неств.
Чтобы  помочь актерам-гиппокритам  -  и,  к  слову  сказать,  самим  себе  -
выпутаться  из  закрученной  драматической  интриги, они  ставили за  сценой
скрипучую  машину,  она изображала  то  храм, то дворец, то хижину  пастуха.
Иногда машину  водружали и на  более видном месте, за орхестой, на площадке,
где танцевал хор, и  оттуда на вполне зримых  веревках появлялся  бог,  дабы
сотворить чудо и устранить все неприятности.
     Луна  высвечивала кости Фрины, они  мягко поблескивали,  словно жемчуг.
Аристон  собрал их, борясь с тошнотой,  ибо ни  голодным,  вечно недоедавшим
псам,  ни  воронам,  ни  целому  рою  насекомых  не удалось  очистить  кости
полностью.  Там  и тут  Аристону  попадались  на  глаза  затвердевшие  куски
красно-черного мяса. Плоть от плоти его - ив таком виде! Вдобавок от  костей
исходил слабый запах гниения, сладковатый и тошнотворный; ни один человек не
в  силах  его вынести. Но Аристон упорно терпел  мучительную пытку. Он нежно
обернул кости возлюбленной своим плащом, собрав все или почти все.
     Кроме черепа. Аристон  отошел в сторону и  поискал там.  Ни  следа,  ни
малейшего  следа!  А ведь череп должен  был бы первым броситься ему в глаза!
Однако...
     И тут  Аристону  неожиданно показалось,  будто актер, играющий  бога  в
какой-нибудь драме,  съехал  к  нему  вниз на веревках. Ибо, оглянувшись, он
увидел свет,  струившийся  из окна какого-то  дома.  У Аристона  перехватило
дыхание. Но он  очень хорошо  запомнил  местоположение этой хижины и не  мог
ошибиться. Свет горел в доме Ликотеи!
     Аристон осторожно подкрался к двери. Положил у порога свою жуткую ношу.
Выбрал один из дротиков, а остальные
     67

     положил рядом  с  костями  Фрины. Затем Аристон слегка вытянул из ножен
меч и,  приготовившись к нападению, начал подкрадываться к окну. Но не успел
добраться до него, как услышал голос Ликотеи.
     - Значит,  ты так решил  мне отомстить,  Панкрат?  - спрашивала Ликотея
легким,  игривым, насмешливым тоном.  - Ты считаешь,  что за эту  царапину я
должна  тебе  отдаться? А  что  говорит  по этому  поводу  твоя  драгоценная
Стеропа?
     Затем до Аристона донесся бас Панкрата, похожий на рев быка.  Он сказал
нечто  такое, что невозможно привести дословно,  но  смысл его  высказывания
сводился к  тому, что с  его женой Стеропой следовало  бы проделать нечто не
очень приличное или, в крайнем случае, она может сделать это сама.
     Ликотея звонко, весело рассмеялась.
     - Но,  дорогой Панкрат,  -  промурлыкала она, - именно это ты  и обещал
проделывать  с ней каждую ночь, когда  приносил брачные жертвы богам. А коли
так,  то иди  к ней!  И не  говори, что вспахивать  и боронить  поле упрямой
Сте-ропы - скучное  занятие!  Зевс свидетель, у тебя полно детей! Зачем тебе
я?
     -  Зачем? - прогрохотал в ответ Панкрат. - Я же говорил тебе,  что весь
горю! И не потому, что ты слегка поцарапала мне щеку, а потому, что ты самый
лакомый  кусочек,  который  только  может перепасть  мужчине.  Так  что будь
умницей, Лико. Кто об этом узнает? Я не хочу быть с тобой грубым, но...
     -  А если  ты  надуешь  мне брюхо  своим  приапическим инструментом?  -
сказала Ликотея.
     - Да ладно тебе, Лико, ты семь лет была замужем за Косматым и...
     -  Но ты ведь  не  Эпидавр,  могучий Панкрат. Он  был  тайным любителем
мальчиков. И почти не прикасался ко мне, а ты...
     Теперь Аристон видел их обоих. Ликотея стояла спиной  к окну. Она  была
совершенно голой - вероятно,  она всегда спала без одежды. Пряча от Панкрата
обнаженное тело, Ликотея прижимала к груди длинное одеяло. Но Аристон
     отлично видел ее со спины. И нашел, что у нее великолепная фигура.
     Внезапно Ликотея расхохоталась. Хрипло и визгливо.
     - Ладно,  - сказала  она. - Не стоит из-за этого драться, да? И вообще,
что мне  защищать? Память о том, что я потеряла  в  двенадцать лет с рабом в
лавке моего отца? Мне это запомнилось только потому, что болван разодрал мне
внутри  все  и у меня  потом кровь шла целый месяц.  Но у тебя,  безобразное
чудовище,  пожалуй,  хватит   здоровья,  чтобы...  чтобы  удовлетворить  мой
аппетит. Хотя я в этом сомневаюсь. Такое никому не под силу. Тут нужно целое
войско. Хочешь сперва выпить вина?  Я сама его приготовила. Вакх  свидетель,
оно  очень крепкое и придаст крепость  твоему клинку. Не улыбайся!  Ты скоро
поймешь, сколько сил нужно, чтобы оседлать и объездить волчицу Ликотею!
     - Возвращайся побыстрее, девочка, - счастливо пробасил Панкрат и  сел у
порога. Ликотея ловко завернулась в одеяло и подошла к шкафу.
     Аристон услышал  тихое бульканье  вина,  но, что она делает, не  видел.
Когда Ликотея  повернулась, одеяло соскользнуло  на пол  и она  предстала во
всей своей наготе. Ужасная стигийская нимфа с чашей в руках...
     - Пей, Панкрат, - прошептала она, и ее голос за-змеился, словно гадюка.
- Пей, о могучий и похотливый великан! Пей до дна... если посмеешь!
     Аристон услышал, как Панкрат тяжело, прерывисто задышал. А  потом издал
долгий,  душераздирающий  вопль,  будто  человек,  за которым  гонятся  тени
умерших и демоны.  Он  вскочил  и  кинулся  бежать, земля  тряслась под  его
ногами. А вдогонку несся визгливый, хриплый смех Ликотеи. Казалось, кто-то с
силой царапает щит мечом.
     Аристон  замер, глядя на Ликотею. Юноша сказал Фрине правду: он  не раз
видел  обнаженных  девушек. Живя в Спарте,  нельзя было этого  избежать.  Во
время религиозных празднеств девушки танцевали обнаженными, распевая девичьи
песни, а затем выходили  танцевать юноши, тоже без одежды. Они кружились под
звуки флейт и лир. Но, глядя на Ликотею, Аристон осознал, что он никогда еще
не видел такого... такого непристойного женского тела. Прежде чем
     появиться обнаженными на  людях, спартанские девушки тщательно сбривали
все волосы на теле или выводили их смесью мышьяка и извести. И белые фигуры,
двигающиеся,  танцующие   и  раскачивающиеся  из   стороны  в   сторону  под
торжественную музыку, удивительно напоминали статуи и не возбуждали желания.
     Но Ликотея - о Афродита и Эрос! - Ликотея была иной. Хотя на самом деле
разница была  крохотной: всего три курчавых иссиня-черных пятна волос, резко
оттенявших белизну ее тела и превращавших  его из нагого в голое. Козлоногий
бог нарочно  сохранил это, чтобы напомнить Аристону: женщина то же животное!
Ее  кровь  тоже  распаляется от желания.  Она  не  ожившая  статуя, покрытая
перламутровой  пылью.  У  статуи  нет этих двух совершенно одинаковых темных
кустиков, открывшихся взору Аристона, когда  Ликотея подняла руки  и  начала
пить из чаши...
     Что? Вино,  нектар  или... кровь? Что  могла она пить из этой чаши?  Из
ЭТОЙ чаши?
     Аристону показалось,  что внутри него кто-то  вскрикнул. Пронзительно и
визгливо,  как  менады, обезумевшие  от напитка богов.  Похоть разрывала его
внутренности, сердце, не давала вздохнуть. Глаза застилала пелена.
     Но  затем взор Аристона прояснился. Он взмахнул дротиком и со всей силы
метнул  его.  Но  то  ли  Ликотея  пошевелилась, то ли он поторопился, то ли
какой-то насмешливый, ехидный бог отвел его руку. Вместо того чтобы пронзить
Ликотее глотку, дротик проткнул ее плечо и пригвоздил к стене.
     Она  не вскрикнула и даже не застонала.  Она просто стояла  и смотрела,
как он входит в дом, вытащив из ножен короткий спартанский меч.
     Он приставил ей лезвие  к горлу. Но вдруг почувствовал,  что  не может.
Руки его  ослабели. Аристон никогда еще никого не убивал.  А уж о том, чтобы
убить женщину, и помыслить не мог. И вот теперь...
     Запах,  исходивший  от  Ликотеи,  защекотал  его  ноздри.   Все  внутри
мучительно содрогнулось, в душе завязалась беспощадная борьба между стыдом и
желанием. Ликотея не  проронила ни  слова, даже пальцем не пошевелила, чтобы
вымолить жизнь. Наоборот, она плюнула на его дротик и в
     70
     упор поглядела на Аристона,  поглядела насмешливо, презрительно...  Она
знала,  что он пощадит ее, понимала, какой ценой будет куплена эта пощада, и
презирала   Аристона.   Ее  глаза,  чернее,   чем  смертный  грех,  смотрели
хладнокровно  и  уверенно,  в  них  сквозило  усталое   знание  человеческой
слабости, и мужской и женской. Ликотея умело нащупывала слабое место каждого
и относилась с ледяным,  безграничным  презрением к  людям, проявлявшим хоть
какую-то слабость. А следовательно, вообще ко всему человечеству.  Затем она
медленно растянула губы в улыбке.
     И   это    оказалось   каплей,   переполнившей   чашу...   именно   это
устало-циничное выражение... Ослепленный внезапной яростью Аристон вонзил  в
Ликотею свой меч. И тут же его вытащил. Из раны хлынула темно-красная кровь,
которая  моментально  залила  грудь  волчицы.  Она впилась взглядом  в  лицо
Аристона, и он понял, что будет помнить ее  глаза до гробовой доски.  Сам не
зная  почему,  Аристон вынул  из ее  плеча  дротик,  и  женщина  упала.  Она
корчилась, дрыгала ногами,  конвульсивно дергалась, словно  курица,  которой
перерезали  горло. Наконец Ликотея затихла. Она повернула  к нему лицо, и ее
губы  зашевелились.  Однако изо рта не вылетело ни звука. Воздух  выходил из
раны и не долетал до рта, так что слов не было слышно. Но Аристон прочел то,
что она хотела сказать, по губам, кривившимся от боли и ненависти.
     - Я проклинаю тебя! Отныне ты никогда... И тут Ликотея умерла.
     Аристон стоял над ней, мысленно заканчивая недоговоренное проклятие.
     - Ты никогда  отныне не будешь  знать покоя. Ты, зарезавший беззащитную
женщину. Да,  она была виновна, но  ты  мог  бы  проявить милосердие. Мог бы
возвыситься  над  варварскими  обычаями Лаконики,  над  дикими  спартанскими
нравами.   Воззвать   к   единому   истинному   богу,   которого   заслонили
многочисленные лицедействующие божества...
     Но теперь все это было впустую.  Аристон медленно нагнулся и подобрал с
полу  череп  бедной  фрины. Он  стоял,  держа  его  в  руках,  и  отчетливо,
убийственно-отчетливо видел, как тщательно Ликотея его выскребла,  вычистила
и отполировала -до блеска, так что получился чудовищный
     сосуд для питья. Аристон вышел со своей находкой на улицу, в  кромешную
тьму, ибо даже луна скрылась и вокруг не видно было ни зги.
     Аристон  похоронил останки Фрины на запретной тропе.  Чтобы защитить ик
от  волков,  он  навалил сверху  груду камней. У  него не было  вина,  чтобы
принести жертву богам, поэтому он разрезал  себе  запястье  и окропил могилу
своей кровью. Затем  преклонил колена и помолился всем олимпийцам, чтобы они
приютили и благословили тень нежной девушки.
     Поднявшись на ноги. Аристон долго стоял над могилой, его голубые  глаза
были полны слез.  Потом Аристон слегка шевельнулся... совсем  чуть-чуть,  но
этого хватило, чтобы уцелеть.
     Все  мысли  мигом вылетели у него из  головы.  Дыхание  прервалось.  От
страшного  удара  Панкрата Аристон  закачался,  клинок разъяренного великана
вошел в его тело. Благодаря тому что  Аристон  неожиданно повернулся, нож не
задел жизненно важных  органов и лезвие вонзилось не полностью.  Однако рана
оказалась  достаточно  глубокой,  и  если бы Панкрат вытащил  из нее клинок,
вместе с  лезвием из  тела Аристона ушла бы и жизнь. Но  Аристон повернулся,
чтобы встретиться с  врагом  лицом к  лицу.  От  этого неожиданного движения
плохо  закаленный, ломкий  кинжал хрустнул  у рукоятки,  и лезвие осталось в
спине Аристона. Юноша обнажил меч. Панкрат  взревел, как  бык, когда  оружие
пронзило его  толстый  живот  и  вышло наружу  возле  позвоночника.  Аристон
потянул  на себя  рукоятку, и  вслед  за бурлящим  потоком  алой крови  душа
Панкрата покинула тело.
     Аристон стоял над трупом  великана и глядел  вниз. Панкрата он, правда,
не  видел. Было слишком  темно, да  и перед глазами  Аристона  висел красный
туман. Зрение никак не  фокусировалось.  Аристон повернулся  и пошел  прочь,
медленно,  шаг за шагом продвигаясь  вперед. Он шел очень прямо,  горделиво,
высоко подняв голову, и был удивительно похож на бога.
     Дойдя  до поворота, он  успел сделать несколько шагов и упал. Но все же
благодаря неимоверному усилию воли под-
     нялся и двинулся дальше. Через пару ярдов упал опять. И опять поднялся.
Один, два, три,  дюжину раз.  Когда оказался не в  силах встать - пополз. Он
полз вперед  сквозь  красный туман,  сквозь кромешную  тьму, а  в его  спине
полыхало ослепительное пламя, готовое поглотить его душу, дыхание, жизнь. Он
все еще  полз,  когда его подхватили  могучие руки. К тому времени  Эос  уже
летела по небу и ее конь прогонял ночь белыми, широкими крылами.
     Аристон вглядывался  сквозь утреннюю  дымку  в  исказившееся  от  горя,
отечески  заботливое  лицо,  обрамленное  густой  огненно-рыжей  бородой   и
волосами, в ярко-голубые глаза, которые сейчас влажно блестели и моргали.
     - Не  плачь, великий Дионис, - невнятно  пробормотал Аристон,  и из его
рта хлынула кровь. - Не плачь обо мне, отец. Боги не плачут, и я...
     Солнце внезапно померкло. Стало очень  темно, и  Аристон начал коченеть
от холода.
     - Держись,  сынок! Стисни  покрепче  зубы, иначе твоя душа  вылетит изо
рта, словно пташка. Вот  так! Вот так! Сейчас я отнесу тебя  домой, - сказал
рыжеволосый илот.


Глава V

     Илот  Тал давно  знал - ему ведь исполнилось уже сорок семь лет,  - что
самое  тяжкое жизненное  бремя -  это  необходимость принимать  решения.  И,
поскольку его  собственная жизнь была тяжела, он крепко усвоил, что человеку
приходится выбирать не между плохим и хорошим, а, как правило, меж двух зол.
Иными словами,  боги  никак  не  влияют  на  его выбор,  а  сидят  на  своих
бессмертных  задах на  вершине Олимпа и даже намекнуть не желают,  какое  из
двух зол наименьшее. Если, конечно, не получается так, что  куда  ни кинь  -
везде клин.
     Именно так получалось и теперь. Может,  Талу следовало опрометью бежать
по скользкой,  извилистой  тропинке, словно святотатцу, за  которым  гонятся
Эринии? На этот  вопрос  существовало по  меньшей  мере  три  ответа. И  все
отрицательные. Во-первых, нет, потому что от тряски лезвие  могло еще глубже
вонзиться в спину юноши и он испустил бы дух. Во-вторых, нет, потому что при
беге значительно возрастала возможность поскользнуться и  упасть. Даже  если
бы Талу повезло  и он не  свалился бы с горной кручи прямо в Тартар (даже не
переправившись  через  Стикс),  все  равно  для  мальчика   падение  грозило
немедленной смертью. Ну и, в третьих, бежать было нельзя, потому
     что,  таща на  руках Аристона,  Тал  умер бы от усталости, не достигнув
города.
     Количество "нет" впечатляло. А что можно было предложить взамен? Может,
нужно идти медленно и осторожно? Нет, потому что, промешкай Тал хоть немного
- и славный златокудрый юноша умрет. А что,  если попытаться вытащить из его
спины  клинок?  Нет,  потому что  Тал  не способен остановить  кровотечение,
которое  неизбежно  начнется  после этого.  А если оставить  мальчика здесь,
устроить его поудобнее и побежать за лекарем и носильщиками? Опять-таки нет!
Когда Тал  наконец убедит городскую стражу, что  говорит правду  -  если это
вообще удастся, - и вернется к Аристону, юноша будет уже мертв.
     Тал откинул  назад огненно-рыжую  голову  и громко расхохотался. Гулкие
раскаты дикого, горького смеха были подобны  грому Зевса. От шума сверху, со
скал, посыпалась груда камней. Тал закрыл рот. Он вырос в  горах и прекрасно
знал, что от крика может моментально начаться горный обвал.
     - Словно  у  меня мало неприятностей, не хватало только  погибнуть  под
лавиной, вызванной моим идиотским смехом, - пробормотал  он и двинулся вниз.
И  почти тут же перешел на ритмичный  бег  трусцой, не очень медленный  и не
очень  быстрый.  Чтобы  уменьшить   толчки,  илот  при  каждом  шаге  слегка
приподнимал тело мальчика. Так продолжалось несколько  часов. Когда в легких
Тала больше не осталось воздуха, а руки совсем устали и заболели так, что он
не мог  идти дальше,  илот  устроил привал. Но очень короткий, чтобы  только
слегка восстановить силы.
     К  счастью для Тала,  путь все время лежал  под гору. Но все равно лишь
такой волевой человек, как он, смог добраться до города и вдобавок сохранить
еще  немного  сил  -  ровно  столько,  чтобы  хватило  для  завершения   его
добровольной  миссии.  Теперь,  когда  Спарта  отчетливо  вырисовывалась  на
горизонте, Талу предстояло принять последнее решение:
     либо обогнуть полгорода  и войти известным ему потайным ходом, уменьшив
шансы показать мальчика врачу,  либо идти прямо, полностью полагаясь на волю
стражи, которая могла выслушать его  объяснения, пытаясь понять,  почему он,
собака-илот, несет раненого спартанского юношу, а мог-
     ла и прикончить его на месте и только потом разбираться что к чему.
     Но  тут  Аристон  застонал,  и  выбор  был  сделан.  Тал  ускорил  шаг,
направляясь прямо к городу без крепостных стен.
     Через  двадцать минут  он уже  входил  в  Спарту.  Потерявший  сознание
Аристон  лежал  у  него на  руках, оба  были  в  пыли.  К  Талу  моментально
подступили  с  обнаженными  мечами  стражники,   расставленные   с   равными
промежутками  вокруг полиса - на случай внезапного  нападения афинян (в это,
правда,  никто  не  верил,  поскольку  в долгой,  изматывающей войне афиняне
царили на море, а  спартанцы побеждали на суше, и даже на шестом году летних
боевых   действий  прямой   и   решительный   удар   по-прежнему   оставался
неосуществимой мечтой для стратегов обеих враждующих сторон).
     - Собака! - прорычал начальник стражи. - Грязный илот! Ты осмеливаешься
входить в город с...
     Тут  он  осекся,  потому что  даже такому  тугодуму, как этот илиарх (а
спартанцы вообще не отличались гибким умом), стало ясно, что  он знает ответ
на свой вопрос. Ни один илот, даже сумасшедший, не  осмелился  бы  на такое.
Любой,  самый тупой раб, ранив  или  убив меллирана,  со всех ногм-чался  бы
сейчас  в горы. Илиарху пришло в голову,  что, наверно, рыжебородое животное
хочет получить награду или даже - тут глаза начальника стражи сузились, ведь
подозрительность   была   у  спартанцев  в   крови,   -  пытается   ублажить
родственников  раненого, тоже надеясь  на  вознаграждение. Это означало, что
илот храбрее и умнее, чем ему  положено. Илиарх  хорошо запомнил  его лицо и
подумал, что надо натравить на эту косматую собаку  криптею, тайную полицию.
Пусть следует за ним по пятам!
     - Уберите мечи! - скомандовал он. - А ты, илот, говори.
     -~- Я прошу прощения, илиарх, - сказал Тал. - Я, конечно, все расскажу,
но сперва надо отнести юного господина к ближайшему лекарю. Сейчас я не могу
даже вздохнуть. А если  не отнести его поскорее к врачу,  то  вообще  лишусь
языка. Как и ты, добрый илиарх, - еще раз покор-нейще прошу у тебя прощения.
Тебе тоже отрежут язык,
     если  сын  благородного  Теламона  умрет  из-за  твоей  медлительности.
Великий стратег позаботится об этом.
     Илиарх занес было волосатую руку, намереваясь выбить из  илота дерзость
вместе  с зубами, но  рука  зависла в  воздухе.  Илиарх  быстро  придвинулся
поближе и вгляделся в неподвижное лицо юноши.
     -  Клянусь  Аполлоном!  -  прошептал   он.   -  Собака  не   лжет.  Это
действительно прекрасный Аристон! Эй, Имфикл! Иксион! Фебал! Фегей! Готовьте
копья и щит!
     Приказание  было  исполнено  молниеносно: спартанцев  специально  учили
сооружать  такие  носилки. Щит прикреплялся к двум  копьям. Начальник стражи
постелил  на  него  свой кроваво-красный  гиматий:  спартанцы  часто  носили
красные  плащи, чтобы враги  не видели  их ран  и  не приободрялись. А затем
стражники бережно положили Аристона на носилки лицом вниз.
     - Старайтесь не слишком его трясти, о мои господа, - попросил илот, - а
то клинок вонзится глубже и отнимет у него жизнь.
     Что-то   в  голосе  Тала  заставило   илиарха  вглядеться  в  его  лицо
попристальней. Но тут Аристон открыл рот, и