учалось?
     -  Его  сестра. Я имею в виду Даная.  Так вот, его сестра  Хрисея - она
приходит сюда, в мое заведение!
     - Зевс Громовержец! - воскликнул Аристон.
     - И великая Гера, мать богов! - прошептала Парфе-
     нопа.
     -  Как? Как  она могла?  Это  совершенно  невозможно,  - он  осекся  на
полуслове и нахмурился. - Нет, - произнес
     он после некоторого раздумья. - В этом  нет ничего удивительного, разве
не так? Если учесть, что Пандор и Халкодон не вылезают из бань Поликсена или
Гургоса,  где  они  предаются разврату  с беззащитными  мальчиками, что Брим
обогащает  все  притоны Пирея, то единственный  человек, от кого  ей всерьез
нужно прятаться, - это Данай.
     - Который не отходит от тебя, - язвительно вставила Парфенопа.
     - Не всегда. Но он сейчас проходит подготовку к  предстоящей экспедиции
против  Сиракуз,  а это значит, что ему,  возможно,  приходится  ночевать  в
казарме. Так что никто не может ей помешать.
     - Кроме тебя. Ты можешь все рассказать Данаю. Сообщить ему.
     -  Нет, Парфенопа. Данай очень консервативен в этих вопросах. Наверное,
это его реакция на поведение отца и  брата. Скорее всего, он станет бить ее,
а потом... Парфенопа, зачем она приходит сюда? Встречаться с любовником? Или
ей нравится продаваться?
     -  Ни  то, ни другое, клянусь Артемидой! Я дам голову на отсечение, что
она непорочна, как горные снега. Более того, ей было  бы непросто расстаться
со  своей  девственностью, даже если бы  она  этого захотела.  Она тощая как
жердь и уродливее дочери Гекаты. Ее груди величиной со сливы, а бедра...
     - Ты несправедлива к ней, Парфенопа, - сказал Аристон.
     - Да нет же, ягненочек! Напротив, она мне нравится! Ее маленькая чудная
головка кое-что соображает. Она приходит только после полуночи, закутанная в
покрывало,  как  египетская  мумия, причем  через дверь, предназначенную для
торговцев и  слуг. Я настояла на этом после того, как пришла в себя от шока,
вызванного ее первым появлением;
     узнав,  кто  она  такая,  я просто лишилась  дара речи и  могла  только
благодарить богов за то, что  она каким-то чудом ни с  кем не  столкнулась в
прихожей. Зачем она пришла?  Чтобы я дала ей  ту привлекательность,  которой
ей, по ее мнению, не  хватает. И вовсе не для того, чтобы зарабатывать  себе
на хлеб чем-либо  постыдным. Она всего-навсего хочет просто выйти замуж - за
кого-нибудь вроде тебя. За этим она и
     пришла.  Ее  брат   как-то   проговорился,  что  ты  завсегдатай  этого
заведения.  Знаешь,  ты  ее очень  интересуешь.  Правда,  к  этому  интересу
примешивается некоторая враждебность. Она думает, что ты занимаешься всякими
грязными штучками с  ее братом, и, согласись, что вполне соответствовало  бы
тому, что ныне творится в Афинах, так что ее не в чем упрекнуть. Беда в том,
что я не знаю, что мне с ней делать. Это совершенно уникальная ситуация. Все
остальные девушки благородного происхождения, которые попадают сюда, до того
уже теряют свой дом, репутацию, невинность.  С Хрисеей дело  обстоит  иначе.
Она как  бы  между  двух миров,  и, похоже,  это  небезопасное  положение ей
нравится. Но  если  она  попадется,  мне  конец.  Этот  старый,  - Парфенопа
употребила чрезвычайно неприличное аттическое выражение, примерно означающее
"любитель минетов", - Пандор потребует все мое состояние до последнего обола
в качестве  компенсации за  развращение  своей  дочери. И выиграет дело,  не
сомневайся.
     - А ей ты это говорила?
     -  Разумеется.  Но  она  только рассмеялась. Говорит, что  беспокоиться
абсолютно не о чем. Уверяет  меня, что в случае, если  мне  будет когда-либо
предъявлено подобное обвинение -  а,  по  ее  мнению,  шансы на то, что этот
дряхлый  извращенец  застукает  ее, крайне  невелики,  с чем, в общем, можно
согласиться, если иметь в виду  порядки, царящие в этом  доме, - то все, что
от нее потребуется, - это открыть  лицо, сбросить  одежду. "Она сама спадет,
так как  у  меня  нет бедер, на которых она могла бы держаться", -  заявляет
она. - Ив голом виде предстать перед гелиэей. "И тогда, - говорит она мне, -
это обвинение рухнет  под собственной  тяжестью, или, если хочешь, под  моей
невесомостью. Ибо, посуди сама,  кому из увидевших меня обнаженной и имевших
удовольствие  пересчитать  все  мои   кости   под  этой  бледной  кожей,  не
покрывающей ничего,  кроме них, может прийти в голову, что кто-либо пожелает
подвергнуться хоть малейшему риску ради моего развращения?"
     - А голова у нее варит! - заметил Аристон.
     - Да, но в основном яд для ее язычка. Ох, ягненочек,
     что же мне делать? 282
     - Ничего, я ей сам займусь. Когда она собирается опять появиться?
     - Понятия не имею. Думаю, что не скоро. Она была у меня прошлой ночью и
теперь, скорее всего, придет не раньше  чем  через  две  недели.  Она  очень
осторожна, этого у нее не отнимешь.
     - В любом  случае, когда  она  объявится, задержи  ее  под каким-нибудь
предлогом. И пошли за мной раба.
     -А ты?
     -  Примчусь сюда,  с  глазами  навыкате  и пеной  на  губах, сгорая  от
безумной  страсти, и изображу  попытку зверского изнасилования.  Так напугаю
ее, что...
     - Ягненочек, - нежно проворковала Парфенопа.
     - Ну что еще? - недовольно осведомился Аристон.
     - Знаешь, ты очень привлекательный мужчина.
     - И что?
     -   Допустим,  она   не   испугается.  Допустим,  она  просто   скажет:
"Секундочку, дорогой!", -  сбросит  с  себя пеплос  и уляжется перед тобой в
сладостной истоме.
     - Не  уляжется.  Ну  а  в  случае чего меня  тут же  охватят  угрызения
совести,  я вдруг вспомню, что она сестра Дана, захочу вскрыть себе  вены во
искупление нанесенного ей оскорбления и...
     - Ив результате она влюбится в тебя без памяти.
     - Ну  тогда я не  знаю,  -  простонал Аристон. -  У  тебя  есть  другие
предложения?
     - Есть.  Я пошлю за тобой, но ты поговоришь с ней серьезно, как любящий
брат.  Скажешь,  что  Данай  -  а она  его  обожает настолько  же, насколько
презирает двух остальных -  будет страшно потрясен,  если она  испортит свою
репутацию. Я думаю, что тебя она послушает.  Твои слова, подкрепленные твоей
мужской красотой, должны произвести  на  нее  куда большее впечатление,  чем
слова  любой  женщины. Ягненочек, ты ведь  поможешь  мне,  пока  эта  хитрая
маленькая ведьма меня не погубила?
     - Ну разумеется, Парфенопа, - заверил ее Аристон.
     Однако прежде чем им удалось осуществить свой план,  произошли события,
в корне изменившие ситуацию. Все началось в тот  день, когда Аристон получил
записку от
     Даная, в которой говорилось, что флот под командованием стратегов Никия
и Алкивиада на следующий день  отплывал к берегам Сицилии для осады Сиракуз.
Впоследствии оказалось, что  Данай ошибся или  был введен  в заблуждение, но
это мало что меняет. Аристон, естественно,  тут  же отправился проститься  с
лучшим  другом. Однако  выходя  из  своей  конторы,  куда  он  заходил  дать
распоряжения десятнику по эргастерии, он  увидел Сократа,  поднимающегося  в
гору в его направлении.
     Он  остановился.  Визит  к Дану можно отложить на час-другой.  Ничто не
могло  сравниться  с тем высочайшим  интеллектуальным наслаждением,  которое
Аристон получал от общения с этим старым уродливым мудрецом.
     Да  и  откуда  мог он  знать,  наблюдая  за тучной  фигурой,  с  трудом
преодолевающей  подъем к эргастерии,  что  эта  задержка будет  иметь  столь
ужасные последствия.

Глава XVI

     Сократ поднял щит и вынес его через дверь эргастерии на солнечный свет.
Оказавшись снаружи, он стал внимательно рассматривать его.
     Аристон  улыбнулся. В  мастерской,  разумеется, было темно  и дымно, но
дело было вовсе не в этом. Для того чтобы хорошенько рассмотреть изображения
на щите, философу было бы достаточно подойти к  одной из  печей,  в  которых
выплавлялась бронза. В  сущности, каждые несколько минут кто-либо из рабочих
заливал жидкий металл из  ковша в одну из литейных форм;  при этом  весь цех
озарялся ярким светом, по силе не уступающим солнечному, так что  Сократ мог
увидеть все, что хотел. На самом деле ему мешал шум.
     Аристон,  бывавший здесь  практически каждый день на протяжении вот уже
почти   восьми  лет,  привык  к   адскому  грохоту  печей,   работающих   на
форсированной   тяге;  огромные  кузнечные   мехи,  приводимые  в   действие
мускулистыми руками  самых  сильных его  рабочих,  буквально вгоняли  в  них
воздух. К этому  нужно прибавить непрекращающийся стук молотков по листовому
металлу,  наложенному  на пресс-формы  из твердого дерева  -  таким  образом
выковывались   надписи   и  барельефные   изображения;  шипение,  издаваемое
закалочными ваннами при погружении в них  лезвий мечей и наконечников копий;
наконец, тяжелые удары
     молотов  о наковальни.  Но привычное  ухо почти не  замечало весь  этот
жуткий  шум;  во  всяком  случае,  он  нисколько  не  отвлекал  Аристона  от
философских  размышлений  на разные темы,  как-то:  где  грань между защитой
свободы  и  неприкрытой  агрессией, можно ли вообще  оправдать  производство
оружия,  не   является   ли  война,  какими  бы   благородными  мотивами  ни
руководствовались воюющие, в конечном итоге просто убийством?
     Однако Сократ не привык к оглушительному грохоту  оружейной мастерской.
У  него  закружилась  голова, к  тому  же,  как  и всегда,  старику хотелось
поговорить.  Эти разговоры  - столкновение умов, изучение мотивов  и мыслей,
проникновение в  глубины человеческих  душ и выявление их сути (впрочем, как
правило, весьма разочаровывающей) - составляли весь смысл его жизни.
     -  Это  просто  великолепно,  -  произнес  он.  -  Пожалуй,  это  самый
великолепный щит, который я когда-либо  видел.  Как  ты додумался до такого,
Аристон?
     - Ты имеешь  в виду метод точного  литья? Его придумал  не я, Сократ, -
сказал Аристон. - Я узнал его от скульптора Алкамена, когда позировал ему за
деньги.
     -  И было это в то время, когда  ты  не мог достать  денег  даже на то,
чтобы открыть эту мастерскую, - ехидно  заметил Сократ. - Несмотря на то что
твой покойный отец был первым богачом в Афинах!
     Аристон с укором посмотрел на него. Ему все еще было тяжело вспоминать,
как  мучительно долго умирал его возлюбленный приемный  отец.  Что бы там ни
говорили,  а смерть  всегда ужасна. Отрицание всего человеческого. Полное  и
бесповоротное отрицание.
     - Ты же знаешь почему, - сказал он Сократу.
     - Да.  Я  знаю.  И Тимосфен был  не  прав. Прав был ты,  при всей своей
молодости. То, что  достается легко, не идет человеку на пользу. А вот когда
тебе приходится всего добиваться самому, это укрепляет твою волю.
     Аристон невесело улыбнулся.
     - Да я, в общем-то, сам ничего не добился, -  сказал  он. -  Деньги мне
дал Орхомен,  а  он, в  свою  очередь,  одолжил  их  у  твоего  драгоценного
Алкивиада.
     Сократ тяжело вздохнул.
     - Это одна из моих неудач, сын мой Аристон, - сказал он. - Видишь ли, и
у меня иногда бывают неудачи. И Алкивиад - наглядный тому пример.
     Аристон удивленно посмотрел на него.
     - И ты говоришь  об этом  сейчас? Сейчас, когда  он назначен стратегом,
когда ему вместе с Никием вверено командование экспедицией против Сиракуз?
     - Да, говорю, - заявил  Сократ. - Что  такое успех и что такое неудача.
Аристон? Просто слова, сотрясающие  воздух.  Ничто. Кстати, что ты думаешь о
Фукидиде, сыне Олора?
     -  Я  думаю,  что с ним  обошлись несправедливо!  В  конце  концов  ему
пришлось оборонять все побережье  Халкидики и Фракии всего с семью триерами.
Откуда было ему знать, в каком именно месте, от Потидеи до Херсонеса, Брасид
нанесет удар? Неудивительно,  что он потерпел неудачу  под Амфиполем,  а вы,
афиняне, его за это изгнали.
     - А в изгнании  он  написал фундаментальный  труд  по военной  истории,
величайший  из  всех  когда-либо существовавших.  Я прочел все,  что он  уже
закончил. А что касается битвы, то он проиграл ее, потому  что опоздал. Но я
рискну утверждать, что его промедление по такому  совершенно несущественному
поводу обеспечит  ему  бессмертие.  Теперь  пойдем  дальше: кто, собственно,
победил под Амфиполем?
     - Брасид, разумеется, - сказал Аристон.
     - А кто потерпел поражение?
     - Клеон.
     - Ну а что произошло с ними обоими в тот день? И с тем, и с другим?
     - Брасид умер  от ран, которые  он получил, идя в атаку  во главе своих
гоплитов. А Клеон был сражен пелтастом, когда бежал с поля боя.
     -  Ага, но ведь в результате оба мертвы, не так ли? Как победитель, так
и побежденный? Как герой, так и трус?
     Аристон  молча воззрился на  своего учителя. Затем  его  лицо  медленно
расплылось в улыбке.
     - Твоя взяла, Сократ! Впрочем, как и всегда. Надо быть круглым дураком,
чтобы ввязываться с тобой в  спор.  В конце  концов, не  прошло еще и десяти
лет, как я начал учиться у тебя мудрости.
     -  Да-да. Целых десять лет,  мой  сын  Аристон! Когда я  впервые увидел
тебя,  ты  был  безбородым юношей, красотой затмевающим богов. Ты  и  теперь
по-прежнему прекрасен, но уже по-иному.
     - По крайней мере теперь у меня есть борода! - рассмеялся Аристон.
     - И к тому же плечи, как у Орхомена. Твоя мускулатура чересчур развита,
и я подозреваю, что  ты  нарочно это  сделал,  чтобы ни у одного мужчины  не
возникло  больше  желания. Но  я вижу, что  эта  тема все еще причиняет тебе
боль. Ладно, возьми свой щит. Я сейчас немного потанцую.
     - Потанцуешь? - переспросил Аристон.
     - Ну да. Я каждый день танцую. А  каким еще способом,  по-твоему, можно
удерживать мое достопочтенное брюхо в разумных пределах?
     - А можно мне предложить кое-что взамен? - осведомился Аристон.
     -  Разумеется!  Но  если  ты собираешься  вызвать  меня  на  борцовский
поединок, мой мальчик, не будь слишком самоуверен!
     -  Ни  в  коем  случае.   Мне  известна  твоя  сила,  Сократ.  Я  хотел
всего-навсего  предложить тебе прогуляться со мной  до дома Даная. Мне нужно
проститься с ним. Завтра он отплывает с экспедицией.
     - С  превеликим удовольствием. Но может быть, ему это не понравится? Ты
не думаешь, что ему захочется проститься с тобой наедине? - спросил Сократ.
     - Нет,  -  твердо ответил  Аристон, - то есть я не думаю,  что  у  него
возникнет  такое  желание.  Он  знает мое отвращение  к плотской любви между
мужчинами  и уважает  мои  чувства.  Я  всегда  был  для  него чем-то  вроде
посредственного  наставника, по мере сил передававшего ему твою науку.  Твой
визит  он  сочтет  большой честью  для  себя,  так  что,  Сократ,  мы  можем
отправляться в дорогу.
     И они вместе  зашагали по улицам Афин. Высокий молодой человек двадцати
восьми  лет  от роду  широкоплечий,  мускулистый -  строго  говоря,  слишком
мускулистый, по представлениям жителей Эллады,  которые возвели принцип "все
хорошо  в  меру" в  ранг  высшего  жизненного закона,  -  с  густой курчавой
бородой, окаймлявшей его строгое за-
     думчивое лицо, которое  не столько  утратило ослепительную  красоту его
юности, сколько приобрело новые оттенки  этой красоты, -  ту мужественность,
которая  ранее не  была ему свойственна; и рядом с ним, доставая головой  до
его плеча, коротконогий тучный философ, почти такой же  мускулистый, с лицом
Пана,  Сатира,  Силена,  столь   разительно  контрастирующим  с  величием  и
благородством его духа и ума.
     По дороге  они  развлекались, обсуждая  некоторые  постулаты  софистов:
учение  Парменида,  отождествлявшее  бытие  с сознанием  и утверждавшее, что
ничто не может существовать независимо от человеческого  мышления; парадоксы
Зенона,  гласившие,  что  любое  движение  к  какой-либо  цели   бесконечно,
поскольку  для преодоления любого расстояния человеку необходимо  преодолеть
бесконечное  число отрезков пути, что исключает саму возможность  когда-либо
пройти весь путь: к примеру,  Ахилл никогда не догонит  черепаху, ибо всякий
раз,  когда он  будет  достигать какой-либо  точки,  где  раньше  находилась
черепаха, ее  в этой точке уже не будет; или что выпущенная  стрела на самом
деле находится в состоянии покоя,  так как в любой момент времени она  может
находиться  лишь  в  одной  точке  пространства,  то  есть  с  точки  зрения
метафизики она неподвижна, а ее видимое движение обманчиво.
     - Стань, пожалуйста, у той стены, - предложил Аристон,  - а я выпущу  в
тебя эту метафизически неподвижную стрелу Зенона.
     -  Охотно!  -  рассмеялся Сократ. - Видишь ли,  моя неподвижность будет
столь  же  метафизически  обманчива и мое толстое  брюхо, между нами  говоря
совершенно  не  метафизическое, не повстречается  с твоей стрелой, поскольку
мои нервы и мускулы, понятия не имеющие о метафизике Зенона из Элеи, оттащат
его в сторону.
     Примерно в  таком высокоинтеллектуальном  духе  они  валяли  дурака  на
протяжении всего неблизкого пути.  Лишь однажды Сократ, обычно самый веселый
из смертных, вдруг стал серьезным.  При виде товаров, в изобилии разложенных
на рыночной площади, он заметил с глубоким удовлетворением:
     - Сколько же на свете существует вещей, которые мне не нужны!
     Дом Пандора, как и все афинские дома, был обращен к улице глухой стеной
без  единого  окна. Все  двери и окна, за исключением,  разумеется, главного
входа, выходили на уютный внутренний двор. И как только старый раб ввел их в
прихожую. Аристон сразу понял: ходившие по Афинам слухи о том, что богатство
Пандора  постепенно проматывается им самим и  его  двумя старшими сыновьями,
соответствуют   действительности:   прихожая  явно  нуждалась  в  ремонте  и
покраске. Что  касается Даная,  то к нему молва не имела никаких  претензий.
Напротив, афинские остряки утверждали, что, "полюбив  этого богатого  метека
Аристона, он совершил самый мудрый поступок в своей жизни". Разумеется,  они
имели  в  виду  любовь  в  прямом,  скандальном,  смысле  этого  слова,  что
совершенно не соответствовало действительности, но  кто  смог  бы  убедить в
этом истинного афинянина?
     Теперь  исправить   что-либо   было  уже  невозможно.  Из-за  задержки,
вызванной визитом Сократа, они прибыли  во время полуденной трапезы,  а  это
означало, что Данай уже не один. Им пришлось подождать  в прихожей, а старый
раб отправился в столовую,  где,  как  они уже знали, Данай обедал со  своей
сестрой  Хрисеей. Даже скорое отбытие родного брата в опасную экспедицию  не
заставило  Брима  прервать  свой буйный круглосуточный разгул, а Халкодона с
отцом - оторваться от столь милых их сердцам утех с молоденькими мальчиками.
Если бы Данай был один или только с отцом  и братьями, старый раб  провел бы
Аристона   и  Сократа  в   столовую  без  лишних   церемоний,  поскольку   в
демократических Афинах не придавали большого значения этикету. Однако теперь
им нужно было дождаться, пока Хрисея не удалится в  гинекей, ибо для знатной
афинской девушки даже находиться в одной комнате с гостями  мужского пола  -
за исключением отдельных  весьма редких случаев вроде свадеб или похорон,  -
было совершенно немыслимо.
     Впрочем,  как Аристон  и  Сократ  могли  теперь  увидеть  или,  точнее,
услышать, немыслимо для кого угодно, только
     не для Хрисеи. До них донесся ее пронзительный, звенящий
     от гнева голос:
     - Ни за что! Я всю жизнь мечтала познакомиться с Сократом! Гинекей? Фу!
Объясни мне, Данай, что может сейчас угрожать моей непорочности? Что, Сократ
имеет  привычку  насиловать  девушек? Ну,  что  касается  меня, ему  это  не
понадобится;  если  он  настолько мудр,  как  о нем  говорят,  я  пойду  ему
навстречу!
     Аристон хлопнул Сократа по плечу.
     - Может,  мне  удалиться?  -  прошептал он.  -  Нельзя  упускать  такую
возможность!
     Сократ решительно помотал головой.
     - Она  меня еще не видела,  -  прошептал  он в ответ.  -  Увидев  меня,
девушки обычно убегают, визжа от страха.
     В столовой тем временем, как можно было  догадать