засела у меня в мозгу.

***

   ...Я так и не дождалась телефонного  звонка  от  атташе  по  культуре  из
шведского консульства. Она забрела в "Валхаллу" случайно, только потому, что
решила зата-риться в ближайшем к галерее супермаркете;  в  супермаркете  был
технологический перерыв, до конца которого оставалось десять минут. Конца же
августовского пекла не предвиделось, и атташе  решила  скоротать  время  под
родной ее шведскому сердцу вывеской "Валхалла".
   "Валхалла" оказалась картинной галереей, а я - ее деморализованной  жарой
владелицей, единственным живым существом среди пустынных пейзажей Снегиря  и
керамических козлов его приятеля Адика Ованесова.  Скульптор-неудачник  Адик
снабжал нас стадами этих дивных животных в неограниченном количестве.
   - The weather is terrible ,  -  на
хорошем английском сказала мне атташе по культуре и попросила каталог.
   - It is very hot , - на плохом  английском  ответила
я, проклиная бедность, которая не допускала даже мысли о каталоге.
   Атташе улыбнулась мне, прошлась по двум зальчикам, едва не задела мощными
мифологическими бедрами одного из козлов и  приклеилась  к  картине  Снегиря
"Зимнее утро". Еще ни разу я не видела, чтобы  кто-то  так  пожирал  глазами
безыскусно написанный маслом снег.
   - What is the price of this ? - тяжело дыша и
вытирая салфеткой взопревшую холку, спросила меня атташе.
   Вот ты и попалась, Ингрид (или Хильда,  или  Бригитта,  или  Анна-Фрида),
жара сыграла с тобой злую шутку, сейчас главное не продешевить,  снег  стоит
дорого, фрекен, тем более таким непристойно жарким летом.
   Мы сошлись на пятистах долларах. И обменялись телефонами.
   Крутобедрая Ингрид (или Хильда, или Бригитта, или Анна-Фрида), растянув в
улыбке блеклые губы, сказала, что позвонит ровно  в  четыре  и  подъедет  за
картиной.
   "Нужно было заломить шестьсот", - меланхолично подумала я.
   ...Звонок раздался без семи четыре. Надо же, как припекло, нужно  выждать
три звонка и только потом снять трубку. Это прибавит солидности.  И  мне,  и
"Валхалле". А вечером можно будет прикупить на комиссионные помаду и лифчик,
поехать к Адику Ованесову с холодным  пивом  и  успеть  вернуться  домой  до
разведения мостов.
   Мосты - это святое.
   Если бы я знала тогда, какие странные и  страшные  события  последуют  за
этим звонком, я бы просто не сняла трубку. Ни на три звонка, ни на шесть, ни
на девять. Но я сняла ее, даже не  предполагая,  какой  опасности  подвергаю
себя и своих  близких.  Я  сняла  ее,  и  это  стало  моим  первым  ходом  в
смертельной игре, правила которой  я  узнала  лишь  в  самом  финале.  Когда
занавес раскрылся в последний раз и на поклон вышел убийца.
   - Слава богу, ты здесь, - услышала я на том  конце  провода  голос  Жеки.
Нет, это был не голос - лишь его слабое подобие, вылинявшая шкурка;  скелет,
деформированный ужасом. У меня подкосились ноги, и я вцепилась в край стола,
чтобы не упасть.
   - Что?! - заорала я в трубку, и мой позвоночник окатило холодной  волной.
- Что случилось? Что-то с детьми?! Жека, Жека...
   - Нет, - прошелестела Жека, и я почти физически ощутила, что она близка к
обмороку. - Дети еще в Зеленогорске, на даче. Я приехала одна...  Быкадоров.
Он здесь, в квартире.
   Три года я запрещала себе произносить его имя, оно никогда не всплывало в
наших  с  Жекой  разговорах,  когда  мы  простили  друг  друга.   Это   было
добровольное табу, печать на устах, запрещенные песенки.
   - Он здесь, - еще раз произнесла Жека. - Он здесь, и он мертв.
   - Ты с ума сошла...
   - Сойду, если ты сейчас не приедешь.
   - Звони в милицию. Я приеду, звони в милицию...
   - Если бы ты видела... Приезжай. Я никуда не буду  звонить,  пока  ты  не
приедешь.
   - Хорошо. Я беру машину. Буду у тебя через полчаса. Ты выдержишь?
   - Приезжай...
   Я      выскочила      из      "Валхаллы",      напрочь      забыв      об
Ингрид-Хильде-Бригитте-Анне-Фриде из шведского консульства и спустя двадцать
пять минут была возле Жекиного дома в Купчине. Она ждала меня на скамейке  у
подъезда, сжавшись в комок. Светлый Жекин сарафан вымок от пота, а лицо - от
слез. Она вцепилась в мою руку, больно оцарапав ладонь ногтями.
   - Пойдем, - сказала я.
   - Нет.... Подождем немного. Меня вырвет. Меня уже вырвало.
   - Хорошо. А теперь объясни, что произошло. Ты ведь должна была  вернуться
в пятницу, а сейчас только среда...
   - Ты хотела, чтобы я приехала  в  пятницу?..  Боже,  боже...  Я  сама  не
знаю... Проснулась сегодня в пять утра. Нет, не проснулась... Села в кровати
и поняла, что должна быть в Питере.
   - Предчувствие?
   - Нет... Нет... Я просто должна была приехать. Представляешь, если  бы  я
вернулась в пятницу с детьми, и они бы увидели весь этот ужас...
   - Ужас?
   - Идем, - сказала Жека, и боль в ладони от ее ногтей стала невыносимой. -
Он там. Идем, ты все увидишь сама.
   Когда мы вошли в подъезд,  решительность  сразу  же  покинула  Жеку.  Мне
пришлось волоком тащить ее по ступеням, она  то  и  дело  останавливалась  и
хваталась за перила. На третьем этаже ее снова вырвало.
   - Черт возьми, - я даже рассердилась - на нее.  -  Держи  себя  в  руках,
Жека.
   - Посмотрим, как ты будешь держать себя в руках, когда увидишь все это...
   В квартиру она так и не зашла, осталась сидеть  на  лестничной  площадке.
Устав сражаться с ее страхами, я толкнула  дверь  и  оказалась  в  прихожей,
знакомой до последней мелочи: ботинки Лаврухи-младшего под вешалкой,  куртка
Катьки-младшей на вешалке, Жекина дубленка, мой плащ, ватник Снегиря...
   Я сразу почувствовала запах. Нет, не запах разлагающегося тела,  а  запах
самого Быкадорова. Адскую смесь, в которой первую  скрипку  играл  кузнечик,
раздавленный в пальцах. Я пошла на запах, мимо гостиной и детской - в Жекину
спальню. Дверь была приоткрыта ровно настолько, насколько Жеке  хватило  сил
приоткрыть ее. С внутренней стороны она  была  забаррикадирована  трюмо,  на
котором Жека держала кремы от морщин, ватные шарики  для  снятия  макияжа  и
полуистлевшую коробочку "Коко Шанель".
   Я протиснулась в узкую щель и оказалась в спальне.
   Запах раздавленного кузнечика стал нестерпимым -  в  кресле  против  окна
сидел Быкадоров.
   Мертвый Быкадоров.
   Комната поплыла у меня  перед  глазами:  я  видела  его  черную  макушку,
схваченную первым хрупким ледком седины (что с тобой, Быкадоров, ты  изменил
себе, седина так не вяжется со святым Себастьяном), его опущенные плечи,  на
которых я столько раз бывала распята, как на кресте. Я все еще  не  решалась
взглянуть ему в лицо. Тело, вот что сбило меня с ног: оно не отпускало меня,
даже мертвое.
   Быкадоров был абсолютно голым. Ничего удивительного, если ты  собираешься
жить. Но для смерти можно было бы выбрать одежду попристойнее.  Я  коснулась
плеча Быкадорова: оно  было  холодным,  нет  -  прохладным.  Никаких  следов
насилия, даже постельные баталии  обходились  ему  дороже...  Это  успокоило
меня, и я наконец-то решилась.
   Его лицо, совсем незабытое, знакомое до  последней  поры  и  трещинки  на
губах, стало еще красивее. Нет, оно  стало  дьявольски  красивым.  Именно  -
дьявольски: в мертвых глазах поблескивал незнакомый мне потусторонний огонь.
Я пошла вслед за этим огнем, по направлению взгляда, и уткнулась  в  батарею
отопления... Нет, в то, что стояло у батареи.
   Небольшая доска, старая картина, полустертое изображение.
   Мое собственное изображение.
   Голый мертвый Быкадоров смотрел на меня.
   На секунду мне показалось, что  я  теряю  сознание.  Я  села  на  краешек
кровати: картина у батареи и тело Быкадорова раздирали меня на части.
   Нет, конечно же, это была не я - во всяком случае, сходство было не таким
пугающим, как могло показаться на первый взгляд. Только рыжие волосы и  овал
лица. И еще, пожалуй, глаза и чуть приподнятые кончики губ. Лоб был  слишком
высок, должно быть, подбрит, как у всех случайных  моделей  Лукаса  Кранаха.
Только одно я знала точно: этой вещи никогда не  было  в  нашей  жизни,  она
никогда не принадлежала нам - ни Жеки-ной  квартире,  ни  моей  галерее,  ни
мастерской Снегиря. Значит, ее принес Быкадоров. Принес, закрылся  с  ней  в
комнате, разделся догола и умер, глядя на нее.
   Я заставила себя встать с кровати и подойти к окну. И коснуться  картины.
Она оказалась прохладной - такой же прохладной, как и плечо Быкадорова.  Она
не принадлежала не только этой  квартире,  но  и  этому  веку,  я  сразу  же
определила это, недаром столько лет меня мурыжили в  Академии  художеств  со
всеми вытекающими отсюда последствиями.
   Как же она хороша, черт возьми! Даже несмотря на холод, идущий от нее.  Я
дотронулась до рыжих волос девушки и вскрикнула: мне показалась, что веки ее
задрожали. И только тогда мне в нос ударил запах уже начавшей гнить плоти. Я
в ужасе обернулась на тело Быкадорова. Еще минуту назад он  был  совершенен,
теперь же я увидела трупные пятна, взрывающие его  тело,  расползающиеся  по
нему, как тараканы.
   Оставаться в  спальне  было  невыносимо.  Я  выскочила  оттуда,  в  самый
последний момент прихватив доску и с маху закинув ее на стенку, под  коробку
от  радиотелефона  "Панасоник",  к  сломанным  роликам  Лаврухи-младшего:  с
подбритым лбом девушки я разберусь  потом.  Отдышавшись  и  волевым  усилием
подавив тошноту, я набрала номер милиции.
   Из всей нашей троицы я слыла самой практичной.

***

   Они не заставила себя долго ждать и приехали почти сразу.  Еще  до  того,
как я успела построить линию поведения и забрать с площадки Жеку.
   Первым в квартиру протиснулся относительно  молодой  человек  со  строгим
ежиком на голове и такой же строгой  вертикальной  морщиной  между  бровями.
Казалось, ему совершенно плевать на  жару:  твидовый  пиджак  был  абсолютно
стерилен и даже не морщил под мышками. Следственная бригада  занялась  телом
Быкадорова, а мы с твидовым пиджаком уединились на кухне.
   - Капитан Марич. Кирилл Алексеевич, - представился твидовый пиджак.
   - Соловьева. Екатерина Мстиславовна, - отчеканила я,  с  трудом  подавляя
желание рассказать строгому юноше всю свою биографию.
   - Вы обнаружили труп?
   - Нет. Труп обнаружила хозяйка.
   - А вы не хозяйка?
   - Я - подруга хозяйки.
   - А где она сама? - Марич приподнял брови.
   - На лестнице. Боюсь, она сейчас не в состоянии давать показания.
   Марич посмотрел на меня неодобрительно,  но  оставил  мое  замечание  без
комментариев.
   - Разберемся, - он щелкнул авторучкой. - Теперь  вы.  Вам  знаком  э-э...
пострадавший?
   - Да, - запираться было бессмысленно. - Его фамилия Быкадоров. Он  бывший
муж моей подруги.
   И твой бывший любовник, Катя Соловьева. Но  этого  не  стоит  заносить  в
протокол
   - Быкадоров. Странная фамилия....
   Действительно странная, почему я раньше никогда не думала об этом? Помесь
тореадора и быка, которые так и не смогли победить друг друга.
   - Значит, труп обнаружила хозяйка. Вы зашли вместе с ней?
   - Нет. Она позвонила мне, попросила приехать, сказала, что в  квартире...
- я сделала паузу, чтобы набрать воздуха, - что в квартире  мертвое  тело...
Тело ее бывшего мужа.
   И твоего бывшего любовника, Катя Соловьева. Тело, которое сводило тебя  с
ума, но этого не стоит заносить в протокол.
   - А почему она позвонила вам? Почему сразу не обратилась в органы?
   - Она была напугана, - я старательно подбирала слова, боясь предать Жеку:
ведь я уже предала ее один раз. - Представьте себе, вы входите в квартиру  и
обнаруживаете своего бывшего мужа мертвым... Очевидно,  у  нее  хватило  сил
только на один звонок, очевидно, ей хотелось, чтобы рядом с ней был  близкий
человек. Пока весь этот кошмар не закончится.
   - Она позвонила, вы приехали,  и...  -  Марич  принялся  грызть  колпачок
ручки, совсем по-детски: в пятом классе  я  тоже  грызла  ручку,  корпя  над
математикой.
   - ...и сразу же позвонила вам, - соврала я.
   - А в комнату вы не входили?
   - Заглянула, - если уж начала врать, то ври до конца, только  тогда  ложь
сложится во вдохновенную  правдивую  партитуру:  фаготы,  валторны,  арфа  и
большой барабан.
   - Значит, заглянули.
   - Поняла, что Жека... Евгения, моя подруга, говорит  правду,  и  сразу-же
позвонила. Вы очень оперативно приехали.
   Марич пропустил мою мелкую заискивающую лесть мимо ушей.
   - Я так понял, что вашей подруги не было несколько дней.
   - Она была с детьми  на  даче,  под  Зеленогорском.  У  нее  двое  детей.
Вернулась сегодня днем... И вот, пожалуйста.
   - Это дети э-э... потерпевшего? - Кирилл  Алексеевич  проявил  недюжинную
для капитанских звездочек смекалку.
   - Да. Но Быкадоров оставил их еще до рождения. Он много  лет  с  ними  не
живет.
   - Как же он попал в квартиру?
   Точно так же, как попал в квартиру ко мне, материализовался  из  воздуха,
вот и все. Для тела Быкадорова не было преград,  будь  то  стена  панельного
дома или кожа влюбленной женщины.
   - Должно быть, у него был ключ,  -  будет  лучше,  если  я  оставлю  свое
скорбное знание при себе. - Сохранился с прошлых времен.
   - У кого еще был ключ от квартиры?
   Только у меня и у Лаврухи Снегиря, крестных папы и мамы двойняшек. Теперь
крестная мама сидела перед  капитаном  Маричем,  а  крестный  папа  вот  уже
полтора месяца гнил в Псковской области,  на  реставрации  какого-то  храма.
Почетная ссылка, если учесть, что  до  Псковской  области  Лавруха  объездил
пол-Европы и три  месяца  прокантовался  в  Мексике,  изучая  монументальное
наследие Сикейроса .
Сикейроса он терпеть не, мог, но души не чаял в  Латинской  Америке.  Именно
оттуда  он   привез   все   свои   баночки   и   патологическую   любовь   к
латиноамериканцам.
   - Ключ был у меня, - сказала я, умолчав о Лаврухе: не стоит впутывать его
в эти неприятности. - Он и сейчас у меня.
   - Ну да. Вы ведь близкая подруга... Дверь  на  кухню  приоткрылась,  и  в
проеме дверей показалась лохматая голова.
   - Ты сильно удивишься, Кира, но, кажется, это тот самый  парень,  который
наследил у Гольтмана в Павловске. За ним еще пара  дел.  На  него  уже  была
ориентировка.
   - Скоро закончите? - ни один мускул не дрогнул на лице Марича.
   - Не можем найти его одежду. Не голым же он сюда ввалился, в самом  деле,
- пророкотала голова и исчезла.
   - Н-да... - Кирилл Алексеевич откинулся  на  спинку  стула  и  пристально
посмотрел на меня. - Слышали? Не такой уж он безобидный,  бывший  муж  вашей
подруги. Вы кем работаете, Катерина Мстиславовна, что-то я запамятовал....
   - Запамятовали спросить,  -  огрызнулась  я.  -  У  меня  арт-галерея  на
Васильевском.
   - Так-так, картинная галерея, - ручка  Марича  зацарапала  по  бумаге.  -
Очень интересно. Фамилия Гольтман вам о чем-нибудь говорит?
   Единственный Гольтман, которого я знала, золотушный Ося из  параллельного
класса, счастливый обладатель коллекции марок по экстремальным видам спорта,
уже много лет жил в Хайфе.
   - Нет. Фамилия Гольтман ни о чем мне не говорит.
   - Странно. Вы занимаетесь картинами,  у  вас  галерея,  и  вы  слыхом  не
слыхивали об Аркадии Аркадьевиче Гольтмане...
   Черт возьми, ну конечно же, полгода назад, трясясь в метро, я подсмотрела
это имя в газете у  соседа  по  вагону,  мрачно  читавшего  газету.  Аркадий
Аркадьевич Гольтман был заключен в черную траурную рамку. Друзья  и  близкие
скорбят о безвременной кончине... Крупный коллекционер... Камеи, миниатюры и
коллекция живописи барокко...
   - Подождите... Это коллекционер, да? Живопись барокко.
   - Вот видите, - Марич почти влюбленно посмотрел на меня.  -  А  говорите,
что не знаете.
   - Но ведь он умер что-то около полугода назад. Я читала некролог.
   -  Он-то  умер,  а  наследники  живы-здоровы.  Вернее,  наследник.  Иосиф
Семенович, племянник покойного. Его обокрали неделю назад.  Судя  по  всему,
бывший муж вашей подруги принял в краже самое непосредственное участие.
   - Я должна воздеть руки к небу? - нагло спросила я, злясь на себя, а  еще
больше - на Быкадорова. Ну конечно же, мой  святой  Себастьян  был  фартовым
вором, разве что слепой не заметил бы этого. Только фартовый вор  мог  легко
проникать в чужие квартиры,  взламывать  чужие  сны  и  без  всяких  отмычек
отпирать сердца влюбленных женщин... А кража магнитолы много лет назад  была
лишь детской шалостью. Потом Быкадоров подрос и решил заняться чем-то  более
серьезным и респектабельным.
   - Совсем необязательно. Мне бы хотелось посетить вашу картинную  галерею.
Где, говорите, она находится?
   - Васильевский остров, угол Среднего и Шестнадцатой линии. Я бываю там  с
десяти до пяти, кроме суббот  и  воскресений.  Милости  прошу.  Может  быть,
выберете что-нибудь для жены. Или тещи. Если,  конечно,  вы  не  стеснены  в
средствах.
   - Увы, - интимно осклабился Марич. - Боюсь, что карман не позволит.  Наше
единственное богатство - это наши головы.
   - Не переживайте, капитан. Бедность не порок.
   Марич не нравился мне все  больше  и  больше,  я  видела  этого  человека
насквозь. Я читала его мысли. Еще бы, похититель  произведений  искусс!ва  и
владелица  картинной  галереи,  ночной  воришка  и   дневная   сбытчи-ца   -
премиленькая связка альпинистов, след в след, полное взаимопонимание. Он уже
выстроил схему, которой будет придерживаться, это было видно по его глазам и
в морщинке между бровями.
   - А вы занятная девушка, - промурлыкал Кирилл Алексеевич.
   - Это вы тоже внесете в протокол?
   - Воздержусь. Распишитесь, пожалуйста, - он подсунул мне листок, и я,  не
глядя, подписала его. - Если вы нам понадобитесь, мы вас вызовем.
   Марич легко поднялся со стула, прошелся по кухне и выглянул в коридор.
   - Пригласите хозяйку, - властно приказал он отирающемуся у входной  двери
участковому. - Она на лестнице.
   - Может быть, не стоит? - я попыталась остановить капитана.
   - Что стоит, а что нет, решаю я.
   Решаешь ты, черт бы тебя побрал.
   Я вышла из кухни со стаканом воды и отправилась на лестницу,  где,  всеми
забытая, все еще  сидела  Жека.  Отстранив  неповоротливого  участкового,  я
склонилась над ней.
   - Ну, ты как?
   - Могло быть и лучше, - зубы Жеки застучали о край стакана. - Забери меня
отсюда... Я не могу...
   - Конечно. Вы пока поживете  у  меня.  Ты  и  Лавруха  с  Катькой,  когда
вернутся. Сегодня же позвоним Снегирю.... Сейчас  с  тобой  побеседует  один
хмырь, и мы поедем домой...
   Отдав Жеку на  растерзание  Маричу,  я  осталась  в  коридоре.  И  спустя
несколько минут из коротких  реплик  оперативников  воссоздала  относительно
цельную картину происшедшего.
   Быкадоров умер предположительно около полутора суток назад (более  точное
время  установит  вскрытие),  предположительно  от  инфаркта  (более  точную
причину установит вскрытие). Никаких следов насильственной  смерти.  Никаких
следов одежды. Ситуация достаточно ясна, дело можно сдавать в архив.
   Но никто не знал больше, чем знала я.
   Картина, лежащая под  коробкой  от  радиотелефона,  рядом  со  сломанными
роликами Лаврухи-младшего. Рыжеволосая девушка, так пугающе похожая на меня.
   Я еще могла сказать о картине капитану Маричу, но так и не сделала этого.
   Потом я часто спрашивала себя - почему же я не сделала этого?  Только  ли
потому, что капитан сразу же заподозрил в сообщничестве владелицу  картинной
галереи? Или я просто  захотела  еще  раз  взглянуть  в  подрагивающие  веки
девушки?..
   Как бы то ни было, я промолчала, я передвинула фигуру  и  сделала  второй
ход...

***

   Через четыре часа мы уже были на Васильевском. Капитан  Марич,  вислоусый
участковый у порога квартиры и свора оперативников - весь  раскаленный  ужас
раскаленного июльского дня был позади. Быкадорова отвезли в морг, млеющие от
неожиданной причастности к смерти понятые разошлись по домам,  а  в  большой
холщовой сумке, между Жекиной  ночной  рубашкой  и  пижамкой  Катьки-младшей
лежала картина. Я сама собирала баулы, совала в них вещи,