как отчим упал  навзничь, из
его горла  торчала  украшенная перьями  стрела. Юноша  в два прыжка оказался
возле  Теламона,  но  не успел даже вытащить стрелу из раны:  на него  сразу
навалились афиняне.
     Аристон  сражался  над трупом  отчима,  словно  раненый лев.  Остальные
спартанцы  тоже не допускали мысли о сдаче в плен.  Но через некоторое время
эту  мысль   пришлось   допустить.  Хитроумный  Клеон  понимал,  что   живые
спартанские пленники горазда ценнее мертвецов. Во-первых,  их можно провести
в цепях по улицам Афин, чтобы нанести презренному Никию удар, от которого он
никогда  в  жизни не  оправится.  Во-вторых, за  пленников можно потребовать
выкуп  золотом.  Это  выгодно и с точки зрения наживы,  и как предупреждение
против дальнейших посягательств Лакони-ки на  Афины.  Если  спартанцы  будут
знать,  что  их   благородные   сыновья  могут  повиснуть  вниз  головой,  с
выпущенными кишками, на афинских стенах, они хорошенько подумают, прежде чем
идти в атаку.
     Поэтому  афинский  трубач  неожиданно  подал сигнал  к  отступлению,  и
победоносные  афинские   гоплиты   отошли,  оставив   в   полном  недоумении
оглушенных, измотанных,  истекающих  кровью,  полумертвых  врагов. Но  через
мгновение  из афинских рядов вышел глашатай, который объявил, что спартанцам
будет  сохранена жизнь  и обеспечено  хорошее  обращение,  если они  проявят
мудрость и сложат оружие.
     Лакедемоняне переглянулись. Они были, конечно, спартанцами, но и людьми
тоже.  Причем  в основном  молодыми, еще полными сил и  горячего, страстного
желания жить. Поэтому они побросали свои щиты и подняли руки.
     Все, кроме одного - Аристона,  сына  Тала, который от горя и боли вдруг
стал настоящим спартанцем. Единствен-
     ный из всех, он прикрылся щитом, взмахнул мечом и пошел на афинян.
     Враги смотрели на него с восторгом и сожалением. В  следующее мгновение
они должны были его убить,  но  поступок  юноши был великолепен, афиняне это
признавали. Но затем они  увидели другого спартанца, он шел вслед за первым.
Только этот  спартанец бросил свой  шлем, щит, копье  и меч.  Не отягощаемый
ничем,   кроме  матерчатых   доспехов  и  наколенников,  он  быстро  догонял
тяжеловооруженного  юношу.  Примерно  на  полпути  они  сравнялись.  Афиняне
увидели,  как второй  лакедемонянин  вытянул  руку  и  дотронулся до  шлема,
защищавшего голову юноши. Сильный рывок - и шлем оказался у него в руках.
     Аристон ощутил,  как  прохладный,  ласковый ветерок  вдруг  освежил его
мокрые от пота, темно-золотистые  волосы. Он остановился и обернулся.  Сзади
стоял Орхомен. Он ухмылялся и держал шлем в руках.
     - Прекрасный  дуралей, мой обожаемый  враг, - промурлыкал Орхомен. -  Я
дарую тебе жизнь!
     И с размаху огрел Аристона по голове тяжелым бронзовым шлемом.


Глава X

     Оттуда, где  он  стоял,  изо  всех  сил  натягивая  цепи, которыми  его
приковали  к  переборке,  -  он  надеялся, что  эта  боль  заглушит  другую,
разрывавшую душу,  -  Аристон  мог  смотреть  вдаль.  Ему  вдвойне  повезло.
Во-первых, Клеон, сознавая всю ценность пленников, приказал  поместить их на
баке, а не в трюме, где несчастные видели  бы лишь ноги гребцов, сидевших на
скамьях  над ними.  А во-вторых, благодаря своей  красоте и тому восхищению,
которое  вызвал у врагов его последний  самоубийственный поступок,  Аристона
поместили в самом удобном месте, где он мог не только смотреть по  сторонам,
но и дышать свежим воздухом, пропитанным морской солью.
     Так что теперь Аристон висел на цепях, раскачиваясь вместе со скрипящей
посудиной, и глядел, как весла мчат ее по морю. Зрелище было завораживающим:
длинные весла  вгрызались в синюю воду,  потом взлетали вверх,  ослепительно
сияли,  сверкали серебром, проносились плашмя, уходили  вперед, опускались и
снова  вгрызались в воду.  Три ряда гребцов махали длинными широколопастными
веслами очень слаженно, в унисон. И неспроста,  ведь афиняне  доверяли весла
лишь свободным гражданам,  а не  рабам. Поэтому гребцы  относились  к своему
делу с гордостью, и изящество,
     проворство  афинских   судов  резко   контрастировало  с   неуклюжестью
спартанских кораблей.
     "Так, значит,  -  подумал  Аристон,  -  гордость -  это  самое  главное
свойство человеческой натуры?"
     Над  головой  юноши, чуть  позади, трепетал надутый,  словно  бурдюк  с
вином, треугольный парус. Ветер дул почти прямо в корму. Даже в этом боги, в
которых он  уже не верил, покровительствовали афинянам. Крутой  нос триремы,
пропарывавший темную воду,  оставлял перья белоснежной  пены. Идя  на  такой
скорости, они уже завтра на закате увидят порт Пирей. А дальше что?
     Этот вопрос  неотступно  преследовал каждого  пленника,  прикованного к
палубе афинского военного корабля, пока не продолбил им голову, словно молот
келеуста, весельного мастера.  Спартанские пленники  начали  проявлять черты
характера, за которые их ненавидели по всей Элладе. Дома спартанцы вели себя
скромно, с  достоинством, даже  благородно. Это  восхищало  заезжих  гостей,
считавших  сынов  Спарты  какими-то  особыми людьми.  Однако едва  спартанец
оказывался вырванным из привычной  обстановки, эти качества исчезали  словно
по  волшебству, и  он вмиг  становился жадным, противным хамом, для которого
нет ничего святого.
     И хотя среди  двухсот  девяноста двух пленников был только сто двадцать
один спартанец, а остальные илоты, которых заставляли служить оруженосцами и
помогать хозяевам в бою, а  также несколько  легковооруженных  периэ-ков, не
успевших удрать с поля боя, спартанцев казалось вдвое больше: так громко они
стенали.  Теперь, отдохнув, отъевшись и предаваясь вынужденному безделью,  а
стало  быть, имея время  подумать,  они  начали  постепенно  осознавать  всю
глубину своего позора. И, как часто бывает с людьми, которым понятно, что их
поведение отнюдь не безупречно,  они начали искать  оправдания  и вспоминали
войну  во всех  подробностях,  пытаясь найти причины  - внешние, конечно, не
имевшие отношения к их драгоценному "я", - своего поражения.
     - Надо было оставить собак-илотов на кораблях и взять побольше людей! -
прорычал  один из  пентекостов.  - Будь  у нас  побольше  воинов,  мы  бы  с
честью...
     Однако существуют два  места на  земле, где  люди абсолютно  равны. Это
могила и плен.
     -  С честью? - вдруг расхохотался илот, прекрасно зная, что его  хозяин
тоже прикован к переборке"и не сможет заткнуть ему рот. - Разве у спартанцев
есть честь, господа мои? Орест, первый из ваших царей, убил собственную мать
за  то, что она наставила рога  своему мужу Агамемнону,  а потом и вовсе его
прикончила. А вы проиграли битву, потому что среди вас есть фармакос...
     - Ах ты, собака! - взревел пентекост. - Да я тебя...
     - Ничего  ты мне не  сделаешь, ты тоже в кандалах! - сказал илот. -  Но
коли уж  вам так нужно объяснение вашей злой судьбы, то  вот оно! Видите вон
того  хорошенького  маленького педераста?  Миленького развратничка, которого
любовник огрел по башке, чтобы  спасти ему жизнь? Он тоже вел себя с честью,
да? И даже пытался в конце  напасть на афинян. О, мои  господа!  Спартанская
честь! Спартанская храбрость! Вот вам  пример. Он ведь смел, как лев, не так
ли?
     Теперь все спартанцы глядели на Аристона.
     - На что ты намекаешь, собака? - спросил пентекост.
     -  Я  был с  ним  на  триреме великого  Бразида.  И  знаю,  что команда
взбунтовалась, когда  он  ступал на борт корабля. Ведь он стал затычкой тому
самому отверстию, из которого когда-то вылез на свет...
     - Заткнись, собака! - вскричал Орхомен.
     - Ха! -  усмехнулся илот. - Любовничек! Ах  ты, благородный развратник!
Скажи,  педераст, как ты до этого докатился? У нас мужчины обычно  ложатся с
женщинами. А тебе не важно!  спереди  или сзади  - все едино,  о благородный
поклонник  самого  низкого  из пороков!  Но  только не говорите мне о чести,
господа  мои! Ведь  вы  любите  мальчиков,  а  ваш  единственный  герой,  не
опозорившийся на  Сфактерии, осужден за  инцест... какое милое, благозвучное
слово... а значит лишь то, что его застукали, когда он брю-хатил собственную
мать... За что и был осужден судом эфоров!
     - Он лжет! - хрипло выкрикнул Орхомен, но его голос сорвался.
     - Златокудрый  юноша, по  которому, наверняка, сохли  все наши любители
мальчиков,  ты  знал когда-нибудь женщину?  -  спросил один  из  спартанцев,
стоявших неподалеку от Аристона.
     - Да, - кивнул Аристон.
     - А... обвиняли ли тебя в суде эфоров? Говори, юноша. Мне нравится твое
лицо. Только  скажи, что  этот  грязный клеветник,  этот пес лжет,  и он  не
доедет живым  до  Афин, обещаю тебе.  Ты  действительно  обвинялся  в  столь
кощунственном преступлении.
     - Да, - сказал Аристон.
     - Но он невиновен! - вставил Орхомен. - Клянусь...
     - Спросите его, что постановил суд, - сказал илот.
     Так  что  у  спартанцев  наконец нашлось  оправдание.  Боги  хотели  их
поражения, ибо в  спартанские ряды затесался фармакос, козел отпущения. Тот,
кто  приносит  несчастье.  Существовал  только  один  способ  снять  с  себя
проклятие богов: фармакос должен умереть.
     "А я - помогите мне  Зевс, Аид и Геката! -  должен предотвратить это, -
думал Орхомен. -  Предотвратить любой ценой. Но почему?  Потому что в словах
грязного раба,  в том, что он растрезвонил на весь  свет, была  доля правды?
Да.  И  поэтому  тоже. Отчасти.  В  значительной степени мерзавец  правильно
подметил.  Но он  понял  не все. Никакие слова не  могут полностью, целиком,
всеобъемлюще выразить смысл понятий. Даже слово любовь. Итак, я люблю его. И
при том ненавижу,  хотя разве  это не  две  стороны одной  медали? В  данном
случае  ненависть  -  более  достойное  чувство.  Из-за  этого  хорошенького
безмозглого  поросенка я уже лишился  блестящего будущего, пережил  страшные
несчастья. За это он должен жить и мучиться. Мертвые не чувствуют боли, ясно
вам, болваны? Вот в чем причина! Существует двадцать тысяч разных причин, по
которым -  Аид забери его!  - я не хочу, чтобы Аристон  умирал. Потому что я
люблю его, потому что ненавижу. И еще  по многим  другим причинам, которых я
даже сам не знаю.
     Так в смятении говорил себе Орхомен, слегка утешаясь
     тем, что пока еще время работает на него. На  триреме Аристону ничто не
угрожало. Но,  когда их поместят  в афинскую  темницу, враги  вряд ли  будут
держать  их  на  цепи. И Аристон,  с горечью  думал  Орхомен,  наверняка  не
переживет  первую же ночь, оказавшись в одном  узилище со  спартанцами. Если
они  правильно рассчитали  скорость триремы, то  корабль прибудет в Пирей на
рассвете, а  значит, к тому часу нужно сделать так, чтобы Аристона  отделили
от товарищей и поместили в отдельный каземат. Но как этого добиться? Как, во
имя всех мрачных хтонических божеств?
     Однако  наступило  утро,  потом  полдень, а  ответ  на  вопрос  все  не
приходил.  Орхомен  стоял  в общем  каземате  и  глядел на Аристона, который
сидел,  уронив на руки  забинтованную голову, и не  обращал  внимания  ни на
злобные взгляды  спартанцев, ни  на напевный ионийский говор афинян, которые
целое утро  бесконечной  вереницей  шли  в тюрьму  поглазеть  на  невиданное
зрелище:  на двухсот  девяносто двух спартанцев-лакедемонян,  захваченных  в
плен! Сто двадцать один спартанец побросали щиты и остались в живых!
     Наконец  через час перед Орхоменом блеснул  луч  надежды, ибо в темницу
явился сам Клеон, окруженный почитателями. Рядом шел раздосадованный Никий.
     - Погляди, Никий! - пробасил кожевник. - Полюбуйся! Я привез тебе через
двадцать  дней, как и обещал, целую  кучу спартанцев! Что ты на это скажешь,
мой друг?
     - Что тебе повезло, - презрительно  фыркнул Никий.  - Клянусь Аресом, у
них жалкий вид! Не может быть, чтобы это  были лучшие  спартанские воины. Ты
же знаешь,  спартанцы  не  сдаются. Я думаю, что  все настоящие лакедемоняне
остались на поле брани и только эти жалкие трусы без стыда, без совести...
     - Когда твои лучники, - подал голос из-за решетки  Орхомен,  - научатся
издалека определять, кто достойный воин, а кто - нет, можешь считать, что ты
изобрел ценнейшее оружие, великий стратег!
     - Отлично сказано, спартанец! - рассмеялся Клеон. - Говорю тебе, Никий,
они  сражались как львы  и сдались, только  когда увидели, что сопротивление
бесполезно. Но
     если тебе очень хочется полюбоваться на настоящего спартанца, то я тебе
могу показать одного. Видишь вон того красивого юношу,  погруженного  в свои
мысли?
     - С повязкой на голове? - уточнил Никий.
     - Совершенно верно. Он не сдался в плен, а пошел один против нас, когда
его товарищи опустили щиты.  А не убили  мы его только  потому,  что...  Эй,
послушай! -  неожиданно воскликнул кожевник, обращаясь к Орхомену. - Я вроде
бы тебя помню. Это ты огрел его по голове, да?
     -  Да,  великий стратег, -  сказал Орхомен. - Он  мой друг. Я не хотел,
чтобы он умирал.
     - Вот  молодец! - покатился со смеху  Клеон. - Спасибо,  спартанец! Он,
наверное, стоит  вас  всех, вместе  взятых. Судя  по  его  виду, он высокого
происхождения. Может,  даже  сын одного из ваших царей... Ты, правда, в этом
не сознаешься, лукавая собака.
     -  Он  действительно высокородный юноша, - медленно произнес Орхомен. -
Но теперь  осиротел, и никто  не даст за него выкуп. Его отец, один из наших
благородных полемархов, пал на Сфактерии, великий Клеон.
     - Выкуп?!  Хо-хо! На что  нам сдались  ваши железные  колеса  от телег,
спартанец? Пока в Лаконике есть люди, которым не захочется увидеть его труп,
свисающий  с  крепостной стены,  и  они не будут  посылать своих  гоплитов в
Аттику, нам  и этого  будет довольно! Почему... Его  слова потонули в хохоте
спартанцев.  "Да  благославит  вас  Зевс,  дураки!  -  подумал   Орхомен.  -
Безмозглые пьяницы, вы играете мне на руку!"
     - О благородный Клеон,  - спокойно произнес он, - юноша,  да и я тоже в
этом  смысле не представляем  для тебя  интереса.  Ежели  вы бросите  нас  в
темнице в одном каземате  с  нашими любезными соратниками, то к утру сможете
лишь похоронить наши бренные останки...
     Клеон удивленно посмотрел на Орхомена.
     - Почему? - спросил он.
     -  Они считают юношу  фармакосом...  Думают, что  остров пал из-за  его
святотатства, и собираются убить его  сегодня  ночью. А меня - за то, что  я
буду пытаться его спасти.
     - Чепуха! - быстро затараторил Клеон. - Они ни за
     что...
     -Ты думаешь? - прошепелявил Никий. - Только посмотри на них!
     - А в каком святотатстве его обвиняют? - поинтересовался Клеон.
     - Прости меня, великий стратег, - мрачно произнес
     Орхомен. - Но лучше я не...
     - Эгей! -  проревел  илот. - Я скажу тебе, Кожаный Фартук! "Обвиняют" -
это  еще  мягко сказано!  Он осужден  судом эфоров, приговорен к смерти!  Но
поскольку  его  папаша  был  геронтом   и  стратегом,  ему  разрешили  взять
похотливого  сыночка на  войну, чтобы  малыша  там  прикончили. Так ведь оно
попристойнее выглядит.
     - Что выглядит, грязный язык? - пробасил Клеон.
     -  То, что  он натворил, - осклабился илот. - Малыш  у нас  развратник.
Сладенький светловолосенький  извращенец. Наверно,  ему  надоело подставлять
задницу, и он попытался засадить...
     - Заткнись! - закричал Орхомен.
     - Пусть говорит, -рассмеялся Никий. - Мне это начинает нравиться. В чем
именно обвиняют прекрасного юношу? Клянусь Эросом, я никогда не видел такого
красавца! Что он мог натворить?..
     - Его осудили... - начал было илот.
     - ...за Эдипов грех, - поспешил вставить Орхомен.
     -  Ну, если  ваш Эдип тоже  спал  со своей матерью, то,  значит,  эфоры
осудили  малыша  за  это, - сказал  илот.  -  Голубчика застукали  на  месте
преступления. Он  пытался залезть  как  можно дальше  туда, откуда  когда-то
вылез на  свет.  А  старая сука ему  помогала, не сомневайтесь!  Мерзавцы до
смерти замучили  бедную Арисбу - нежней и  милей которой  на  всем свете  не
сыщешь! - но она все равно твердила, что его мамаша и он...
     Илот  не  успел  договорить, потому  что Аристон уже  стоял перед  ним.
Движения юноши были невероятно грациозны:
     красота   и  ловкость  всегда  грациозны,  даже  когда   направлены  на
разрушение.  Все смотрели на его руки, а  он с размаху врезал  илоту коленом
промеж ног. Крупный, здоровый муж-
     чина завизжал, словно  женщина.  Потом скрючился, а Аристон стукнул его
по загривку сомкнутыми руками. Илот грохнулся  оземь. Юноша высоко подскочил
и  прыгнул обеими ногами на упавшего  раба.  И  тут  же  на  него,  взревев,
накинулись все лакедемоняне: спартанцы, периэки и илоты.
     - Стража! - завопил Клеон. - Во имя Зевса, сейчас же позовите стражу!
     - Ну, маленький Эдип,  - сказал кожевник. -  Как ты считаешь, что мне с
тобой сделать?
     Аристон  не  ответил. Он стоял,  глядя сквозь Клеона,  словно правителя
Афин перед ним не было.
     - Парень сумасшедший, Клеон, - сказал Никий. - Ты разве  не видишь? Его
бесполезно  спрашивать.  Я считаю, что  нужно  его  казнить. Раз  судьи  так
постановили, значит, он...
     - Несмотря ни на что,  он невиновен! -  выкрикнул Орхомен. - Ты сам был
судьей, великий Никий. Ты что, никогда не ошибался?
     - Я ошибался сотни  раз, спартанец, -  спокойно ответил Никий.  - Какой
человек не ошибается? И все  же в данном  случае  я  не  понимаю,  как можно
ошибиться.  Такое...  такое  вопиющее преступление  наверняка расследовалось
очень тщательно...  Так, по  крайней мере, поступили бы мы. И  для вынесения
смертного приговора нужны были...
     - Убедительные доказательства, - сказал Орхомен.  - Они имелись. И  все
ложные! Но мы  не могли заставить главную свидетельницу изменить  показания,
благородные господа. Весь ужас в  том, что  она не лгала. Она ошибалась,  но
сама верила своим словам. Вдобавок она была беотийкой. Вы когда-нибудь имели
дело с беотийцами, благородные господа?
     - С беотийцами? - проревел Клеон.  - Упаси меня великий  Зевс! Во  всей
Элладе не сыскать  более  тупоголовых  скотов. Всякий раз, когда  я  езжу  в
Беотию, я стараюсь не перепутать их с коровами.
     - А как ты их различаешь, Клеон? - усмехнулся Никий. - По рогам?
     - О  нет, глянусь Аидом! Рога есть у всех беотийцев, Никий. Их  любящие
жены наставляют им рога с каждым
     встречным и  поперечным.  Если ты  когда-нибудь отправишься  в  Беотию,
запомни: умный вид там только у коров. Значит, эта шлюха...
     - Совершенно честно обвиняла Аристона... насколько
     у  нее  хватало  мозгов.  Хотя должен заметить,  там не  обошлось и без
женской  ревности...  Но  вы,  наверно,  желаете услышать  все  по  порядку,
благородные господа?
     - Конечно, спартанец! - сказал Клеон.
     - Его слова вполне разумны, не правда ли, Клеон? -
     молвил Никий.
     - Согласен, - откликнулся кожевник. - Если б ты был
     не  праздным аристократом, а  трудился в поте лица, как я, Никий, ты бы
научился разбираться в  людях. Спартанец не  лжет.  Да  и потом в  юноше нет
никакой извращенности...
     сразу видно, что...
     - О чем ты теперь думаешь? - резко спросил Никий.
     -  То,  что  вы, образованные  люди, называете непостижимым, тоже имеет
свою стоимость. Например,  невинность. Непорочность. Красота... Да, теперь я
знаю, что делать с мальчишкой... вернее, с обоими спартанцами, - сказал
     Клеон.
     В том, что он сделал, проявилась вся  его меркантильная сущность: Клеон
привел Аристона и Орхомена в Агору, на рынок, и продал в рабство.
     Аристон  стоял среди  рабов,  выставленных  на  продажу,  и смотрел  по
сторонам. Он с удивлением обнаружил, что опять способен чувствовать. Правда,
сейчас им владело лишь детское, ничем не  прикрытое любопытство. Воистину  в
мире  не было города,  подобного Афинам.  Проведя юность в  скучной,  бедной
обстановке,  ибо аскетизм  считался в  Спарте достоинством, Аристон оказался
соверше