н, белоснежная рубашка из дорогого шелка и туфли из
мягкой кожи с золотыми пряжками. На одном из пальцев поблескивало кольцо с
крупным изумрудом, а другой палец украшал массивный серебряный перстень  с
изображением секиры и дракона.  Рядом  на  столе  стоял  высокий  бокал  с
холодным вином. Из усилителей, скрытых портьерами, лилась  нежная  мелодия
Дебюсси.
   О'Лири подавил зевок и  отложил  в  сторону  книгу,  которую  рассеянно
листал. Это был толстый, обтянутый кожей том по искусству  внушения  -  со
множеством гравюр, но, увы, без конкретных рекомендаций. Вот уже три  года
- с тех самых пор, как Центральная сняла досадное вероятностное напряжение
в континуумах, перенеся его  сюда  из  Колби  Конерз,  -  он  без  видимых
результатов пытался восстановить  свою  утраченную  способность  управлять
физическими  энергиями.  Об  этом  писал  профессор  доктор   Ганс   Йозеф
Шиммеркопф в своем основательном труде по  практике  месмеризма.  "Вот  уж
действительно стоящая книга!" - подумал Лафайет.  К  сожалению,  он  успел
прочитать только начало первой главы. Какая жалость, что  ему  не  удалось
захватить ее с собой в Артезию! Но под  конец  события  стали  развиваться
слишком  стремительно  -  ему  пришлось  выбирать:  либо  пансион   миссис
Макглинт, либо жизнь с Дафной во дворце. Разве можно было колебаться?
   "Чудесное было время", - размышлял Лафайет. Все эти годы в Колби Конерз
он чувствовал, что не создан для того, чтобы быть  простым  чертежником  и
получать гроши, питаясь сардинами. Жизнь проходила в мечтах. И вот однажды
ему в руки случайно попала старинная книга профессора Шиммеркопфа.
   Стиль  был  несколько  архаичен,  но  основную  мысль  он  понял:  если
сосредоточиться, то мечты могут превратиться в реальность, или, по крайней
мере, возникнет иллюзия того, что они превратились в реальность. Ну что ж,
если посредством самовнушения можно превратить  убогую  комнату  в  покои,
украшенные шелковыми узорчатыми портьерами и наполненные ночными ароматами
и отдаленной музыкой, то почему бы не попробовать?
   Лафайет попробовал - и его попытка  увенчалась  поразительным  успехом.
Только он представил живописную старинную улочку  в  живописном  старинном
городке, как - раз: он тут же там и  оказался.  Окружающие  его  предметы,
звуки и запахи делали иллюзию вполне реальной. Он знал, что это всего лишь
самовнушение, но от этого мираж не утрачивал своего очарования.  Когда  же
события приняли нежелательный оборот,  он  сделал  еще  одно  удивительное
открытие: если это и был мираж, то он не мог вернуться из него к  реальной
действительности. Артезия оказалась настоящей, такой же настоящей,  как  и
Колби Конерз. Более того, некоторые утверждали, что Колби  Конерз  -  сон,
приснившийся ему, а по-настоящему существует только Артезия.
   Конечно, потребовалось время, чтобы понять, что именно Артезия была его
духовной родиной. Какое-то время Лафайету казалось, что он вот-вот ответит
на извечный вопрос о том,  проснется  ли  когда-нибудь  человек,  которому
приснилось, что он упал со скалы. Впрочем, со скалы он не  падал,  зато  у
него была реальная возможность умереть практически  любым  иным  способом.
Сначала его вызвал на дуэль граф  Алан,  и  только  ночной  горшок,  метко
брошенный Дафной из окна дворца в психологически верный момент,  спас  его
от верной смерти. Затем король Горубл потребовал, чтобы он  отправился  на
охоту на дракона, обещая взамен сохранить ему жизнь. После  этого,  удачно
избежав всевозможных опасностей, он убил Лода, двуглавого великана.  Позже
Лафайет узнал, что и Лод, и его прирученный алозавр -  дракон,  наводивший
ужас на всю страну, - были  перенесены  в  Артезию  с  другой  планеты  по
приказу лжекороля Горубла.
   В душе Лафайет признавал, что его заслуги во  всем  этом  мало.  Только
благодаря  счастливому  стечению  обстоятельств  ему  удалось  разоблачить
узурпатора, убившего законного короля и похитившего наследника.  Лжекороль
Горубл перенес ребенка в другой континуум на корабле  "Травелер",  который
он незаконно прихватил из Центральной,  где  прежде  выполнял  обязанности
агента и обладал большими  полномочиями  в  межпространственных  вопросах.
Лишь в самый последний момент Лафайет  сумел  спасти  принцессу  Адоранну.
Горубл решил избавиться от нее, пытаясь  сохранить  за  собой  королевский
трон. Лишь по чистой случайности, полагая, что рана его смертельна, Горубл
признался, что Лафайет О'Лири и есть законный король Артезии.
   Возникла весьма неловкая ситуация, из которой сам же Горубл нашел выход
- упав в "Травелер", он мгновенно исчез из их жизни. После  этого  Лафайет
отрекся от престола в  пользу  принцессы  Адоранны  и  счастливо  зажил  с
очаровательной и преданной Дафной.
   Лафайет вздохнул и, поднявшись на ноги,  посмотрел  в  окно.  Внизу,  в
дворцовых садах, гости пили чай. Видимо, чаепитие подходило к  концу,  так
как вот уже несколько минут Лафайет не слышал  ни  разговоров,  ни  смеха.
Дорожки и лужайки почти опустели. Последние гости шли к воротам;  одинокий
дворецкий спешил к кухне с подносом  чашек,  тарелок  и  смятых  салфеток.
Служанка в короткой юбке, открывавшей стройные  ножки,  сметала  крошки  с
мраморного столика у фонтана. Вид ее  кокетливого  платья  вызвал  в  душе
Лафайета грустные воспоминания. Если сощуриться, то можно представить, что
это Дафна - такая, какой он впервые увидел  ее.  "Все  было  тогда  как-то
веселее  и  проще",  -  печально  подумал  он.  Конечно,  были   некоторые
сложности: старый король Горубл был настроен отрубить ему голову, да  и  у
великана Лода были примерно такие же  намерения.  Кроме  того,  надо  было
победить дракона, а о сложных отношениях с графом Аланом и Рыжим  Быком  и
говорить не приходится.
   Но теперь Лод и его  страшный  дракон  были  мертвы.  Что  же  касается
игуанодона, ручного дракона Лафайета, то  он  был  жив  и  прекрасно  себя
чувствовал в заброшенном пороховом складе поблизости, где ежедневно съедал
двенадцать охапок свежего сена. Алан женился на  Адоранне  и  стал  вполне
любезен, так как повода к ревности  больше  не  было.  Рыжий  Бык  написал
воспоминания  и  обзавелся  маленькой  уютной  гостиницей  под   названием
"Одноглазый", которая находилась на окраине столицы. Ну, а о Горубле никто
ничего не знал - слишком уж поспешно покинул он данное измерение на  своем
"Травелере". Дафна была по-прежнему мила  и  очаровательна,  но  он  редко
видел ее. Титул графини не слишком вскружил ей голову,  просто  теперь  ее
жизнь, казалось, состояла из сплошных развлечений. Не то чтобы  ему  вновь
хотелось оказаться в положении преследуемого беглеца или чтобы Дафна стала
горничной, любящей его бескорыстной любовью, но...
   Жизнь как будто остановилась: одно запланированное увеселение сменялось
другим. Взять хотя бы намеченный на сегодня обед! А как прекрасно было  бы
очутиться вдвоем с Дафной вдали от  всего  света,  в  каком-нибудь  уютном
ресторанчике, где из проигрывателя льется тихая музыка...
   Он очнулся от задумчивости. В Артезии  не  было  ни  ресторанчиков,  ни
неона, ни проигрывателей. Зато  здесь  есть  маленькие  уютные  таверны  с
закопченными балками и пивными бочонками, перетянутыми медными обручами. В
них парень с девушкой могут пообедать олениной при свете сальных свечей. И
он с Дафной мог  бы  пойти  в  такую  таверну.  Им  вовсе  не  обязательно
участвовать в еще одном блестящем празднике.
   Лафайет быстро направился к двери и, пройдя в соседнюю комнату,  открыл
дверцу шкафа, в котором висело множество великолепных туалетов. Он  достал
лиловый камзол с серебряными пуговицами. В  такую  погоду  можно  было  бы
обойтись и без камзола, но по протоколу он не мог появиться перед  гостями
в рубашке. Это вызвало  бы  недоуменные  взгляды  и  расстроило  Дафну,  а
принцесса Адоранна подняла бы свою идеально очерченную бровь...
   Подумать только, чем все кончилось, размышлял Лафайет, натягивая камзол
и  торопливо  спускаясь  в  зал:  раз  и  навсегда   заведенный   порядок,
однообразная рутина. Господи, да разве не то же самое сводило его с ума  в
Штатах, где он был бедным чертежником? Впрочем, он и  сейчас  находился  в
Штатах, по крайней мере географически. Артезия располагалась на карте  там
же, где и Колби Конерз. Она просто была в другом измерении, и в  ней,  как
он считал, шла настоящая жизнь.
   Но что же это за жизнь? Королевский бал, королевская охота, королевская
регата. Бесконечная цепь блестящих праздников, на  которых  присутствовало
блестящее общество, ведущее блестящие разговоры.
   Что же его не устраивало? Разве не об  этом  он  мечтал,  когда  жил  в
пансионе и ел на ужин сардины?
   Именно об этом, с грустью признал он. И все-таки... все-таки  ему  было
скучно.
   Скучно. В Артезии, о которой он мечтал, - и скучно!
   - Ерунда какая-то! - воскликнул Лафайет, спускаясь по широкой  винтовой
лестнице в Большой зал, украшенный позолотой и зеркалами. -  У  меня  есть
все, что мне нужно, а если чего-то нет, то стоит только приказать,  и  мне
сразу же принесут. О такой девушке, как Дафна,  можно  только  мечтать.  В
моем распоряжении на королевской конюшне три горячих  скакуна,  не  считая
Динни. В гардеробе у меня двести туалетов, каждый вечер - банкет и... и...
   Он шел по черно-красным старинным плитам, и его шаги гулко  разносились
по  залу.  При  мысли  о  завтрашнем  дне,  еще  одном  банкете,  времени,
потраченном впустую, его вдруг охватила тоска.
   - К чему же я все-таки стремлюсь? - спрашивал он  себя  вслух,  проходя
мимо собственных отражений в высоких зеркалах, украшавших  стены  зала.  -
Весь смысл работы сводится к тому, чтобы получить деньги и делать то,  что
ты хочешь. Я же и  так  делаю  то,  что  хочу.  -  Он  глянул  в  зеркало,
отражавшее все великолепие его пурпурно-лилового наряда, расшитого золотом
- Правильно я говорю?
   - Мы уедем, - бормотал он, торопливо направляясь к саду, - в горы  или,
может быть, в пустыню. Или же к морю. Держу пари, Дафна никогда раньше  не
купалась без купальника ночью, при луне. Со мною,  во  всяком  случае.  Мы
возьмем еду и будем сами готовить, и наблюдать  за  рыбами  и  птицами,  и
описывать растения, и...
   Он остановился на террасе, стараясь разглядеть в зелени  сада  стройную
изящную фигурку Дафны. Последние гости  ушли;  дворецкий  исчез,  служанка
тоже. Только старик-садовник медленно брел вдалеке.
   Лафайет ступил на  дорожку  и  замедлил  шаг,  не  замечая  ни  аромата
цветущей гардении, ни ленивого жужжания пчел, ни нежных вздохов ветерка  в
подстриженных кронах деревьев. Его энтузиазм растаял.  Что  толку  уезжать
отсюда? И он, и  Дафна  останутся  прежними.  Первый  порыв  воодушевления
пройдет,  ему  станет  не  хватать  удобного  кресла  и   холодильника   с
продуктами, а Дафна начнет беспокоиться о своей  прическе  и  о  том,  что
происходит в  ее  отсутствие  на  праздниках  во  дворце.  И  потом  укусы
насекомых, палящее солнце и холодные ночи, подгоревшая еда и много  других
неудобств, от которых он успел отвыкнуть...
   В конце дорожки мелькнула высокая фигура:  граф  Алан  спешил  куда-то.
Лафайет окликнул его, но граф скрылся из виду, прежде чем Лафайет дошел до
скрещения дорожек. Он повернул назад, теперь уже в совершенно  подавленном
состоянии. Впервые за три года у него возникло то щемящее чувство, которое
он прежде испытывал в Колби Конерз, гуляя в сгущающихся сумерках по улицам
и думая обо всем том, что он когда-нибудь сделает...
   Лафайет выпрямился. Хватит валять дурака. Ему повезло,  как  никому  на
свете, и теперь надо просто наслаждаться жизнью. К чему  искушать  судьбу?
Через час будет обед, на который он  пойдет,  как  обычно,  и  будет,  как
обычно, принимать  участие  в  разговоре.  Но  ему  все  еще  не  хотелось
возвращаться. Не было настроения участвовать в светской беседе. Он посидит
еще немного на своей  любимой  мраморной  скамейке,  пролистает  последний
номер "Популярного чародейства" и после этого вновь окунется  в  атмосферу
веселья и шуток, парящую за  обеденным  столом.  Надо  не  забыть  сказать
Дафне, как потрясающе  она  выглядит  в  своем  новом  платье,  сшитом  по
последней артезианской моде. А потом они  незаметно  проскользнут  в  свои
покои и...
   Лафайет подумал, что уже давно не шептал соблазнительных предложений  в
хорошенькое маленькое ушко Дафны. Конечно, он  был  занят  -  пил  вино  и
поддерживал беседу, а Дафну вполне устраивало общество  других  придворных
дам, ведущих разговоры о плетении  кружев  и  тому  подобных  вещах,  пока
мужчины  сидят  за  бренди,  курят  сигары   и   обмениваются   пикантными
анекдотами.
   Лафайет остановился и в  недоумении  посмотрел  на  куст  азалии  перед
собой. Он так глубоко задумался, что не заметил, как прошел  свой  любимый
уголок сада - скамейку у цветущего  земляничного  дерева,  нежно  журчащий
фонтан, тенистые, раскидистые вязы и ровную лужайку, полого спускающуюся к
тополям у озера.
   Он пошел назад и вновь очутился на  повороте  дорожки,  где  перед  ним
промелькнул Алан. Странно. Он  опять  повернул,  оглядел  пустые  дорожки,
тряхнул головой и решительно направился  вперед.  Через  десять  шагов  он
увидел перед собой широкую аллею, ведущую назад к террасе.
   - Я разучился ориентироваться, - пробормотал он. - Я  уверен,  что  это
первый поворот после фонтана...
   Он помедлил, растерянно  глядя  на  неожиданно  уменьшившуюся  лужайку.
Фонтана нигде не было видно. Перед  ним  была  только  усыпанная  опавшими
листьями дорожка из гравия, которая упиралась в кирпичную стену.  Но  ведь
кирпичная стена должна быть дальше, за прудом с утками.  Лафайет  поспешил
вперед, свернул... Дорожка переходила в еле заметную тропку,  скрывавшуюся
в густо разросшейся траве. Он повернулся - и наткнулся  на  плотную  стену
кустарника. Острые ветки  преграждали  ему  путь,  цепляясь  за  кружевные
манжеты. Он с трудом выбрался на маленькую полянку, усеянную одуванчиками.
Нигде не было видно ни клумб, ни скамеек, ни дорожек.  Дворец,  казавшийся
покинутым и заброшенным, вырисовывался на фоне помрачневшего неба. Наглухо
закрытые окна походили на невидящие глаза; по террасе ветер  гнал  опавшие
листья.
   О'Лири быстро взбежал по ступенькам на  террасу  и  через  застекленную
дверь вошел в зеркальный зал. Пыль толстым слоем лежала на мраморном полу.
Его шаги отдавались гулким эхом,  пока  он  торопливо  шел  к  караульному
помещению. Он распахнул дверь - из пустой  комнаты  пахнуло  затхлостью  и
сыростью.
   Вернувшись в коридор, Лафайет крикнул. Ответа не последовало.  Он  стал
открывать  двери,  заглядывая  в  пустые   комнаты.   Потом   остановился,
прислушиваясь, но до него донеслось только далекое щебетанье птиц.
   - Этого не может быть, - сказал он вслух, стараясь взять себя в руки. -
Не могли же они все собраться и незаметно уехать, не сказав мне ни  слова.
Дафна на такое не способна...
   Он кинулся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Из коридора
верхнего этажа исчез ковер, со стен сняли старинные  портреты  придворных.
Он распахнул дверь в свои покои и увидел пустую комнату с голыми окнами.
   - Боже милостивый, меня ограбили! -  ахнул  Лафайет.  Он  повернулся  к
шкафу и чуть было не ударился лбом о стену.  Никакого  шкафа  не  было,  а
стена стояла на двенадцать футов ближе, чем раньше.
   - Дафна! - прокричал он и бросился в зал. Зал сделался заметно  меньше,
а потолок - ниже. И стало темнее, так как половина окон исчезла. Его крик,
эхом прокатившийся по пустому дворцу, остался без ответа.
   - Никодеус!  -  вспомнил  он.  -  Мне  нужно  позвонить  в  Центральную
Никодеусу! Он подскажет, что делать.
   Лафайет кинулся к  двери,  ведущей  в  башню,  и  устремился  вверх  по
каменным  ступеням  узкой  винтовой   лестницы   в   лабораторию   бывшего
придворного мага. Конечно, Никодеуса  давно  там  не  было:  его  отозвала
Центральная для работы в другом месте. Но в шкафчике на стене  лаборатории
сохранился телефон. Успеть бы попасть туда, прежде  чем...  прежде  чем...
Лафайет отогнал прочь эту мысль. О том, что шкафчик может  быть  пуст,  он
старался даже не думать.
   Тяжело дыша, он вбежал на верхнюю лестничную площадку и  протиснулся  в
узкую комнатку с гранитными стенами. Верстаки и полки в ней были  завалены
чучелами сов, будильниками, бутылками, обрывками проволоки и  устройствами
странной формы из меди, латуни и стекла. С  высокого,  покрытого  паутиной
потолка свешивался на проволоке  позолоченный  скелет  под  толстым  слоем
пыли. Сразу же за ним  находился  длинный,  черный,  потрескавшийся  пульт
управления со множеством шкал и датчиков, теперь погасших и немых. Лафайет
повернулся к запертому шкафчику у двери, достал маленький золотой  ключик,
вставил его в замочную скважину  и,  затаив  дыхание,  открыл  дверцу.  Со
вздохом облегчения он схватил трубку  старомодного  телефонного  аппарата,
оказавшегося внутри. Раздался слабый и далекий прерывистый гудок.
   О'Лири облизнул пересохшие губы, стараясь сосредоточиться.
   "9-5-3-4-9-0-0-2-1-1", - набирал он номер, произнося каждую цифру.
   В трубке раздались щелчки. Лафайет почувствовал, как пол шевелится  под
ним. Он посмотрел под ноги: вместо шероховатых каменных  плит  пол  теперь
покрывали неструганые доски.
   - Скорей же, черт возьми! - простонал Лафайет. Он подергал за  рычаг  и
услышал в ответ мягкое электрическое потрескивание.
   - Отвечайте же! - завопил он. - Только вы мне можете помочь.
   Его волос коснулся порыв холодного ветра. Он резко повернулся  -  крыша
исчезла, Лафайет стоял в совершенно пустой комнате, пол которой  покрывали
сухие листья и птичий помет. На его глазах освещение  стало  меняться.  Он
вновь обернулся - стены, на которой крепился шкафчик, не было; ее  заменил
один-единственный столб. Трубка стала выскальзывать из руки,  и,  все  еще
поворачиваясь,  он  судорожно  вцепился  в  телефонный  аппарат,   который
покачивался теперь на крыле ветхой ветряной мельницы, а сам он примостился
на ее крыше. Стараясь удержаться на шатающейся и  скрипящей  мельнице,  он
глянул вниз и увидел перед собой нечто напоминающее заброшенное  капустное
поле.
   - Центральная! - проговорил он с трудом, как будто чья-то рука  сдавила
ему горло. - Вы не  можете  бросить  меня  здесь.  -  Он  отчаянно  потряс
аппарат. Все было бесполезно.
   После трех  безуспешных  попыток  Лафайет  с  непонятной  осторожностью
бережно повесил трубку. Схватившись за свою ненадежную опору, он огляделся
вокруг. Внизу  простирались  покрытые  ежевикой  холмы,  а  на  расстоянии
четверти мили виднелся  меленький  городок  несколько  убогих  домишек  на
берегу озера, не больше. Он заметил, что ландшафт был точно такой же,  как
в Артезии - или Колби Конерз, - но не было видно ни  башен,  ни  улиц,  ни
парков.
   - Все исчезло, - прошептал он.  -  Все,  чем  я  был  недоволен,  -  он
запнулся. - А заодно и то, чем я был доволен - Дафна, наши покои,  дворец.
Как раз подходило время обеда...
   При этой мысли у него засосало под ложечкой, где-то  рядом  со  средней
пуговицей изящного камзола, который он надел менее получаса назад. Лафайет
поежился. Становилось холодно, быстро сгущалась тьма. Нельзя  было  дольше
оставаться здесь, на ветряной мельнице, около умолкшего  телефона.  Прежде
всего, необходимо спуститься на землю, а там...
   Это все, что ему пришло в голову. "Первым делом надо подумать  о  самом
необходимом, - сказал он себе. - А потом я решу, что делать дальше".
   Лафайет неуверенно попытался поставить ногу на  прогнившее  крыло:  оно
казалось очень непрочным. Он занозил руки  о  неструганое  дерево.  А  при
первой же попытке двинуться крыло со страшным  скрипом  медленно  подалось
вниз.
   Лоб О'Лири, несмотря на холодный ветер, покрыла легкая  испарина.  Было
ясно, что праздная жизнь сказалась на его  физическом  состоянии.  Ушли  в
прошлое дни,  когда  он  вставал  на