еменчива,  мой молодой господин, - сказал он. -  Моя судьба
менялась  несколько раз.  Некогда  я был "ослом в доспехах"  и  охранял царя
Македонии. Это, как и  здесь, означает, что  я высокого происхождения.  Но я
был Флогием, Пламенным. И убил приятеля в бессмысленной  пьяной драке  из-за
какой-то шлюхи из притона. Мне пришлось  убежать  во Фракию.  Но фракийцы не
любят македонян, и они продали  меня в рабство к афинянам, да благословят их
боги!
     Глаза Орхомена сурово заплясали.
     - Ты предпочитаешь нас афинянам? - воскликнул он.
     -  Да, сын  мой, - чистосердечно ответил  Тал. -  О,  я  знаю, что  они
изнежены, безнадежно продажны, ленивы и болтливы, но...
     - Но что? - поджал губы Орхомен.
     - Они свободные люди. Самые свободные, какие только жили на земле.
     87

     - А мы? - прошептал Орхомен.
     - Вы рабы.  Рабы даже по сравнению  с нами,  которых  вы поработили. Вы
рабы  ежечасной  необходимости  держать  нас  в  повиновении,  необходимости
подавлять периэков. Рабы вашего  сурового  воспитания, в результате которого
вы  все  равно  не  становитесь  хорошими  воинами.  Вы  становитесь  только
храбрыми. Но трусы афиняне бьют вас снова и снова, потому что они свободны и
у них гибкий ум. Они способны принимать неожиданные решения. Они свободны до
такой  степени,  что могут  бросить щиты  и  кинуться  наутек,  как  простые
смертные,  которым страшно.  И  оставить за  собой возможность вернуться и в
один прекрасный день победить вас. Но  вы, рабы своей  железной  дисциплины,
обязаны стоять не дрогнув, словно железные ослы, и умирать...
     - Продолжай, - сказал Орхомен.
     - У вас нет крепостных стен, ибо вы считаете,  что достаточно заслонить
город телами  ваших сыновей.  А  афиняне,  укрывшись  за  высокими  стенами,
которые вы их заставили возвести, потрясают весь мир бессмертной силой идей.
Где ваши Софоклы, Еврипиды, Эсхилы?
     - Поэты? Ха-ха-ха! - развеселился Орхомен.
     -  Да,  поэты.  Они заставляют душу  воспарить.  Это  благородней,  чем
протыкать  человеку  мечом кишки, сын мой. И когда  вы  разрушите  Афины - а
когда-нибудь вы это сделаете, потому что вы упрямей, сильней и непреклонней,
а главное, что хуже всего, ужасно тупы, -  то потомки  будут  помнить только
этот ваш  "подвиг".  И проклянут  вас как разрушителей  того,  что  вы  не в
состоянии  построить:  цивилизации. Прости  меня, но  Тал-Страдалец кое-чему
научился на своем веку. В том числе видеть и говорить правду. В то время как
горячий,  упрямый   рыжий  козел  Флогий  умел  только  убивать  людей.  Это
недостойное  занятие для  мужчины, мой сын  илиарх. Ведь убитых  нельзя даже
съесть.
     - Коли ты так любишь афинян, то почему не остался жить у них? - спросил
Орхомен. И в его голосе невольно зазвучала обида.
     - Я  хотел, - вздохнул Тал. -  Но мой  хозяин был купцом, хотя в душе -
поэтом  и философом. Он  научил меня  всему, что  я теперь знаю о  жизни, об
искусстве, нау-
     88
     ках, людях. Однажды мы поздно ночью пересекали Го Пон-гтос, направляясь
в  Сиракузы, что  на  острове  Сицилия,  возле  мыса  большого  полуострова,
похожего  на сапог... там  живут италийцы. Начался  шторм.  Корабль  наш был
невелик. Мы плыли на пентаконте, ибо хозяин, более склонный к философии, чем
к торговле, никак не мог наскрести денег, чтобы купить бирему. При первой же
волне судно перевернулось. Я поплыл на берег, таща хозяина, который цеплялся
за мою  бороду. Но, когда мы достигли берега,  его тень уже сошла  в Аид.  А
берег оказался пелопоннесским, и...
     - Ты стал не афинским, а спартанским рабом, - сказал илиарх.
     -  Я стал  рабом подающего надежды  молодого  буагора,  который  вскоре
сделался стратегом. Его имя Теламон, - с улыбкой произнес Тал. - Он заставил
меня пасти  коз  на  холмах,  в своем дальнем  поместье. Но  затем, примерно
семнадцать лет  назад, ему вдруг, без  всякой на  то причины, не  понравился
цвет моих волос и  бороды. Поэтому  он продал меня  другому спартанцу. С тех
пор меня не раз  покупали  и продавали. Нынешняя моя хозяйка - вдова, она во
всем  полагается  на  меня,  бедняжка.  Хозяйка  разрешает мне  пользоваться
некоторой  свободой...  Но я  тебе  уже  наскучил  своей печальной историей,
молодой господин. Не могли  бы  мы вернуться  в дом?  Я  хочу посмотреть  на
мальчика.
     -  Он будет спать много часов  подряд, Тал, - сказал Орхомен.  - Однако
мне  нужно  выяснить  еще   кое-что.  Какое  отношение  ты  имеешь   к  сыну
военачальника? Ты был его педагогом?
     Тал поднялся  со стула и  бросил быстрый  взгляд на улицу. К  удивлению
Орхомена, голос илота заметно дрожал, когда он отвечал на последний вопрос.
     - Я не имею никакого отношения к прекрасному Аристону, - ответил Тал. -
Кроме разве что уважения и благодарности, которые  я испытываю к его матери.
Пожалуйста, добрый илиарх, можно я войду в дом?
     Но илиарх, который был далеко не глуп, уже проследил за взглядом илота.
И тоже встал. К ним приближалась величественная, высокая и стройная женщина,
лицо ее было скрыто покрывалом, рука, как и полагалось, покоилась на
     плече  маленькой  рабыни. Но  шла  женщина  гораздо  поспешней,  нежели
допускалось  правилами  приличия  или  же  соответствовало представлениям  о
женском достоинстве.
     - Это ведь  ее имя весь  день  было готово  сорваться с твоего  лживого
языка?  Да, Тал?  -  прищурился  Орхомен. -  Мать  Аристона,  жена  великого
Теламона.  Я  никогда ее прежде не видел. А  ты, похоже, не  желаешь видеть.
Почему?
     - Ты не угадал, илиарх. Я не хочу, чтобы она видела меня.
     - Но почему?
     - Потому что я не  люблю... не люблю того, что  убивает... даже  мечты.
Она лелеяла одну светлую мечту целых  восемнадцать лет. Позволь мне проявить
благородство,  которое  когда-то  соответствовало  моему  происхождению.  Не
поступай  с  ней жестоко,  она этого  не  заслуживает.  Прошу  тебя, молодой
господин!
     - Ты говоришь загадками, - вздохнул Орхомен. - Ну да ладно! Иди в  дом.
А я встречу благородную супругу стратега.
     Тал  вошел в дом лекаря, направляясь в  комнату, где лежал Аристон. Там
он торопливо опустился на  колени. Аристон что-то пробормотал. Потом  открыл
глаза. И с  огромной,  переливающейся через край нежностью посмотрел в  лицо
Талу.
     - Дионис, отец  мой,  - пробормотал  он.  Затем  вновь  закрыл  глаза и
заснул.
     - Дозволь  мне подождать  в  помещении  для  рабов,  о  великий потомок
бога-врачевателя, - торопливо прошептал илот. - Я страшно устал и...
     - Умираешь от голода и жажды, - добродушно подхватил  Полор. - Конечно!
Ты заслужил награду за спасение мальчика. Иди в зал. Скажи Арисбе, чтобы она
дала  тебе  поесть  и  выпить,  но ничего  больше.  Этой  потаскушке  трудно
удержаться, чтобы  не задрать хитон, а ты  очень хорош собой. Но учти,  тебя
высекут, если ты ею попользуешься, рыжебородый. Предупреждаю!
     - Не  бойся,  великий лекарь!  -  сказал илот и вышел. Едва он  покинул
комнату, как туда зашла Алкмена, которую поддерживал под локоть илиарх.
     - Возрадуйтесь, калокагаты!  - спокойно сказала она. Орхомен смотрел на
нее во все глаза. Он в жизни не видел более прекрасной женщины.  Ей было, по
его подсчетам, лет  сорок, но  лишь серебро, мелькавшее кое-где в ее  черных
волосах, выдавало возраст  Алкмены. На  вид ей  можно было дать лет двадцать
пять. Нет, даже меньше.
     Но больше всего начальника стражи поразила  не ее красота. Он  встречал
прелестных  женщин,  а с  одной-двумя  даже переспал.  Тем паче  что,  как и
большинство  молодых мужчин  в те  времена, он испытывал  влечение  к  обоим
полам.  Мужественная  красота Тала тоже его  взволновала.  Нет, больше всего
Орхомена поразило и ужаснуло спокойствие Алкмены. Приветствие, с которым она
обратилась  к присутствующим, было, конечно,  традиционным, носовершенно  не
соответствовало обстоятельствам.
     "Возрадуйтесь", когда ее  сын лежит на смертном одре!.. Хуже  выражения
не придумаешь.  А  слово  "калокагаты", высокородные, тоже  не  подходило  к
компании, где  были  и простые солдаты,  и лекарь, который все-таки был лишь
искусным ремесленником, приносившим пользу людям, и даже рабы со слугами!
     Орхомен,   разумеется,   знал,  что  благородных   спартанских  девушек
воспитывали  почти  так же сурово, как и  юношей,  и они умели владеть собой
гораздо лучше других женщин Эллады. Но это было не самообладание. Алкмена не
испытывала ни малейшего беспокойства за судьбу своего сына.
     Она  лишь на миг склонилась  над  постелью Аристона, поцеловала  его  в
ледяную щеку и снова выпрямилась.
     - Твои труды будут вознаграждены,  добрый  илиарх, - сказала она  своим
удивительно безмятежным голосом. -  Мы с моим супругом проявим  щедрость  по
отношению  к тому, кто так  благородно  помог нашему  сыну.  Скажи,  лекарь,
сколько времени займет исцеление?
     -  Исцеление?  -  разинул  рот  Полор.  Затем выпрямил согбенную спину.
Несмотря  ни на что, он был Асклепиадом, то  есть принадлежал к благородному
клану,  который якобы  вел  свое  начало от самого  бога  Асклепия;  старшие
сыновья этого клана всегда посвящали себя  медицине. И кроме того, Полор был
спартанцем. Он понял, что вопросы професси-
     ональной этики нужно  пустить побоку и лучше сказать  правду. Введенные
врачами в  заблуждение благородные господа могли  натворить  множество бед в
приливе разочарования и гнева.
     - Госпожа, -  промямлил  Полор, - мы будем говорить об исцелении, когда
он отсюда  выйдет... если выйдет. Я по опыту знаю, что от подобных  ран люди
почти всегда умирают.
     Алкмена  попятилась.  На какой-то  краткий, едва уловимый миг  ее  лицо
побледнело. Но затем она опять высоко подняла голову, и на ее щеки  вернулся
румянец.
     - Нет, добрый  лекарь, - сказала  она, - Аристон не  умрет. Я знаю, что
этого не случится, хотя и  не могу тебе сказать почему. Во  всяком случае, я
уже дала полталанта серебряных дел мастеру, дабы он изготовил стелу, которую
мы поставим в храме  Асклепия в  благодарность за исцеление  моего сына. И я
велю тебе  нарисовать, а еще  лучше, вылепить  из глины рану Аристона, чтобы
мне  могли  изготовить ее золотую копию на анатеме  из  литого золота. Мы ее
бросим в фонтан  к ногам бога, воздавая ему  за то, что он сохранил Аристону
жизнь.  Хотя, по  правде говоря, у него  нет выбора, ведь судьбой моего сына
распоряжается более могучий бог.
     "Бедняжка,   она   сумасшедшая,   -   подумал  Орхомен.  -   Совершенно
сумасшедшая!"
     -  Ну  а теперь,  с твоего  разрешения, добрый лекарь,  - Илиарх  сразу
понял, что эти слова всего лишь дань вежливости и безумная  Алкмена намерена
исполнить задуманное независимо ни от чьего дозволения,  -  я прикажу  рабам
забрать его из твоей лечебницы и отнести в  храм, чтобы он провел ночь у ног
бога...
     - Нет!  - взвизгнул  Полор. -  Ты не сделаешь такой  глупости, женщина!
Любое  перемещение его непременно  убьет,  а от  холода, царящего в каменном
склепе, у больного начнется кровотечение, и...
     Алкмена подняла глаза на врача.
     - У тебя что, нет веры, добрый лекарь? - прошептала  она.  - Неужели ты
не веришь в богов?
     Лекарь Полор хотел смолчать, но ему вдруг стало тошно
     терпеть людскую  глупость, и отвращение  взяло верх над благоразумием и
здравым смыслом.
     - Нет,  моя госпожа, - сказал он. -  На оба  твоих вопроса  я  отвечаю:
"Нет!"
     Черные глаза Алкмены расширились.
     - Как... как ужасно! - выдохнула она.
     - Менее ужасно, чем убить его из-за предрассудков, а ведь именно это ты
намереваешься  сделать,  моя  госпожа!  -  вскричал  Полор.  -  Ну,  хорошо.
Допустим, боги существуют. Но где доказательства, что их хоть каплю волнует,
что происходит  с людьми? Ты что, живешь  в другом мире? Ты хоть раз видела,
чтобы  добродетель вознаграждалась - по-настоящему! - а  зло  было наказано?
Жизнь,  о дражайшая  супруга  великого  государственного мужа и  полководца,
наказывает  людей за глупость  и слабость. А на  мораль этим  гипотетическим
богам наплевать! Поэтому я запрещаю тебе трогать мальчика, твои глупости его
доконают!  Какая, скажи на  милость, связь между  железными, серебряными или
даже золотыми табличками с красивыми надписями и исцелением этой смертельной
раны? Я говорю вообще о всех ваших стелах! Зачем лепить из глины безобразную
колотую рану? Зачем тратить целый талант или  даже  больше,  тратить золото,
которого хватило бы,  чтобы год  с лишним кор  мить два  селения  голодающих
периэков, на такую же бесполезную анатему? Ты бросишь ее в фонтан  Асклепия,
на поживу  толстобрюхим жрецам,  которые  потратят золото на вино и на шлюх!
Говорю тебе...
     Его гневную речь прервал крик Аристона.
     - Отец! Дионис, отец  мой! Не покидай меня! Я  умираю! Умираю! Приди ко
мне! Вернись!
     Алкмена резко  отворотилась,  ее лицо снова  побледнело,  черные  брови
взлетели вверх.
     - Он имеет в виду илота, который его  спас, - пояснил  начальник стражи
Орхомен. - Почему-то он спутал этого рыжебородого скота с божеством.
     -  Отец!  -  опять закричал Аристон.  - Во имя  любви, которую я к тебе
питаю! Пожалуйста!
     Полор обратился к одному из своих рабов:
     - Приведи илота. В таких случаях лучше потакать
     93

     прихотям больных.  Конечно, это  горячка, но присутствие  илота поможет
ему.
     Раб вышел, но вернулся один.
     - Он говорит, что боится... Орхомен кивнул двум воинам:
     - Приведите его! Если надо, силой!
     Воины  вернулись,  грубо толкая  перед  собой Тала. Увидев Алкмену,  он
попытался отвернуться.  Но  напрасно!  Мойры уже соединили концы  запутанной
нити...
     Алкмена уставилась на илота. Краска сходила с ее лица так медленно, что
Орхомен мог это видеть. Теперь даже губы женщины были белее снега на вершине
Тайгета.
     - Ты?! - пролепетала она.
     Тал снял собачью шапку. Поклонился ей.
     - Да, моя госпожа, - сказал он. - Я... когда-то я был пастухом у твоего
благородного  супруга и пас стада высоко  в  горах, в одном  из  его дальних
имений. И однажды... всего  на час... мне пригрезилось, что я  бог. Но грезы
рассеялись. И опять навалился тяжкий труд, боли и горести. Так что теперь...
     Но Алкмена уже отвела большие темные глаза  от  его лица. Шатаясь,  она
сделала  один шаг к постели Аристона, потом другой... Встав у изголовья, она
долго вглядывалась в потное, перекошенное от боли лицо сына, находившегося в
каком-то полубреду.
     - Я убила тебя, да, сынок? - прошептала Алкмена. - Ты ведь страдаешь за
мой грех, правда? За то, что у тебя мать  -  шлюха. Такое низкое, невыразимо
порочное существо, что...
     - Моя  госпожа! -  простонал  Тал  и  протянул  к  ней  руку.  Сильная,
мускулистая, она заметно дрожала.
     Алкмена  дернулась  в сторону. А затем  поглядела  ему в  глаза с такой
жуткой ненавистью, что ее лицо тут же сделалось безобразным.
     - Свинья! - прошипела она. - Грязный илот!
     - Пожалуйста,  госпожа...  - чуть  не зарыдал он.  Алкмена покачнулась.
Ноги  ее медленно,  очень  медленно  подкосились. Казалось, кости постепенно
расплавляются. Она надолго склонилась над раненым сыном, а затем, вся дрожа,
накренилась  еще ниже.  Пока  не  коснулась лбом пола. А тогда громко, жутко
закричала.

Глава VI

     Аристон замерзал. Никогда в жизни ему не было  так холодно. Зуб на  зуб
не попадал. Он попытался перестать стучать зубами, но не мог. Не было сил.
     Он  поднял глаза  и увидел  стоящего  рядом  Аида,  владыку  Подземного
царства.  Аид  был  одет  во все темное. Одежда его промокла.  С нее  капала
черная вода. Почему-то  темно-серые,  по-ночному  мрачные  одежды бога  были
очень простыми, из грубой ткани.
     - Отчего же люди  зовут тебе Плутоном, господин мой? - спросил Аристон.
- Ты не похож на богача. Аид улыбнулся.
     - Мое богатство  - это тени умерших. Если считать по  количеству теней,
то я очень богат, - сказал он. - А сейчас я пришел добавить твою тень к моим
сокровищам, сын Диониса.
     Аристон  поразмыслил  над  его словами.  Ему было  холодно,  но  уже не
страшно. Просто холодно. Очень.
     - Хорошо, - сказал он богу смерти, - раз  ничего нельзя поделать, то  я
согласен.
     - Ты,  похоже, грустишь, сын Диониса,  - сказал Плутон-Аид.  - Бьюсь об
заклад, тебе порассказали небылиц о моих хоромах.  Да и потом ты не такой уж
страшный греш-
     ник, так что отправишься  на Асфодельские поля, а  не в  Тартар.  А  на
Асфодельских полях не так уж и плохо. Может,  немного мрачно, но большинству
теней  там нравится.  А  одна - так просто  обрадуется. И перестанет рыдать,
когда я приведу  тебя  к ней.  Именно  поэтому я и пришел за  тобой. Я хочу,
чтобы она была счастлива. Она заслуживает лучшей участи.
     - Кто? - спросил Аристон.
     - Фрина, конечно. Ты разве не знаешь?
     - О! - воскликнул Аристон.
     - Неужели ты не хочешь к ней? - спросил Аид. Аристон подумал.
     - Хочу.
     Аид улыбнулся.
     - Правильный ответ. Ты хороший мальчик.
     Аид  встал  на колени  возле Аристона. Вытянул длинный палец и потрогал
его  спину.  Палец пронзил тело  юноши и вгрызался  все глубже, глубже, пока
боль не стала совсем невыносимой. Тогда Аристон открыл рот и закричал. И тут
же наступила темнота. На него обрушилась ночь.
     После  этого он  уже ни  в чем  не был уверен. Тьма царила кромешная, и
Аристон  жутко замерз.  Он  лежал в  лодке,  и  его вез по черной реке очень
старый,  безобразный паромщик. На  дальнем  берегу завывала  собака. Аристон
никогда не слышал более кошмарных звуков. Казалось, собака  воет громче, чем
стая волков. Вскоре юноша понял почему. У собаки было три головы.
     А затем Аристон,  совершенно  не удивившись и приняв это  как  должное,
заметил, что  собаки  на берегу нет  и паромщик тоже исчез. Аристон  остался
один и теперь спускался по извилистой, каменистой тропинке. Она  пролегала в
пещере. Там было очень темно, и Аристон дрожал от холода.
     Потом Аристон увидел Фрину. Она была целой и невредимой. Все части тела
на месте. Фрина  бежала к  нему, протягивая руки.  Ее длинные черные  волосы
плыли за ней, словно туча. Она смеялась и  плакала одновременно. И звала его
по имени.
     Он не слышал  ее  голоса,  но знал, что  она говорит. Аристон читал  по
губам фрины.
     96
     Внезапно между  ними вырос  бог Дионис. Он был очень высоким, сильным и
прекрасным. У него были рыжие волосы и борода. Бог улыбнулся  ему  и вытянул
руку.
     - Я  родился от великого Зевса, - сказал  он. - А посему мне не страшна
смерть. И  тебе  тоже,  сын  мой.  Поэтому ты должен  вернуться к  жизни.  Я
приказываю тебе!
     Тут Аристон  увидел, что на  боге  грязная  накидка  из овечьей шкуры и
смешная собачья  шапка. Он  не понимал, почему  богу вздумалось  одеться как
илоту, но все равно взял его за руку. И они пошли вдвоем вверх по извилистой
каменистой тропинке.
     - Не гляди назад, сын мой, - сказал бог. Но Аристон оглянулся. И увидел
Фрину, которая  стояла  на коленях у скалистой  кручи. Она рыдала,  молила и
выкрикивала его имя.
     - Ей придется подождать, только и всего, - сказал бог. - Пойдем.
     Было очень темно, и Аристон коченел от холода.
     Но теперь к этому примешивалась еще и  боль. Страшная. Она гнездилась в
середине  спины между  лопатками. Однако она была  немного  другой.  Аристон
долго   пытался  сообразить,  что  же  изменилось.  Потом  понял.  Боль   не
изменилась.  Она  была  такой же сильной  или  даже еще  сильнее. Изменилось
ощущение боли. Теперь он ее ощущал как живой человек. Всеми органами чувств.
Он  был жив  и  постепенно начинал  припоминать, воссоздавать  в памяти  всю
безумную цепь причинно-следственных связей, которую люди  величают роком. Он
был жив, не  желая этого. Но тем не менее он жил. Ему даже казалось, что  он
пришел в  сознание. А этого  ему  тоже  не хотелось. Ибо,  придя в  себя, он
должен был вспомнить еще больше, вспомнить  та