Он вдруг почувствовал, что стратег вопрошающе смотрит на него.
     - В чем дело, великий стратег? - осведомился он.
     - Признаюсь, ты озадачил меня, триерарх, - сказал Конон. - Я знаю всех,
кого знаешь  ты,  все они  уважаемые  и известные граждане,  принадлежащие к
высшим кругам общества, и в то же время я не знаю тебя. Почему?
     - Да потому, - сказал Аристон, - что я не  гражданин, стратег, а  всего
лишь простой метек, у которого нашлось достаточно денег,  чтобы за свой счет
оснастить  триеру,   когда  полис,   оказавшись   в  безвыходном  положении,
наконец-то милостиво мне это разрешил. Я сделал это для того, чтобы получить
афинское  гражданство,  имеющее  огромную ценность в моих глазах. И  когда я
вернусь, я намерен  его добиваться. В конце концов, полис обещал эту награду
тем метекам, которые будут сражаться под его знаменами. А кроме того, у меня
есть два прекрасных  свидетеля моих  подвигов  во  славу  Афин:  Перикл, сын
Перикла, и Фрасил - оба стратеги, мой  командующий, так что их  слово должно
кое-что значить...
     Конон, казалось, внимательно изучал палубу у себя под  ногами, затем он
взглянул Аристону в глаза.
     - У тебя их нет, мой мальчик, - негромко произнес он. - Они оба мертвы.
Может, у тебя есть другие свидетели?
     -  Ну, триерарх Ферамен,  -  это точно, и, возможно, еще  Фрасибул.  Во
всяком случае, Ферамен был не дальше чем  в пятидесяти родах от моего левого
борта,  когда сиракуз-пы протаранили мое судно  и отправили  его прямиком  к
Посейдону. Он наверняка...
     Но Конон покачал головой. Медленно и печально.
     - Афина свидетель, что удача отвернулась от тебя! - сказал он.
     Аристон удивленно уставился на него.
     - Не хочешь ли ты сказать, что Ферамен с Фрасибу-лом...
     - Тоже мертвы? Нет. Эти свиньи как раз очень даже живы.
     Аристон молча смотрел на стратега. Он ждал. Ждать ему пришлось довольно
долго, ибо Конон, судя по всему, никак не мог собраться с мыслями.
     - Ты стал жертвой того сражения, - произнес наконец стратег, - так  что
я хочу прямо тебя спросить: как ты относишься к тому, что тебя и твоих людей
бросили на произвол судьбы, обрекли на верную смерть? Только честно.
     - Ну, -  медленно сказал Аристон, - как человек я был возмущен этим.  И
испытываю  это  чувство  до сих  пор.  Но  как воин  я отношусь  к  этому  с
пониманием.  Ибо  разве не следует  жертвовать малым во имя  главного? Нашей
главной  целью  при  Аргинусах было сокрушить растущую морскую мощь  Спарты,
уничтожить  ее флот и  вновь утвердить наше превосходство в той единственной
области,  тде мы по-настоящему  уязвимы,  где нас можно  даже уничтожить,  а
именно  на  голубой  воде.  Ну  а  люди  всегда погибают  в  любом сражении.
Попытаться спасти нас означало поставить под угрозу нашу  победу. А этого мы
не могли себе  позволить. Я говорю это, несмотря на то что многим храбрецам,
моим товарищам, друзьям, это решение стоило жизни...
     -  Что же,  это слова  истинного моряка!  - сказал Конон  и  с  размаху
хлопнул Аристона  по плечу своей огромной ладонью.  -• Ты правильно и, более
того,  профессионально оценил  ситуацию. Но все  дело в том, что вы не  были
брошены на произвол судьбы из соображений  стратегии. Видишь  ли,  триерарх,
мои  друзья, восемь стратегов, командовавших  флотом при Аргинусах, были  не
только  военачальниками,  но  и истинными афинянами. Они не  могли  спокойно
смотреть на то, как  гибнут команды двадцати пяти  триер,  а это  более двух
тысяч человек.
     - Так много? - ужаснулся Аристон.
     - Да, так много. И они погибли из-за двух свиней, Ферамена и Фрасибула.
Хотя вина Фрасибула была все  же менее тяжкой - он просто-напросто промолчал
и тем самым позволил шестерым отважным людям умереть вместо себя, в то время
как Ферамен прямо обвинил их.
     Аристон недоуменно посмотрел на стратега.
     - Боюсь, что я не понимаю, о чем ты говоришь, стратег, - сказал он.
     - Разумеется. Ты  и не можешь этого понять.  Дело  в том, триерарх, что
Ферамен и  Фрасибул,  который был при Аргинусах только  триерархом, ибо  эти
глупцы в Афинах
     лишили  его  должности  стратега за  его  связь с  Алкивиадом, получили
приказ взять десять транспортных  судов,  которыми командовали  не моряки, а
таксиархи, и еще тридцать семь триер и прийти на помощь терпящим бедствие.
     - Они  этого  не сделали, - мрачно  произнес Аристон.  -  В этом я могу
поклясться!
     - И  мне  это прекрасно  известно. Но  когда  флот  вернулся в Афины  и
городская  чернь стала  требовать крови  тех, кто  повинен в  столь  ужасных
потерях,  Ферамен объявил  восьмерых  стратегов в  трусости, проявленной  им
самим. Ну а  Фрасибул  промолчал  и  позволил  шестерым  из  них  умереть  -
шестерым,  ибо Протомах  и Аристоген  вообще  не вернулись  -  после  самого
несправедливого и незаконного  судебного процесса  за  всю историю Афин!  Ты
ведь  знаешь,  что   по  закону  должны  были  состояться  восемь  отдельных
процессов? Или по крайней мере шесть, поскольку только шесть стратегов могли
предстать  перед  судом,  чтобы  каждый  из   обвиняемых  имел   возможность
защищаться против конкретных обвинений только в его собственный адрес?
     -  Конечно знаю, - подтвердил Аристон. - Ведь это один  из краеугольных
камней афинского права.
     - И тем  не менее это  правило не было  соблюдено,  - с  горечью сказал
Конон. - И Фрасила, Перикла, Аристократа, Диомедона, Эрасмида и Лисия судили
одновременно  и  вынесли  приговор, представлявший собой не  что  иное,  как
судебное убийство. По существу, вся эта процедура была настолько незаконной,
что Сократ, который в тот день исполнял  обязанности  председателя притании,
категорически  отказался   даже  ставить   требование   смертной   казни  на
голосование. Ты  бы его только видел, триерарх, как он стоял там, как скала,
и  улыбался этой толпе, беснующейся, вопящей, требующей и его крови наряду с
кровью шестерых стратегов...
     -  Бьюсь об  заклад,  что он так и не поставил это  на  голосование,  -
заявил Аристон. - Насколько я знаю своего учителя, он предпочел бы смерть!
     - И это едва не случилось, - подтвердил Конон. - Его спасло  только то,
что слишком многие из присутствовавших в свое время сидели у его ног,  жадно
впитывая вино его философии. А кроме того, срок его притании истекал через
     два дня. Поэтому они решили подождать. Председатель следующей притании,
как и можно было ожидать, оказался более сговорчивым. И шестеро храбрейших и
благороднейших мужей Афин были преданы смерти.
     -  Включая и тех двоих, кто был достаточно близко от меня,  чтобы стать
свидетелем моих скромных заслуг  перед  полисом,  - прошептал Аристон,  -  и
теперь остались...
     - ...только  две  трусливые свиньи,  у  которых  есть все основания  не
свидетельствовать в твою пользу, для которых само твое существование  отныне
представляет  угрозу,  -  сказал  Конон. - Так  что теперь твои претензии на
гражданство  не  будут  иметь  под  собой   ничего,  кроме  твоих  никем  не
подтвержденных слов и слов твоих уцелевших подчиненных, триерарх. Боюсь, что
твои шансы невелики. Разумеется, я сделаю все, что от меня зависит, но...
     - Благодарю тебя, стратег, - сказал Аристон. Он вновь почувствовал, что
Конон очень внимательно разглядывает его.
     - Все-таки странно, что я не могу узнать тебя, - произнес стратег. - Ты
был  метеком, причем  достаточно богатым,  чтобы  оснастить триеру, и тем не
менее...
     - Я был приемным сыном благородного Тимосфена, - сказал Аристон.
     - Ну конечно же! Неудивительно, что ты вращался в столь высоких сферах!
- Внезапно  выражение  лица  Конона  резко изменилось; он  помрачнел. В  его
глазах мелькнула тревога. - Послушай, Аристон, мой мальчик, - сказал он, - Я
презираю  людей,  которым   нравится  приносить  дурные  вести,  да  и  Гера
свидетельница, что ты и без того уже достаточно пережил! Поэтому  я не стану
тебе  ничего  говорить.  Но ведь  ты  Аристон-оружейник,  не  правда  ли?  Я
наконец-то тебя узнал?
     - Да, - подтвердил Аристон. - Но в чем дело, стратег?
     - Да  нет, ничего. Только  если ты все же попадешь домой, позволь  дать
тебе один совет...
     - А именно?
     - Следи за своей женой! - сказал Конон.
     За последующие дни, прошедшие в бесплодных маневрах как афинских, так и
лакедемонских сил, Конон очень
     привязался  к Аристону.  Он сокрушался, что боги не наградили его таким
сыном.
     -  Стратег,  -  как-то  обратился  к  нему  Аристон  во  время   паузы,
наступившей на пятый день  боевых  действий,  -  ты  позволишь  мне  кое-что
сказать тебе?
     Конон взглянул на своего младшего соратника.
     - Конечно, - сказал он. - Я слушаю тебя, лохаг!
     - Этот  берег  невозможно  удержать. Все  уловки  Лизан-дра  направлены
только на одно...
     -  Измотать  нас, заставить пристать к  берегу  для отдыха,  а  затем -
перебить нас всех. Ты думаешь, я этого не понимаю, сын мой?
     - И что же? - спросил Аристон.
     - Мы будем держаться открытого моря, сколько бы мои люди ни ворчали. Мы
не пристанем к берегу, даже если мне придется подавить бунт!
     И  вот  на  рассвете,  когда  весь  афинский  флот  мирно  покоился  на
прибрежном песке,  восемь  триер  Конона вместе  с  церемониальным  кораблем
"Паралос"  находились в одной-двух стадиях от берега. И в  тот момент, когда
Аристон вышел на палубу, он услышал отчаянный крик дозорного:
     -  Спартанцы!  Клянусь  Герой!  Спартанцы!  Весь  их  флот! Весь трижды
проклятый лакедемонский флот! По правому борту! Вон они! Идут прямо на нас!
     Аристон обернулся и встретился взглядом со своим стратегом.
     -  Ну, лохаг,  и что  же  нам  делать? -  произнес  Конон  с  невеселой
усмешкой. - Умереть как подобает героям или спасаться бегством, как пристало
обыкновенным смертным?
     Аристон молча взвесил  в  уме  оба варианта. Девять кораблей  не  могли
доставить  спартанцам  ни  малейших проблем.  Лизандр  направит  против  них
двадцать   кораблей,  а  остальные   сто   с   лишним   медноносых   таранов
беспрепятственно врежутся в  беспомощный афинский флот.  А мертвыми Конон  и
его  люди ничем не смогут помочь Афинам. Если же попытаться спастись, то  по
крайней мере  кому-то из них,  возможно,  и  удалось бы  добраться до своего
полиса и предупредить его о надвигающейся опасности.
     - Я бы уклонился от боя, великий стратег, - сказал он. Теперь уже Конон
пристально посмотрел ему в глаза.
     - Почему? - спросил стратег.
     - Чтобы остаться в живых и предупредить полис. Чтобы затем защищать его
стены до последней капли крови.
     - Да будет так!  - сказал Конон и  повернулся к своему  помощнику. Лицо
нуарха было серым от ужаса,
     -  Прикажи келевсгу задать  максимальный темп,  - распорядился Конон. -
Скажи  рулевому,  чтобы  поворачивал  резко  влево.  Дай  остальным  команду
следовать за нами.
     - Как влево? - возопил нуарх. - Но ведь это же...
     - В противоположную  сторону от Афин. Знаю.  Мы идем к Лампсаку, нуарх.
Ступай же и отдай распоряжения!
     Аристон удивленно смотрел на своего командующего. Затем он улыбнулся. В
этот момент его восхищение Кононом было безграничным.
     -  Ты хочешь  воспользоваться парусами  Лизандра,  не  так  ли, великий
стратег? - спросил он.
     - Вот именно. Теми самыми парусами, которые всегда оставляют на берегу,
когда назревает сражение  - ведь и наши остались на этой злосчастной полоске
земли, откуда нам их уже не вернуть, - чтобы вражеские катапульты  не смогли
поджечь  их зажигательными  снарядами,  чтобы они  не запутались  в  снастях
другого судна, своего или  неприятельского,  в самый разгар битвы, что может
привести к самым печальным последствиям. Итак, в путь, за парусами Лизандра.
Я думаю, они нам пригодятся. Мы  обретем крылья, которые помчат нас так, что
никакие гребцы не смогут нас догнать.
     - Сама  Афина  наделила  тебя  своей мудростью,  стратег! -  воскликнул
Аристон.
     Все  вышло как нельзя лучше. Отряд Конона с  попутным  ветром проскочил
мимо  спартанского  флота  и  как выпущенная  из лука  стрела  устремился  к
беззащитному Лампсаку. Лизандр даже не оставил там  гарнизона. Они захватили
все  спартанские паруса,  отобрали девять  из  них  для  своих  кораблей,  а
остальные сожгли. Их снасти загудели, паруса наполнились ветром; темная, как
вино,  вода вскипела  у них  за кормой  белоснежной  пеной.  И  они  вышли в
открытое море, оторвавшись от лакедемонского флота на пол-Геллеспонта.
     Но даже на таком расстоянии они видели столбы черного
     дыма, поднимающегося к небесным чертогам  Зевса,  сквозь  который то  и
дело  прорывались  тусклые  языки  пламени,  бушевавшего   на  побережье   у
Эгоспотама, на том самом месте, где еще совсем недавно стоял  афинский флот;
а  когда  менялся  ветер,  до них  доносился  отвратительный  запах  горящей
человеческой плоти, и  от этого запаха  даже боги зажимали носы,  не в силах
его вынести.
     Так было.
     И  было еще: не успели они уйти, убежать  от этого  зловонного дыма, от
этого  нестерпимого запаха,  как услыхали  отчаянный крик,  услыхали  голоса
афинян, взывавшие к ним:
     - Помогите! Ради Зевса, спасите нас!
     И Аристон увидел маленький сторожевой корабль, три-аконтор, погруженный
в воду  почти  по самую палубу. Он увидел зияющую пробоину в самой  середине
корпуса судна,  оставленную  лакедемонской триерой. И понял, что его команда
уже обречена, если только...
     Он обернулся и посмотрел на Конона.
     - Суши весла! Табань! - закричал великий флотоводец.
     Они  втащили  их  на  борт,  этих  несчастных,  посиневших  от  холода,
дрожащих,   окровавленных,   потерявших  человеческий  облик.  Конон   лично
расспрашивал их.
     - Мы сдались. Стратеги поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
И они...
     - Сдались на милость спартанцев? - спросил Конон.
     - Да, великий стратег! Только...
     - Что только? -  прошептал Конон, уже зная ответ, как и Аристон. - Что,
ради Геры!
     - Этого слова лаконцы просто не  знают, мой господин, -  сказал старший
из спасенных,  -  если оно вообще есть  в  дорийском языке, в  чем я  сильно
сомневаюсь.
     - Нет! - воскликнул Конон. - Неужели они...
     - Убивают пленных? Именно  так, мой  господин, по приказу Лизандра. Три
тысячи человек. Тела сжигали прямо вместе с кораблями. Тут-то  нам и удалось
бежать.  Видишь ли,  нужно  много времени для того, чтобы  убить  три тысячи
человек. Целая вечность Тартара даже...
     -... для таких профессиональных мясников, как спар-
     танцы, - закончил за него Конон. Затем он склонил голову и заплакал.
     Аристон молча  смотрел  на  него.  Ярость, бушевавшую  в  его  душе,  и
невыносимый, безграничный стыд за своих  соотечественников не могли выразить
никакие слезы.
     Три ночи  спустя  он  стоял  на палубе  и смотрел на  звезды. С  каждой
минутой он все больше осознавал, что они находятся явно не  на своих местах.
Даже его скромных познаний в навигации было достаточно,  чтобы это заметить.
Кроме того,  они должны были бы уже  увидеть огни  Афин. Он еще раз взглянул
вперед,  туда,  где  должен был быть город. Никаких  огней.  Одно бескрайнее
темно-синее море, спокойное, что-то сонно бормочущее про себя. Он смотрел на
это небо,  на  эти  звезды.  Он все  понял. У него  не осталось ни  малейших
сомнений.
     Он пошел и разыскал великого Конона.
     - Послушай,  Аристон, - сказал ему стратег, - ты что, уже забыл  о том,
какая участь постигла шестерых стратегов после Аргинусского сражения? Причем
одним из них был сын самого Перикла?
     - Нет, я этого не забыл, - ответил Аристон.
     - Тогда мне  не  нужно объяснять  тебе,  что афинская  чернь сделает  с
побежденным стратегом, который прибудет в Пирей с подобным известием?
     - Нет, - сказал Аристон.
     - А я хочу жить, - заявил Конон.  - Видишь ли, мой  мальчик, яд никогда
не был моим любимым напитком.
     - И что же теперь? - спросил Аристон.
     -  Мы направляемся на  Кипр. Прекрасный  остров. А  главное, царь Кипра
Евагор мой друг. И я смогу спокойно провести там остаток моих дней.
     - Но Афины! Их надо предупредить! - воскликнул Аристон.
     - Я посылаю "Паралос", чтобы предупредить  полис, мой мальчик. Много же
пользы это им принесет, без флота, без денег на постройку нового, без...
     - О великий Конон! - прервал его Аристон.
     - Да; Аристон?
     -  Позволь  и мне отплыть  на  нем! Я  должен попасть домой! Понимаешь,
должен! Два года... Конон с жалостью посмотрел на него.
     - Не будь глупцом, Аристон, - сказал он.
     - Я всегда им был, - сказал Аристон. - Прошу тебя, мой господин!
     Стратег долго молча смотрел на него.
     - Ну хорошо! - произнес  он наконец. - Я надеялся  удержать тебя  подле
себя,  но я не могу противиться тому, что вижу  в твоих глазах. Хочу сказать
тебе только одно, сын мой...
     - Что? - спросил Аристон.
     - Пошли гонца в свой дом, чтобы объявить о твоем скором прибытии, перед
тем как ты высадишься на берег, - сказал Конон.
     Аристон посмотрел ему прямо в глаза.
     - Зачем? - спросил он.
     - Зачем? Клянусь Афиной! Чтобы лишний раз не испытывать горя. Ненужного
и бессмысленного горя, Аристон. Надеюсь, теперь ты меня понял?
     - Да, - прошептал Аристон.
     - Тогда уходи и оставь меня в покое! - произнес великий Конон.


Глава XXIV

     Аристон и Автолик возвращались домой с рыночной  площади в сопровождении
двух слуг,  нагруженных покупками,  как это  обычно  водилось  в Афинах. Ибо
здесь,  как,  впрочем, и в большей  части Эллады, закупка всего необходимого
для домашнего хозяйства  входила в обязанности мужа, а не жены. Поскольку, с
точки зрения  эллинов,  благовоспитанной  женщине  не  подобало  выходить из
своего дома  иначе как по  особым праздникам или же по крайней необходимости
вроде   болезни  родственника   или  близкой   подруги,  афинским   мужчинам
приходилось  брать  на  себя  множество  мелких  домашних  дел,  считавшихся
женскими в большинстве других стран мира.
     По правде говоря, в тот день они могли бы и сами донести свои покупки и
даже  в одной руке, если бы местные обычаи  им это позволили. Ибо хотя осада
уже закончилась, Афины были полностью побеждены, их длинные  стены срыты, на
Акрополе стоял спартанский гарнизон, ссыльные олигархи - Критий в их числе -
вернулись  в  полис  и  правили  железной  рукой,  а поставки  еды  в  город
возобновились в достаточном количестве, чтобы избежать  голода; тем не менее
никто из афинян не страдал от  переедания.  Афины были покоренным городом, и
победители не упускали  случая, чтобы  лишний раз напомнить  им эту жестокую
истину.
     - Я оплакивал его, - говорил Аристон, - ибо хотя я и
     испытывал  на  протяжении  многих  лет  неприязнь  к  Алки-виаду,  даже
ненависть, он в конце концов спас мне жизнь и был по-настоящему благороден и
справедлив ко  мне.  Да, он  был  распутником, насмешником,  он глумился над
святынями.  Его пороков было не счесть, но ведь и достоинств было не меньше.
Говорю тебе, Автолик, это был один из величайших мужей Афин.
     - Ну не знаю, - отозвался Автолик. - По-моему, на великого он не тянул.
Вот Сократ утверждает, что  величие  неотделимо от нравственности,  Аристон.
Человек, лишенный добродетели, не может быть великим.
     Аристон улыбнулся.
     - Иногда мой старый учитель бывает  очень наивен, -  сказал  он.  -  На
самом деле величие не имеет  ничего общего с добродетелью. Во всяком случае,
почти  ничего.  Я  бы  даже  сказал,  что  добродетель,  в сущности,  служит
препятствием на пути  к величию.  А Алкивиад поплатился жизнью не за  измену
Афинам, а за то,  что раскаялся  в  ней.  Когда мы его изгнали и он  бежал в
Спарту,  стал нашим врагом, его жизни ничто не угрожало. Но затем, когда  мы
опять отстранили  его от командования, причем виновен был не он, а  один  из
его подчиненных, с безумной дерзост