не придется.
   - Если честно, я просто валюсь с ног. Сегодня  был  длинный  день.  Очень
длинный. Давайте перенесем все на завтра.
   - Я хотел вам показать... Я проявил фотографии "Всадников  Апокалипсиса",
которые в  Петербурге.  Они,  конечно,  не  дают  полного  представления  об
оригинале, как вы понимаете. Но я сличил их с центральной частью триптиха.
   - И что? - мысль о том, что "Всадники" - это левая створка триптиха,  уже
успела навязнуть у меня на зубах.
   - Это одно произведение, Катрин... Одно целое.  Я  совместил  изображение
левой створки и центральной части, и на заднем плане проступило нечто.
   - "Нечто" - это что?
   -  Линии,  которые  до  этого  казались  произвольными,  складываются   в
определенную систему, в определенный рисунок, вы понимаете, о чем я  говорю,
Катрин?
   - Не совсем, - я отпила кофе из глиняной кружки и едва не  обварила  себе
язык: кофе оказался обжигающим. - Черт!..
   - Что случилось?
   - Предупреждать же надо, прежде чем кипяток совать! Так и языка  лишиться
можно...
   - Простите меня...
   - Ничего. Я слушаю вас, Херри.
   - Так вот. Линии складываются в определенную картину. Я  уже  назвал  это
посланием Лукаса Устрицы.  К  сожалению,  исследование  не  может  считаться
полноценным, потому что я не обладаю оригиналом, не  обладаю  самой  доской.
Фотография не может дать полного представления,  какие-то  малейшие  детали,
какие-то доли микрона всегда будут упущены. Сейчас я обрабатываю  данные  на
компьютере, но мне нужен оригинал, Катрин. Мне нужен оригинал!
   Херри-бой посмотрел на меня умоляюще. Так вот для  чего  ты  вызвал  меня
сюда: чтобы я прониклась важностью момента и постаралась раздобыть  картину,
раз уж ты сам потерпел фиаско на этом поприще!..
   - Вы даже представить себе не  можете,  как  это  важно  для  науки.  Для
дальнейшего изучения Лукаса... Ведь сохранилось только  четыре  его  работы,
хотя до нас доходят сведения о многих десятках, если не сотнях.
   - Да. Он был чрезвычайно плодовит. Я читала об этом  в  вашей  статье,  -
глаза у меня слипались, и даже крепчайший кофе  не  мог  повлиять  на  общее
движение организма в сторону здорового восьмичасового сна.
   - Только здесь, в Мертвом городе, за год он написал более десяти  картин.
Он закончил два триптиха...
   - Приятно слышать. Сейчас уже никто не работает с такой интенсивностью, -
я уже почти завалилась  на  койку,  когда  Херри-бой  принялся  бесцеремонно
трясти меня за плечо.
   - Прошу вас! Не нужно спать, Катрин! Вы должны увидеть это сами.
   - Не сейчас.
   - Неужели вам неинтересно? Вы находитесь на пороге величайшего  открытия,
и вам неинтересно? - он посмотрел на меня с ненавистью.
   - Господи, хоть бы вы занимались другим художником, Херри!  -  в  сердцах
бросила я. - Не таким, мать его, таинственным...
   - "Мать его" - это ваше русское оскорбление,  Катрин,  если  я  правильно
понял. - Херри-бой взвился с компьютерного стульчика, на  котором  сидел,  и
забегал по комнате.  -  Как  вы  можете...  Я  искупаю  вину  перед  Лукасом
Устрицей, я не могу заниматься ничем другим...
   Даже сон мой куда-то улетучился. Я в недоумении посмотрела на Херри.
   - Вину? Какую вину?
   - Видите ли, - он сразу успокоился и присел передо мной  на  пол.  -  Мои
предки родом отсюда, из этих мест. Они жили  здесь,  в  этом  городе,  когда
произошло наводнение.
   Я округлила  рот,  но  так  и  не  нашлась,  что  сказать:  сочувствовать
трагедии, которая произошла в пятнадцатом веке, по меньшей мере глупо.
   - Спасся только один человек. И лишь потому, что накануне уехал в Утрехт,
по делам. За день до того, как Лукас Устрица должен был выставить  в  церкви
Святой Агаты  свой  триптих  "Апокалипсис".  Этого  человека  звали  Хендрик
Артенсен, и я веду свой род от него.
   Хендрик Артенсен. Где-то я уже слышала это имя...
   - Хендрик Артенсен, - повторила я. - Он знаменит только тем,  что  спасся
во время наводнения?
   - Он знаменит тем, что всю свою жизнь  посвятил  уничтожению  картин  ван
Остреа. - Лицо Херри-боя стало скорбным. - Он был  одержим  этим.  Во  время
наводнения погибли его жена и еще неродившийся ребенок. Хендрик считал,  что
Лукас виновен в наводнении. И во всех остальных смертных грехах тоже.
   - Семя дьявола, - задумчиво сказала я.  -  Этот  ваш  предок  думал,  что
картины убивают.
   - Суеверие! Картина не может убить, как вы не понимаете?
   - Но он так думал, - упрямо повторила я.
   - После трагедии Хендрик Артенсен отправился в  Гент  и  сжег  мастерскую
Лукаса. Погибло несколько великолепных работ. В Ренте он женился второй раз,
но после рождения ребенка - это была девочка - снова  отправился  на  поиски
картин. Он не верил, что Лукас умер и оставил Голландию  в  покое.  Все  это
зафиксировано в хрониках, они хранятся в Роттердамском университете. У  меня
есть копии хроник. Я занялся Лукасом еще до того, как наткнулся на  них.  Вы
понимаете, что произошло со мной, когда я узнал, что между  моим  предком  и
Лукасом Устрицей существовали подобные отношения? Что они были врагами...  И
теперь я  пытаюсь  восстановить...  как  это  сказать  по-русски?  Chain  of
centuries... Разорванную цепочку столетий. Теперь вы понимаете меня? История
цивилизации без Лукаса ван Остреа никогда не будет полной.
   Надо же, какие мысли бродят в этой умной  голландской  голове!  Я  честно
попыталась проникнуться их пафосом, но так и не смогла этого сделать. Я была
всего лишь никчемным специалистом по  прерафаэлитам;  воровкой,  присвоившей
миллион долларов без учета подоходного  налога,  карманной  авантюристкой  и
любительницей дамских детективов.
   Кажется, и сам Херри-бой  понял  это.  Он  поднялся  с  пола  и  коснулся
пальцами моего почти уснувшего колена.
   - Хорошо, я не буду вас мучить, Катрин. Высыпайтесь, мы все переносим  на
завтра...
   Я даже не дослушала его: я свалилась на жесткую  кровать  и  заснула  как
убитая.  Никаких  сновидений,  никаких  шепотов,   никаких   теней,   только
ослепительная вспышка где-то внутри меня. От этой  вспышки  я  проснулась  и
даже не  сразу  сообразила,  где  нахожусь.  Херри-бой  стоял  против  меня,
ужасающе прекрасный, с тонким одеялом в руках. Он напряженно  вглядывался  в
мое лицо: похоть и нежность рвали Херри в клочья. Боже  мой,  какие  мрачные
желания таятся на самом дне человеческих душ!..
   Я наблюдала за Херри-боем  сквозь  полуприкрытые  веки,  я  даже  боялась
пошевелиться. Одно неосторожное движение  -  и  я  спровоцирую  его,  похоть
уложит нежность на обе лопатки и победительно вскинет руки.
   Херри сделал еще один шаг ко мне - и  снова  черты  его  лица  причудливо
изменились,  они  перестали  принадлежать   этому   веку,   этому   году   -
предпоследнему в колоде тысячелетия. Наверное, с  таким  же  вожделением,  с
каким Херри смотрит на меня, его предок Хенрик Артенсен поджигал  мастерскую
в Генте. Нужно прекратить это безумие, иначе он просто рухнет рядом со  мной
на кровать. И я не смогу отказать ему.
   - Что-то случилось, Херри? - прерывистым шепотом спросила я.
   - Ничего. Я просто принес вам одеяло, к утру похолодает.
   Он  понял,  что  разоблачен,  и  тотчас  же   нацепил   на   себя   маску
беспристрастного исследователя творчества Лукаса ван Остреа.
   - У бургомистра этого города была  дочь,  Катрин.  -  Херри  накрыл  меня
одеялом. - Об этом тоже повествуется в хрониках.  Она  умерла  незадолго  до
того, как море накрыло город. Это совсем другая история, никак не  связанная
с наводнением. Очень  печальная  история.  Дочь  бургомистра  любила  Лукаса
Устрицу - так было сказано в записках Артенсена.
   Зачем он рассказывает мне все это?
   - И что же было дальше?
   - Она утонула. Хенрик Артенсен утверждает, что Лукас сам подтолкнул ее  к
этому. И уже после смерти написал  ее  изображение.  Потом  это  изображение
украсило левую створку триптиха. Самое любопытное, что ее  звали  точно  так
же, как и вас, Катрин...
   Рыжая в мантии, Дева Мария с лицом не самой даровитой выпускницы Академии
художеств Кати Соловьевой - так вот почему  оно  показалось  мне  мертвым  в
мертвый час  предутренних  откровений!  Спокойная  улыбка  Херри-боя,  такая
ручная, такая одомашненная - еще вчера, в Амстердаме, - теперь пугала  меня.
Пугала до обморока. Зачем он рассказывает мне все это?
   - Зачем вы рассказываете мне все это, Херри?
   - Просто поражаюсь тому, как история  закольцовывает  разных  людей.  Как
вещи, предметы и имена  вдруг  приобретают  совершенно  иной  смысл...  Кому
понадобилось, чтобы потомок Артенсена  пытался  восстановить  то,  что  было
уничтожено его предком? Кому понадобилось, чтобы недостающую часть  триптиха
нашла девушка, похожая на  возлюбленную  его  создателя?  И  что  это  может
значить?  То,  что  мы  связаны  гораздо  более  прочными  нитями,  чем  нам
кажется?.. Вы верите в бога, Катрин?
   - Нет, - прошептала я.
   - Я тоже не верю в бога... - он улыбнулся, но не закончил  мысль:  "Я  не
верю в бога, но верю..." Интересно, во что он верит, если  с  такой  яростью
поклоняется "Семени дьявола"? Ведь это он был в кабинете Титова незадолго до
его смерти... Это он не проявил и крохи участия к судьбе несчастной Агнессы.
Это он самым фантастическим образом овладел русским, хотя по приезде не  мог
связать и двух слов. Невозможно узнать язык за две недели... Или он знал его
раньше? И что я делаю здесь, на этом острове, больше похожем на мышеловку?
   - Кажется, я напугал вас? Мистические совпадения всегда пугают, не  стоит
обращать на них внимание... - Херри-бой полностью овладел собой,  и  к  нему
вернулась его обычная застенчивая невозмутимость.
   Я перевела дух.
   - Нисколько не пугают. Я же трезвый человек,  у  вас  было  время,  чтобы
убедиться в этом. И спасибо за одеяло, Херри. Спокойной ночи.
   Он улыбнулся мне и  отправился  за  перегородку.  Остаток  ночи  я  чутко
прислушивалась к темноте: но ни звука, ни скрипа, ни легкого посапывания так
и не услышала.  Так  не  бывает,  говорила  я  себе,  -  Херри-бой  ушел  за
перегородку и как  будто  бы  растворился  в  воздухе  комнаты,  наполненной
запахом прогоревших дров.
   Раствориться в воздухе и ничем не выдать себя - какое ценное качество для
убийцы...
   ...Когда я открыла глаза, Херри-боя уже не было. Комната  была  наполнена
мягким сумеречным светом, идущим из окон: солнца  сегодня  не  предвиделось.
Жесткая узкая койка измотала мышцы до последней возможности: тело невыносимо
ныло. Еще одну ночь на ней я не переживу. Я потянулась и  тут  же  вспомнила
наш странный ночной разговор - а кто сказал тебе, что ты  вообще  переживешь
еще одну ночь? Я улыбнулась неожиданно прорезавшемуся во мне черному юмору и
решила отправиться на поиски Херри-боя.
   Но далеко уйти не удалось: на длинной, имитирующей стол полке заворочался
и подал голос компьютер. Ну вот,  Херри-бой,  и  тебя  посещает  электронная
почта. Я приняла  одно-единственное  сообщение,  а  потом,  не  удержавшись,
открыла его.
   "Absolutely effect without any traces.Congratulation.Bob".
   "Абсолютный эффект, и никаких  следов.  Поздравляю.  Боб",  -  машинально
перевела я.
   Очень милое послание, да еще из Соединенных Штатов. Уж  не  от  этого  ли
деятеля из береговой охраны? Я уселась на кресло и несколько раз повернулась
вокруг оси. Абсолютный эффект, и никаких следов, именно так я совсем недавно
подумала о чем-то. Теми же самыми словами. Нужно только вспомнить -  о  чем.
Рядом с компьютером стояла фотокарточка - единственная, на которой  не  было
увеличенной  живописной  детали.  Самый  обыкновенный  полароидный   снимок:
Херри-бой, не в меру  веселый,  с  точно  таким  же  веселым  парнем.  Очень
колоритная персона, ничего не скажешь: легкая примесь гавайской крови, нечто
среднее  между  Киану  Ривзом  и  Джейсоном  Скоттом  Ли,  -   голливудскими
полукровками, всегда сводившими меня с ума. Я перевернула фотографию: "Боб и
Херри. Сан-Диего. Октябрь 1998". Боб и Херри, Том и Джерри, Болек и Лелик  -
какое тебе дело до чужой жизни? Я поставила карточку на  место  и  принялась
перебирать книги на импровизированном столе. Хорошо, что Херри-бой отказался
от традиционного письменного стола, иначе я обязательно сунула бы нос в  его
ящики...
   Книги  не  разочаровали  меня:  они  как  могли  поддерживали   репутацию
Херри-боя - исследователя. Старинные манускрипты, датированные  чуть  ли  не
семнадцатым   веком,   масса   серьезных   журналов   по   живописи,    горы
отксерокопированных статей, несколько заказных писем - из Франции, Бельгии и
Нью-Йорка: солидно отпечатанные конверты,  ряды  марок,  размытые  штемпеля.
Херри, как и положено ученому, ведет обширную переписку,  а  тебе,  Катерина
Мстиславовна, должно быть стыдно за так и не сданный кандидатский минимум.
   Я размышляла в этом благостном ключе несколько минут, пока не  наткнулась
на странную книгу, лежащую под стопкой других. Не сама книга была  странной,
нет, - странным было ее присутствие здесь.
   "БУДУ".
   Порывшись в памяти, я извлекла  на  свет  божий  обрывки  моих  крошечных
знаний  о  вуду,  почерпнутых  в  основном  в  американских  фильмах  ужасов
категории "В". Гаитянский культ, который исповедуется и в Америке,  сплошная
черная магия и черви, лезущие из ноздрей. Интересно, что делает эта книга  в
келье Херри-боя? Я осторожно перевернула  титульный  лист.  Издано  в  Новом
Орлеане... Какое отношение имеет Херри-бой к Новому Орлеану? Или  кто-то  из
туристов оставил ее здесь? Или это тот самый Боб с фотографии?..
   - Доброе утро, Катрин!
   Я вздрогнула и едва не уронила книгу на пол. А потом осторожно сунула  ее
в стопку других книг. Не хватало еще, чтобы Херри подумал, что я роюсь в его
вещах, как какой-нибудь незадачливый агент спецслужбы.
   -  Доброе  утро,  Херри!  -  закончив  манипуляции  с  книгой,  я   резко
развернулась в кресле и нацепила на лицо самую широкую  улыбку,  на  которую
только была способна.
   - Как вы спали?
   - Великолепно...
   О ночной сцене я предпочла не вспоминать.
   Херри-бой подозрительно взглянул  на  меня,  и  при  свете  дня  я  вновь
почувствовала свое превосходство: ночь демонизировала Херри,  она  шла  ему,
как корове седло. Сейчас же он выглядел просто душкой.
   Я встала с кресла и прошлась по комнате.
   - Идемте, я покажу вам остров, - сказал он.
   - Может быть, сначала кофе? - из вежливости я опустила такие мелочи,  как
чистка зубов и обмывание бренного тела.
   - Да, конечно.
   Он снова скрылся за таинственной перегородкой.
   - Где я могу вымыться? - громко спросила я.
   - Простите, Катрин, я совсем не подумал об этом. Идемте, я провожу вас...
   Херри воткнул меня в  переносной  экологически  чистый  душ:  сферическая
кабинка с матовыми створками. Упругие струи забарабанили по моей макушке,  я
прикрыла глаза и даже фыркнула от удовольствия: последний раз я мылась еще в
Питере. Сейчас я смою перелет в Голландию, амстердамскую пыль, острый  запах
сыра в кабачке "Приют девственниц" и сегодняшнюю ночь, которая могла быть  и
поспокойнее. И сегодняшнее ложе, которое могло быть и  помягче.  "Абсолютный
эффект, и никаких следов", - промурлыкала я.
   "Абсолютный эффект, и никаких следов. Поздравляю. Боб".
   Вода вдруг стала ледяной - я вспомнила.
   Абсолютный эффект, и никаких следов - именно  так  я  подумала  о  смерти
Титова. Именно так  он  и  умер:  никаких  следов  насилия.  А  Херри-бой...
Херри-бой тоже находился там, но никто не застал его на месте преступления.
   Принятое мной сообщение вдруг приобрело совершенно иной - зловещий смысл.
И  мое  присутствие  здесь  показалось  совершенно  бессмысленным.  Зачем  я
прикатила в Голландию? Зачем Херри вызвал меня? Услужливая память тотчас  же
начала  выдавать  мне  малозначительные  и  невинные  подробности,   которые
сложились вдруг в совершенно фантастическую картину.
   Вчера вечером он утверждал, что открыл нечто связанное  с  триптихом.  Но
мое присутствие - его можно было объяснить лишь временным помутнением.  Моим
собственным. Я никогда не была специалистом по творчеству Лукаса ван Остреа,
единственная лекция на четвертом курсе не в счет...  И  все-таки  он  вызвал
меня сюда. Он сказал, что мне это будет интересно.
   Тогда, в Пулкове, перед самым его отлетом в Голландию, я  ляпнула  что-то
такое: что-то, что заинтересовало его... Я находилась в стадии  формирования
самых фантастических  версий  о  смерти  Титова.  И  тогда  я  рассуждала  о
злополучной двери в спальню, которая оказалась закрытой. Я сказала  тогда...
Возможно, меня заперли только потому, что  я  могла  увидеть  что-то...  Или
кого-то. А Херри-бой, не сводивший взгляда с  меня  и  Лаврухи,  переспросил
тогда:
   - О чем вы говорите, Катрин?
   Да, именно так. Тогда он совсем не понимал беглый русский. Или делал вид,
что не понимал?..
   За матовыми створками душа мелькнула тень. Я насторожилась: это мог  быть
только Херри-бой, никого другого на острове нет. Если верить  Херри-бою.  Но
можно ли верить Херри-бою?
   - Это вы, Херри? - трусливым сдавленным голосом спросила я.
   Никакого ответа.
   Тень покачивалась за створками и даже не собиралась уходить. Я  торопливо
завернула краны и ухватилась за них, чтобы  не  упасть:  мизансцена  в  душе
подозрительно смахивала на эпизод из хичкоковского "Психо".  Сейчас  створки
раздвинутся - крошечная никелированная щеколда не сможет меня защитить, -  и
тогда?
   Что - тогда?
   Я отогнала  панические  мысли,  как  стаю  шелудивых  собак,  присела  на
корточки и уставилась на щеколду. Но щеколда была восхитительно спокойна.  И
матовые створки - тоже. Наконец тень, поколебавшись,  ушла.  По  моим  голым
предплечьям побежали пупырышки, которые я ненавидела и которым отказывала  в
праве на существование. Наконец народные  волнения  на  коже  унялись,  и  я
осторожно отодвинула щеколду.
   Никого. Херри-бой, даже если он и отирался поблизости, уже ушел.
   Я выскочила из душа, наскоро растерлась полотенцем и влезла  в  джинсы  и
рубашку. И с гордо поднятой головой отправилась к Херри-бою.
   Он все еще  хлопотал  на  импровизированной  кухне,  поджаривая  тосты  и
наскоро смазывая их клубничным джемом.
   - Все в порядке? - улыбаясь, спросил он.
   - Да. Вода просто