Фрэнк Йерби.
    Изгнанник из Спарты


     Copyright (c) 1981 by Frank Yerbv "GOAT'S SONG"
     (c) Издательство "ВАГРИУС", издание на русском языке,1993
     OCR: Ilias Argiropulos



Глава I

     Он бежал очень долго, и его затошнило. Тошнота волнами подкатывалась к
     горлу, во рту ощущался  какой-то гадкий привкус.  Аристон сначала хотел
засунуть  два пальца в  рот,  надеясь, что его вывернет  наизнанку  и станет
полегче,  но тогда  пришлось бы  держать  украденного козленка только  одной
рукой... Да и в желудке вообще-то давно было пусто.
     У  подножия Парнона,  куда  его  сейчас занесло,  воздух  был легким  и
бодрящим.  Высившиеся  позади  горы  казались абсолютно голыми;  это  лишало
Аристона последней надежды. Слева возвышался другой горный  хребет,  Тайгет,
еще  более  неприступный  и  также  лишенный  растительности.  Его  вершины,
покрытые  снегом, ослепительно белели  в  лучах  утреннего  солнца,  хотя  в
Лаконику уже  много  дней  назад пришла  весна. Аристон  видел  внизу  реку,
которую  его  соотечественники-лакедемоняне  звали  Эвротом; она  серебристо
сверкала,  напоминая щит воина.  Если  бы ему удалось  добежать  до  реки  и
переплыть ее, он мог бы спастись. Однако Аристон трезво оценивал свои шансы.
А они были невелики. Или даже равны нулю.
     Он обернулся. У него мелькнула мысль: а вдруг жители селения прекратили
погоню?  Но  они  по-прежнему  неслись  за  ним  - одетые  в козлиные шкуры,
бородатые, грязные,

     похожие  на скопище  мелких бесов, вырвавшихся из Тартара; такие чудища
по приказу владыки Аида терзали в Царстве Мертвых тени злодеев. И внезапно у
Аристона   прервалось  дыхание.  И  оборвалось   сердце.  Он  осознал,   что
преследователи не отступят. Ни теперь, ни потом. Никогда.
     Для этих бедных людей  козленок представлял собой  немалую ценность. Но
это  было не главное.  Главное  то,  что  Аристону  в поисках пропитания  не
следовало взбираться так высоко в горы, зря он пошел безоружным, в одиночку.
Здесь его могли убить, и никто из гомойои, свободных граждан Спарты, никогда
бы не  узнал об  этом.  А негодяи постараются  его прикончить! Любой раб или
периэк, на которого распространяются безжалостные  законы города-государства
Спарты, где  даже  монеты куются  не из золота, а из  железа,  с  превеликой
радостью вознесет жертвы всем загробным божествам за одну только возможность
убить спартанца. Тем более, если это убийство сойдет ему с рук.
     Аристон бежал вперед без остановки. Его легкие, стремительные  движения
были преисполнены изящества. Если бы не козленок, Аристон давно бы оторвался
от селян. Сын спартанца, меллиран, он с семи лет привык подвергать свое тело
суровым испытаниям. Но теперь Аристон начал  задыхаться: ведь  он  бежал уже
целых два часа, да к тому же с упитанным козленком в руках. Он подумал, что,
может  быть, стоит бросить  свою ношу:  вдруг селяне  успокоятся,  когда  он
вернет им пропажу? Но в  глубине души Аристон  сознавал,  что они не оставят
его в покое. На их месте он сделал  бы то  же  самое. Хотя периэки, жившие в
тех краях, были рождены свободными, спартанцы, чувствовавшие себя господами,
обращались  с ними  немногим лучше,  чем с  рабами-илотами.  В  результате и
периэки, и  илоты,  рискуя  умереть  под пыткой,  почти  ежегодно восставали
против  спартанского ига.  Правда, тщетно. И  опять-таки Аристон не мог их в
этом винить. Он понимал, что поступил бы на их месте точно так же. Рассуждал
он так, конечно, неспроста:
     здесь -  что  греха  таить! -  сказывалось пагубное  влияние  его  дяди
Ипполита.
     Однако теперь, когда сердце бешено колотилось в груди и вот-вот грозило
разорваться,  с  Аристоном  стало твориться что-то странное. Какой-то  новый
запах начал пробиваться
     сквозь привычную вонь прогорклого масла, смешанного с потом, - а именно
так  обычно "благоухало"  его тело.  (Как  и все  спартанцы,  Аристон  почти
никогда  не мылся, считая, что  это  ослабляет организм,  а  протирался  для
чистоты  растительным  маслом,  которое   потом  какой-нибудь   его  товарищ
соскабливал   с  кожи  скребком  в  виде  полумесяца.)   Этот  новый  запах,
заглушавший  все -  и  запах его  утомленного тела,  и  вонь,  исходившую от
козленка, - был вызван страхом.
     Ощущение оказалось не из приятных; Аристон сразу как-то обессилел, ноги
у него подкосились. Он  был  юным спартанцем, которому не  полагалось знать,
что такое  страх. Но теперь Аристон перепугался не  на шутку. И тут же, едва
он понял, что боится, его захлестнул стыд, а это было еще хуже  страха. Ведь
Аристон принадлежал к роду, чьи воины сражались при Фермопилах, он прекрасно
помнил, как мать одного  из них сказала, прощаясь с сыном: "Со щитом  или на
щите".  И  еще  он  помнил, как  спартанский  мальчик,  укравший  лисенка  и
спрятавший его под одеждой, умер, ни разу не вскрикнув от боли, когда зверек
выгрызал ему живот.
     Но Аристону  было всего семнадцать,  и  он  не хотел умирать. Во всяком
случае, сейчас, не успев  снискать славы, которая маячила где-то впереди,  в
будущем. И уже тем более он не желал погибать такой глупой, позорной смертью
- от  руки  горцев,  разъяренных тем, что  он стащил их козла!  Впрочем, эти
наивные софизмы не  могли скрыть неприглядную правду: на  самом деле Аристон
не  хотел расставаться  с  жизнью,  потому  что боялся  смерти.  Он  не  мог
примириться с мыслью,  что  его  не будет,  что он  исчезнет  и его  гибкое,
прекрасное  тело  станет пищей  для червей,  а  все высокие, светлые помыслы
обратятся в ничто.
     Тут Аристон наконец положил козленка на  землю и припустил еще быстрее.
Может, ему повезет и он добежит  до какого-нибудь поля  на окраине Спарты? В
это время года  владельцы обычно бывают там - принимают работу. Если так, то
он спасен. Периэки не осмелятся убить его  в присутствии  другого спартанца.
Но  вдруг хозяина на участке не окажется? Вдруг там будут только илоты?  Они
же грубее

     скотины, за  которой им приходится  ухаживать, и втайне ненавидят своих
господ!
     Аристон  боялся  об  этом даже  подумать. Он вообще сейчас старался  не
думать.  Все  его мысли и  ощущения свелись к  одному - к  ударам загнанного
сердца.  И тут над  головой  Аристона просвистел сначала один камень,  потом
второй... Ему стало дурно, он споткнулся. Периэки вытащили из-за пояса пращи
и  размахивали  ими  над головами,  посылая вдогонку  Аристону  целый  шквал
камней. А надо сказать, периэки  мастерски владели  пращой, чуть ли не лучше
всех  на свете,  так  как  спартанцы, наложившие  на них  разные  повинности
требовали в  том  числе, чтобы периэки  служили  спартанскому  полису,  и  в
военное  время  создавали  из  них  легко  вооруженное войско.  Не  позволяя
периэкам  носить  тяжелое  оружие,  спартанцы  обучили  их  метать  дротики,
стрелять из лука и, главное, из пращи.
     От страха Аристон почти летел вниз по склону горы. На ногах его  словно
оказались сандалии Гермеса. Он начисто позабыл про  боль, терзавшую грудь, и
бежал быстрее,  чем  когда-либо в  своей  жизни.  Но все напрасно! Мчавшийся
вслед  за ним косматый  тупица  периэк неожиданно остановился,  взмахнул над
головой кожаной пращой и - раз,  два, три! - отпустил  одну из двух веревок.
Белый  камень, вылетевший из пращи, на мгновение перекрыл периэку видимость.
Затем  траектория его  полета  неумолимо  совпала с  движением  спартанского
юноши. В голове у Аристона полыхнул красный пожар. Бессмертный Зевс принялся
метать громы  и молнии на далеком Олимпе. А  потом  у ног Аристона разверзся
Тартар. Из его груди вырвалось  что-то похожее  на  вздох, и  он  провалился
глубже в темноту, в пустоту, в кромешную ночь.
     Он пришел  в себя от толчка. Голова  ужасно  болела. Впрочем, запястья,
колени и лодыжки  болели не  меньше. Аристон открыл глаза. Лучи  полуденного
солнца вонзились в  них, словно добела раскаленные копья. Он зажмурился,  но
свет  пробивался  сквозь веки, глаза жгло, перед ними плясали красные круги.
Толчки  и  тряска продолжались. Казалось, Аристон раскачивался  всем  телом.
Потом тень от скалы упала на его лицо, и повеяло блаженной прохладой.
     Аристон опять открыл глаза.  И мгновенно понял, почему  ему так больно.
Периэки привязали  его, точно  убитого кабана, к жерди,  сделанной из ствола
молодого деревца. Двое самых рослых мужчин несли жердь на плечах. Они тащили
Аристона вверх по козьей тропе. И внезапно юноша почувствовал, что больше не
в  силах вынести  всего этого: зверской  боли  в  голове,  мучения,  которое
причиняли ему кожаные путы, впивавшиеся в тело, толчков и тряски,  пустоты в
желудке,   смертельного  спазма   измученных  легких  и,  главное,   запаха,
исходившего  от селян. Он повернул  голову набок, и его  вытошнило  прямо на
каменистую землю.
     -  Ха!  -  хмыкнул один из  периэков. - Даже  богов рвет  желчью! Лучше
побереги эту мерзость внутри, спартанец. Она тебе еще пригодится.
     Аристон ничего не ответил. Во-первых, он  с трудом понимал речь  горца,
поскольку периэки говорили  на ахей-ском диалекте, который был древнее языка
Гомера.  По  сравнению с  периэками  дорийцы  были чужаками,  пришлыми,  они
захватили долины Лаконики; отчасти поэтому покоренные племена так ненавидели
все  спартанское. А во-вторых, Аристон судорожно соображал, как бы удрать от
горцев. Он их по-прежнему  боялся, однако  страх  перестал владеть всем  его
существом.  В  этом  сказывалось  преимущество спартанского воспитания.  Оно
вообще имело  много  преимуществ:  и в  физическом  плане, ибо гомойои,  или
равные, как себя называли граждане Спарты (имея в  виду, что они равны между
собой,  поскольку  их  превосходство над  другими народами  - и  эллинами, и
варварами  - считалось  само собой разумеющимся),  были значительно  сильнее
любого врага,  который мог встретиться на их пути, и в плане  духовном, ведь
спартанцы всегда оказывались гораздо умнее, хитрее...
     -  Или  безжалостней,  ибо  вообще-то они  глупы,  как ослы, и  страшно
твердолобы, - насмешливый голос дяди Ипполита врезался Аристону в  память. -
Мы прекрасно обучены искусству лицемерия, коварства и предательства. Попомни
мои слова,  мальчик: я лучше  буду рабом в Афинах, чем одним из соправителей
Спарты.
     Аристон с усилием отогнал это воспоминание. Сейчас не время поддаваться
едкой  иронии, которой  славился толстый, вечно паясничавший  дядя  Ипполит,
которого Аристон тем
     не менее любил. Он подозревал, что дядя  во многом прав. В частности, в
том, что за привилегию  быть спартанцем надо платить добровольным отказом от
цивилизации.  Аристон собственноручно переписал  поэмы, которые дядя Ипполит
привез  из Аттики и  Лесбоса, но буагор, старший группы, нашел их - они были
спрятаны  в  немногочисленных пожитках юноши  - и донес педоному, наставнику
молодых  спартанцев.  С  трудом  одолев  одно  из  стихотворений  (в  чтении
спартанцы  были не очень-то сильны) и поняв, что перед ним не военные оды, а
эротические  гимны, любовные  песни, педоном  велел  высечь  Аристона и, что
самое печальное, сжечь стихи.
     Однако  сейчас,  когда  его связали, как борова, и  подвесили к  палке,
словно дикого кабана,  от беспредельной утонченности  дяди  Ипполита не было
никакого проку, хотя обычно она находила отклик в душе Аристона. Нет, теперь
он должен быть как кремень, не зря же он получил спартанское воспитание - то
самое,  которое  его  дядя  так  презирал  (вероятно,  потому, что  ему  оно
совершенно  не пошло на пользу). Нужно придумать какую-нибудь уловку, хитрый
маневр,  проявить  несравненное  спартанское  коварство  и  добиться,  чтобы
периэки его развязали, освободили и отпустили на берега Эврота, где он и его
товарищи  для закалки  спали голыми  и зимой  и  летом.  Вот что  теперь ему
требовалось  позарез!  Но  в голову не  лезло  ни одной  дельной мысли.  Она
слишком сильно болела, ведь с размаху  брошенный камень пробил череп; кровь,
правда, запеклась в светлых, цвета темного золота, волосах Аристона, но мухи
назойливо  жужжали,  роясь   возле  раны,   и  это  тоже  не  способствовало
размышлениям. Аристон снова закрыл глаза и шепотом помолился Зевсу, Великому
Истребителю Мух.  Тряска не прекращалась. Аристону было так плохо, что впору
умереть.
     Он почти три дня ничего не ел. Аристон и не подозревал, насколько диким
это показалось бы любому другому эллину,  не уроженцу Спарты.  Какой полис в
Элладе ни возьми:
     Афины, Фивы,  Коринф  или  Сиракузы,  - его  граждане  в  жизни  бы  не
поверили, что сына богача, мальчика  аристократических кровей  можно забрать
семи лет от роду из отчего дома, заставить ежедневно упражняться в искусстве
убивать людей, носить одну и ту же одежду и летом и зимой, спать
     голым в камышах на берегу реки в любое, даже самое суровое, время года,
драться  с приятелями  чуть ли  не  до  смерти,  доказывая им  свою  отвагу,
подвергать беднягу порке за малейшее нарушение общепринятых правил, а иногда
и без оного - и все это лишь для того, чтобы просто научить его сносить боль
без единого стона;  и самое ужасное  - что его  можно  держать впроголодь, а
порой, как сейчас, вообще не кормить, вынуждая красть еду - есть-то хочется!
     Однако  именно так воспитывался юный  спартанец  Аристон, отец которого
входил в совет старейшин,  называвшийся герусией. Точно так же воспитывались
и  все  его товарищи. И теперь Аристону предстояло поплатиться жизнью за то,
что  в  поисках прокорма он покинул родные края. ("Хм!..  Самое обыкновенное
воровство!"  -  фыркнул  бы дядя  Ипполит.)  Однако  острый  ум  подсказывал
Аристону, что кража козленка -  всего лишь предлог. На  самом деле его убьют
за  то, что  он  спартанец.  Ибо он принадлежит к  племени господ,  которое,
насчитывая от силы  тридцать тысяч человек (в том числе женщин и детей), тем
не менее правило - и правило безжалостно! - ста тридцатью тысячами пери-эков
и  угрюмыми,  сердито  огрызавшимися  илотами,  которых  было  вдвое  больше
периэков.
     Ну  а  если  рассуждать конкретнее,  то  Аристон погибнет  из-за  своей
неудачи,  из-за совершенных  промахов.  Если  бы  он  не  побоялся  вторично
пережить унижение  порки, то стащил бы козленка у более культурных равнинных
периэков,  живших по соседству со  спартанским  полисом. Они,  конечно, тоже
погнались бы за ним, но его жизнь не  зависела бы  от  исхода погони. Жители
равнины не стали бы убивать его (точнее, никогда бы не осмелились). В худшем
случае, не сумей  он оторваться от  преследователей, они вошли бы в гимнасий
(периэки  имели  на  это  право,  так  как  считались свободнорожденными)  и
обвинили бы Аристона в присутствии наставника.  В результате  педоном вернул
бы им козленка, а Аристона стегали бы кнутом до  крови. Так полагалось. Если
же Аристону удалось бы  скрыться от погони  в лощине, тот  же  самый педоном
поставил бы Аристона на  пьедестал и до небес  превозносил  бы  его отвагу и
хитрость.  Ибо,  как  справедливо  заметил  дядя Ипполит,  не  пойман  -  не
вор."Дурак!  -  мысленно ругал  себя  Аристон.  -  Набитый  дурак! Рисковать
собственной шкурой из-за любви к тому, кто  тебя презирает?! Лизандр даже не
заплачет,  узнав,  что  эти  волки разорвали  тебя в клочки. И -  можешь  не
сомневаться! - пальцем не пошевелит, чтобы за тебя отомстить!"
     Аристону  не  хотелось  теперь  думать  о  Лизандре, потому что  и  эти
воспоминания терзали душу. Однако он ничего не мог с собой поделать.  Он был
влюблен  в Лизандра с двенадцати лет,  с тех пор,  как подрос и  узнал,  что
такое  томление  плоти  и  тоска желания.  Причем  не  один  Аристон  сох по
Лизандру. Тот  отличался  сказочной красотой, и  три  четверти  мальчиков  в
гимнасии были в него влюблены.  Слава о прекрасном юноше  распространилась и
за пределами гим-насия:  всякий раз, когда Лизандр  скинув,  по спартанскому
обычаю одежду и сверкая своей ослепительной наготой, участвовал в спортивных
состязаниях - метал диск или копье, боролся, дрался на кулаках  или бегал на
длинные  дистанции, -  толпы взрослых мужчин и  даже женщин стекались, чтобы
полюбоваться на него.  До чего  ж омерзительно  было слышать, как  плешивые,
тощие дядьки рассуждают о своей страсти к мальчику и умоляют его подарить им
всего одну ночь. Особенно противно потому, что Аристон и сам лелеял подобные
мечты.
     Он  вспомнил, как жаждал смерти, узнав,  что  Лизандр, в конце  концов,
взял  себе в любовники взрослого мужчину. Но уже на следующий  день - юность
не  в силах  отказаться  от  надежды! - Аристон  вновь, словно  бесхребетный
холуй, словно  жалкая собачонка, плелся за прекрасным мальчиком. Из-за  этой
безмерной, безнадежной любви он,  в сущности, и попал в переплет. Принеси он
жирного  козленка  в гимнасии к общей трапезе, друзья сочли  бы его  героем.
Может, и  Лизандр соизволил  бы тогда  взглянуть  на  него и даже одарил  бы
улыбкой. А главное, Аристон стремился избежать  новой  порки  в  присутствии
Лизандра,  ибо  не мог видеть, как это  томное, капризное  и прелестное лицо
приобретает  -  что слишком часто случалось в  последнее время - равнодушное
или даже насмешливое выражение. Именно поэтому Аристон  забрел так далеко  в
поисках добычи:  он  жаждал снискать благосклонность обожаемого  красавца. И
теперь из-за своей романтической глупости ока-
     зался  у  врат  Аида  и  мог  с минуты  на минуту  превратиться в тень,
обреченную вечно стенать в унылом мраке.
     Путь  вверх  по  горе Парной, в  селение  периэков, занял  целый  день.
Расстояние, которое  Аристон,  несясь сломя голову, пробежал за каких-нибудь
два часа, теперь приходилось упорно преодолевать дюйм за  дюймом, карабкаясь
вверх по уступам. Вдобавок периэки были обременены увесистой ношей. При всей
своей  стройности  Аристон оказался не  из легких,  ведь мышцы у  него  были
каменные.  Так что уже начало  смеркаться,  когда  в воздухе  запахло  дымом
очагов, и Аристон понял,  что деревня недалеко.  Вскоре он  услышал  женский
гомон.   А  еще   через   мгновение   женщины   окружили   Аристона   и  его
преследователей.
     Он сделал непроницаемое лицо, стараясь не  выказывать страха, а женщины
подошли поближе и глядели  на него во все глаза. Аристон впервые позавидовал
афинянам, ведь, если верить рассказам дяди, они не позволяли  своим женщинам
таскаться куда им вздумается,  а держали  их дома, под  замком. В отличие от
афинянок все лакедемонянки  независимо от социального положения  были самыми
свободными   женщинами   в  мире.   Спартанки  шокировали   своей  дерзостью
чужеземцев, однако потом жители других городов Эллады понимали, что подобное
поведение еще ничего не значит, ибо они имеют дело с самыми целомудренными и
верными женами на всем белом свете.
     Аристон  поглядел  на   неопрятных  периэкских  женщин.   Вообще-то  он
испытывал по отношению к женскому полу  двойственные чувства. Аристон обожал
свою мать Алкмену, но, кроме нее и рабынь, ни с какими женщинами не общался,
даже не разговаривал с  тех  пор, как ему исполнилось семь лет и его забрали
из  дому, чтобы он  там  не изнежился.  Аристон знал, что  мальчики постарше
путаются с девчонками, спят с ними и  даже похваляются этим, расписывая свои
восторги. Но у него не укладывалось в голове, как можно ПОЛЮБИТЬ женщину. Да
и  юношам,  спавшим  с  ними,  мысль о  любви  казалась  примерно  такой  же
непостижимой.  Женщина была наседкой, и, когда мужчине исполнялось  тридцать
лет,  герусия  обязывала  его  жениться,  поскольку полис нуждался в воинах.
Аристон не сомневался,  что спать  с  женщинами приятно;  он подозревал, что
плот-

     ская  любовь вообще приятное занятие,  неважно, с  кем  или  с  чем  ты
совершаешь любовный акт. Но  как  можно любить безмозглое существо?  И потом
женщины такие безобразные!  Эти узкие  плечи,  широкие бедра, громадные шары
грудей...  фу!  Он пока ни с  кем не спал,  но мечтал когда-нибудь разделить
восторг любви с Лизандром.
     Да, из-за этой ве