ся, Данаи предпринимал
героические усилия, чтобы сохранить самообладание; его молодой голос  звучал
приглушенно, и они не  могли разобрать слов.  Однако повышенные  тона Хрисеи
вмиг просветили их:
     - Аристон?  Ха! С ним-то я тем более хочу познакомиться! Я давно хотела
высказать этому старому грязному педерасту все, что я о нем думаю!
     Настала очередь  Сократа радостно  похлопать по  плечу  своего молодого
друга.
     Теперь уже голос Даная прозвучал как рев разъяренного быка:
     - Аристон вовсе не старый! Он всего на два года старше меня! И он не...
     - Не педераст? Ха-ха! Тогда чем же вы занимаетесь вдвоем, милый братец?
Чем-то ужасно интересным,  по-видимому, коли  вы  восемь или девять  лет  не
отходите друг от друга,  не  найдя времени  даже  жениться?  Что  же  это за
занятие,а?
     - Мы просто разговариваем. Он учит  меня разным вещам. Например, стихам
Еврипида...
     - Ну  а этому  он  тебя научил, братец? -  спросила Хрисея, и  вдруг ее
голос потерял всю свою пронзительность. Он  стал  ниже на целую октаву, стал
глубоким, трепещущим,
     очаровательным  и в то  же  время  столь  грустным,  что от его звука у
Аристона перехватило дыхание:
     Да, изо всех,  кто дышит и кто мыслит, Нас, женщин,  нет несчастней. За
мужей Мы платим -  и  недешево.  А купишь, Так он  тебе хозяин, а  не раб. И
первого второе горе больше. А главное, берешь ведь наобум:
     Порочен он иль честен, как узнаешь?
     А между тем уйди - тебе ж позор,
     И удалить супруга ты не смеешь.
     И вот жене, вступая в новый мир,
     Где чужды ей и нравы и законы,
     Приходится гадать, с каким она
     Созданьем ложе делит. И завиден
     Удел жены, коли супруг ярмо
     Свое несет покорно. Смерть иначе!
     Ведь муж, когда очаг ему постыл,
     На стороне любовью сердце тешит,
     У них друзья и сверстники, а нам
     В глаза глядеть приходится постылым.
     Но говорят, что за мужьями мы,
     Как за стеной, а им, мол, копья нужны.
     Какая ложь! Три раза под щитом
     Охотней бы стояла я, чем раз
     Один родить...*
     - Медея,  - прошептал Аристон. - А ты знаешь, Сократ, ведь  это  чистая
правда!
     - М-да,  - промычал Сократ, но тут  они вновь услышали голос Даная.  Он
чуть ли не плакал.
     * Пер. И.Ф. Анненского.
     - Хрисея,  я  не могу! Ну как ты  не хочешь  понять? Это нарушение всех
обычаев и законов!
     - К Аиду все твои  обычаи и  законы! -  заявила сестра.  Аристон открыл
дверь и вошел в столовую так тихо, что его никто не заметил.
     - Пусть  этот грех падет на  мою  голову,  Данай, - произнес он, и  его
спокойный глубокий голос придал особую  мелодичность его  словам. - Ибо ради
такой женщины,  как  твоя сестра,  я готов подвергнуться гневу всех  богов и
смертных - и даже гвоему.
     Они оба  обернулись и уставились  на него. Аристон понял, что Парфенопа
была права. Девушка в самом  деле  была чрезвычайно некрасива. Она  была так
худа, что на нее нельзя было  смотреть  без сострадания. У нее  не  было  ни
бедер,  ни сколь-нибудь  заметной  груди.  Губы  ее  большого  рта  казались
чересчур  полными  для  такого худого лица. Ее  глаза, как ни странно,  были
раскосыми,  как у скифов;  и они, золотистые, почти желто-карие, с  россыпью
зеленоватых  искорок,  мерцали, как огонь, в египетской смуглости ее лица. А
вот волосы ее были прекрасны. Этого у нее не  отнять.  Они были  черны,  как
воды Стикса, и в то же время от  них  исходило ощущение какой-то  нежности и
теплоты. Ее обнаженные руки, да и ноги, насколько он  мог  разглядеть  через
платье  из  овечьей шерсти,  представляли  из себя кости,  обтянутые  кожей,
практически без какой-либо плоти под ней. А теперь,  когда она повернулась к
своему  брату,  Аристон обнаружил, что груди у нее все-таки есть. Крохотные,
размером не более грецкого  ореха. Сердце у него  упало.  Даже после точного
описания Парфенопы он не  мог  себе  представить, что это  бедное  маленькое
создание настолько непривлекательно.
     Затем она заговорила, и сердце Аристона  не просто вернулось в  прежнее
положение,  но  чуть  не  выскочило  из  груди  от  восторга. Ибо ее  голос,
произносивший  его имя,  прозвучал как  самая сладостная музыка, которую  он
когда-либо слышал; эта музыка рождалась как бы из ничего, из воздуха.
     - Это и есть твой Аристон? - спросила она.
     - Да, - ответил Данай. - Перед  которым я  теперь должен  извиниться за
это ужасающее нарушение всех при-
     личий. Мне остается только  надеяться,  что он не  слышал,  как  ты тут
вопила, как рыночная торговка. А теперь убирайся отсюда, Хрисея. Ты меня уже
достаточно опозорила!
     - Ну нет, - прошептала она, - я обещала тебе высказать все, что я о нем
думаю, и я это сделаю! И оттого, что я теперь понимаю, почему ты его любишь,
оттого, что он так прекрасен, как ты его описывал - нет, еще прекраснее, чем
у  тебя  хватило  бы  слов его  описать,  -  все  это  не  становится  менее
отвратительным.
     - Что не  становится менее отвратительным, моя  госпожа? -  осведомился
Аристон.
     Хрисея пошла ему навстречу мягкими  неслышными  шагами. "Как тигрица, -
подумал  Аристон.  - Как  тощая, костлявая тигрица,  умирающая с голоду". Он
даже не подозревал, насколько удачным было это сравнение. Она подошла к нему
так близко, что ему  достаточно было бы немного нагнуться, чтобы  поцеловать
ее   в  губы.  Эта  мысль  пришла   ему  в  голову  и  оказалась  невероятно
соблазнительной. Она стояла и смотрела  ему прямо в  глаза  снизу вверх.  Он
чувствовал ее запах. Запах мыла, духов, запах возбуждения и страха.
     - Что же  тебе  кажется таким отвратительным,  моя  маленькая Хрисея? -
вновь спросил Аристон.
     - Гомосексуализм, - ответила она. - И гомосексуалисты вроде тебя!
     -  Хрисея!  - Данай вскочил со своего места,  но Аристон остановил  его
движением руки.
     - Мне очень жаль, - сказал он. - Я бы предпочел, чтобы я тебе нравился.
По крайней  мере, чтобы ты  могла  помочь мне избавиться  от  этого тяжелого
порока.
     Она с удивлением посмотрела на него.
     - Значит, ты этого не отрицаешь? - прошептала она.
     - Ну а если бы я это отрицал, ты бы мне поверила? - спросил Аристон.
     - Хрис, это возмутительно! - воскликнул Данай.
     -  Он  смеется надо мной. Я знаю. И к этому давно привыкла. Мужчины все
такие  недалекие.  Они  не  в состоянии рассмотреть за  уродливой внешностью
женщины, за тем, что она представляет из себя мешок костей, ее...
     - Ее душу? - подхватил Аристон. - Я, например, в
     состоянии.  - Затем он повысил голос: - Сократ! - крикнул он.  - Зайди,
пожалуйста, к нам.
     Сократ вошел  в столовую.  Данай беспомощно переводил взгляд с Аристона
на   философа.   Он   был   в  полном  смятении.  Положение  было  абсолютно
недопустимое, но кого, в сущности, можно было в этом винить?
     -  Разреши представить  тебе  госпожу Хрисею,  -  торжественно произнес
Аристон своим глубоким, звучным голосом, - которая отказывает мне  в мужских
достоинствах. Более того, она настаивает на  том, что мы  должны  изучать ее
душу,  не обращая внимания на ее -  скажем прямо! -  весьма скудную  и тощую
плоть. Что ты думаешь о ней, о Сократ?
     -  Что перед нами высший дух, -  Сократ говорил весьма серьезным тоном,
если  не  считать  озорных  огоньков  в  его  маленьких  черных  глазках,  -
спустившийся  на  землю  на лунном  луче,  носившийся по свету  на пушинке и
наконец оказавший честь своим посещением нашему  полису. Я приветствую тебя,
моя госпожа!
     -  И  я  приветствую  тебя,  великий  Сократ,  мудрейший  из  людей,  -
прошептала Хрисея. - Присядь, прошу тебя. И поговори со мной! О, я  так хочу
насладиться беседой  с тобой!  Не  обращай внимания  на этого тупицу,  моего
братца. Его жалкого  умишка не хватает даже на то, чтобы понять, что все эти
законы  и обычаи, властвующие  над  женщинами,  ничего не  могут значить для
такого создания, как я.
     - Почему же, моя госпожа? - осведомился Сократ.
     -  Да  потому,  что  все   они  направлены  на  сохранение   чистоты  и
непорочности женщины, то есть того, что я считаю обузой.
     - Хрис! - воскликнул Данай.
     - Послушай, Дан, перестань шипеть, как идиот:
     "Хриссссс!"  Повторяю, обузой,  от  которой  я  бы  охотно  избавилась,
которую я бы с радостью променяла на свободу, которой пользуются мужчины. Но
в   любом   случае  охранять   мою   девственность  -   занятие   совершенно
бессмысленное, ибо кому из увидевших меня она может понадобиться? Подождите!
Я  хочу,  чтобы  вы  поняли меня  правильно! Особенно  ты, Аристон, красотой
подобный богам! Я отнюдь не мартовская кошка, сгорающая от похоти. Я даже не
знаю,
     что это такое - влечение к мужчине. Я никогда этого не испытывала...
     - Пусть боги сжалятся над тобой, если это правда! - вставил Аристон.
     -  ...Но я  стала  бы  гетерой,  ни  секунды  не  раздумывая,  если  бы
располагала тем, что для этого необходимо.
     - А что для этого необходимо, моя госпожа? - спросил Сократ.
     -  Красота.  Привлекательность.   Хотя  бы   немного  плоти,  способной
соблазнить  мужчину. Я  уже  сказала, что  не  понимаю  похоти. Но  какой бы
отвратительной она мне ни казалась, лучше уж быть желанной, чем отвергнутой.
Я всегда выхожу из дому с закрытым лицом, как и подобает знатной афинянке, в
сопровождении рабыни.  И вижу, как мужчины  провожают ее  глазами - ее, а не
меня! Ибо определить, где у меня зад,  а где  перед,  можно только по носкам
моих сандалий.
     - Хрис! - простонал Данай. - Неужели у тебя нет никакой гордости?
     - Абсолютно. А зачем она мне, братец? Чем я могу гордиться?
     - Голосом, который лучше  любой  музыки, -  сказал  Аристон. - Голосом,
звуки которого прекраснее всего,  что  я когда-либо слышал.  Ты знаешь,  моя
маленькая  Хрисея,  одного  его  достаточно, чтобы  навсегда сделать  любого
мужчину твоим рабом. А твои глаза! Глаза робкой лесной нимфы,  пробирающейся
сквозь дебри своих ночных страхов. Какой огонь горит в их бездонной глубине!
Какая теплота, какая нежность...
     -  Аристон, послушай, - запротестовал Данай,  - мне что-то не  нравятся
такие разговоры.
     - То,  что я  говорю, дорогой друг, я говорю  открыто  и  честно.  Твоя
сестра не красавица - зачем же мне пытаться убедить ее  в обратном? Но вот о
чем  вы оба  забыли, так это о том, что красота в лучшем  случае  ничего  не
значит, а в худшем становится  проклятием. Так, как это случилось со мной. И
я всего лишь хочу  ободрить ее,  помочь избавиться от этих  дурацких мыслей,
что  ей якобы  нечем гордиться. Я человек, который без колебаний  бросил  бы
свое сердце и
     свое состояние к ее ногам  сейчас, немедленно, если бы я только мог это
сделать.
     Хрисея   прижала   тонкие   руки  к  горлу.  Жест  вышел  исключительно
грациозным, как будто взмах трепетных крыльев.
     - А почему же ты не можешь? - прошептала она  еле слышно. - У тебя что,
уже есть тайная жена?
     - Хрис! - взмолился Данай. - Это уже не лезет ни в какие ворота!
     - Да заткнись ты наконец, Дан! Я не собираюсь уводить твоего любовника.
Я не могу, да и не хочу этого делать. Я вообще не намерена выходить замуж.
     - Почему? - в свою очередь спросил Аристон.
     -  Сначала  ответь  на  мой вопрос, благородный Аристон! Допустим, твои
слова заинтересовали  бы меня, хотя на самом деле  это,  конечно, не так.  И
все-таки почему же ты не мог бы на мне жениться?
     -  Да потому, что я метек,  моя госпожа. Более того, я бывший раб.  И к
тому же это было самое гнусное рабство, какое только можно себе вообразить.
     - Ну, твоей вины в этом не было никакой, - возразил Сократ, - а до того
ты принадлежал  к одному  из знатнейших  домов Лаконики. Так что  не  сгущай
краски, мой мальчик. Единственным реальным препятствием является  закон. И я
полагаю, теперь нам всем нужно подумать о  том,  как  его обойти.  Должен же
найтись какой-то способ приобрести или купить гражданство.
     - Возможно, если ты купишь и  оснастишь  триеру, преподнесешь ее в  дар
полису, отправишься с нами в поход в качестве триера рха, - предложил Данай.
     - Дан! - воскликнула Хрисея.
     - Купить  и оснастить триеру нетрудно, - задумчиво сказал Аристон, - но
командовать  ею я не  смогу. Метек не может  отдавать распоряжения  афинским
гражданам, Дан. Так что проявить таким образом свою доблесть мне не удастся.
Придется придумать что-нибудь получше.
     - Вот  именно! -  фыркнула Хрисея.  - Особенно  если иметь  в виду, что
ничто на  свете не  заставит  меня  выйти за  тебя  замуж! За  тебя  или  за
кого-либо другого!
     Аристон удивленно посмотрел на нее.  Затем лицо его медленно расплылось
в улыбке.
     - Но почему же? - спросил он.
     -  Потому  что  жена - это рабыня.  Жалкая и униженная рабыня.  Которая
каждую  ночь  должна  отдавать  свое тело на... -  Она  осеклась, и судорога
пробежала по всему ее телу.
     - Хрисея!  - обреченно  произнес  Данай. - Ты  когда-нибудь перестанешь
меня позорить?
     -  Да. Теперь перестану.  Я  удаляюсь  в гинекей, и  вы можете спокойно
обсуждать планы моего  порабощения. Действуй, Данай! Возможно, тебе  удастся
отдать  мое тело этому  твоему  другу - прекрасному другу, - ибо он воистину
прекрасен! Но как бы не получилось так, что это тело окажется бездыханным!
     С  этими  словами  она  повернулась  и  выбежала  из  комнаты  -  лань,
вспугнутая  охотниками, ее тело, как копье, летящее на крыльях  смертельного
ужаса.  Аристону,  наблюдавшему  за ней,  явственно  послышался  лай  своры,
преследующей свою жертву.
     -  Аристон,  -  простонал  Данай,  -  позволь  мне  принести  тебе  мои
глубочайшие извинения...
     -  Это я должен извиниться перед тобой, - быстро прервал его Аристон. -
Мне не следовало сюда врываться. Но голос твоей сестры и, признаюсь, то, что
она  говорила,  так  заинтриговали меня, что я  не смог удержаться. В  конце
концов, если и произошло какое-то нарушение приличий, то с моей стороны. Она
только  угрожала  остаться   в  нашем  присутствии.   Я  же   имел  дерзость
непосредственно предстать перед знатной афинской девушкой, не получив на это
разрешения ее отца или братьев. А  это, по вашим обычаям, непростительно. Но
мой  дорогой Данай, быть может, ты позволишь  мне поделиться  с тобой  одной
мыслью?
     -  Ну разумеется! - воскликнул  Данай  с облегчением.  Само присутствие
Аристона действовало на него успокаивающе.
     - Скажи мне, зачем вы так унижаете своих женщин?
     - Унижаем? - переспросил Данай.
     - Да. У нас в Спарте они пользуются полной свободой. Во время священных
празднеств  девушки танцуют на глазах у мужчин совершенно  нагими.  Замужние
женщины могут
     принимать каких угодно гостей в присутствии мужа или без оного. Если вы
решите навестить друга и не застанете  его дома, вас  самым радушным образом
примет его жена. У нас просто нет никаких оснований думать, что наши женщины
только и  мечтают о  том,  как бы  улечься  в  постель с  первым  попавшимся
мужчиной, который  окажется с ними наедине. Видишь ли, мы  верим в их честь,
верность, целомудрие. Ну и в результате, кто из женщин Эллады славится этими
свойствами?
     - Все это прекрасно, - сказал Данай, - но  весь вопрос в том, насколько
эта слава заслуженна.
     - Несомненно, заслуженна, - подтвердил Сократ. - Каждый из побывавших в
Спарте, с кем мне когда-либо доводилось  говорить,  это  подтверждает. А вот
наши афинянки имеют самую скверную репутацию во всей Элладе. Как ты думаешь.
Аристон, с чего бы это?
     - Я думаю,  что вы их сами провоцируете, - не спеша проговорил Аристон.
-  Тюрьма никого  не делает  лучше, Сократ.  А  ваши  гинекеи и  есть  самая
настоящая  тюрьма. Рабство  не  способствует  воспитанию  моральных качеств.
Можете мне поверить. Я сам был рабом. И вот сначала вы превращаете своих жен
в безмозглых кукол, привилегированных домашних рабынь, отличающихся от ваших
наложниц только тем, что их сыновья являются законнорожденными и имеют право
наследования, а затем идете  к гетерам, чтобы насладиться духовным общением,
которого вам не хватает дома. Именно духовным, а не физическим! Ибо, клянусь
Аидом, Дан, любой уважающий себя афинянин стыдится ходить к порнам. Я десять
лет провел в обществе одной из лучших гетер Афин. Я бывал у нее очень часто,
и ее дом  всегда  был полон  седобородых  старцев,  приходивших  поговорить!
Именно  поговорить,  Данай?  Я  знаю  законченных гомосексуалистов,  которых
вырвало бы от одного прикосновения женщины, но и они обожают ее! В ее доме я
спорил о поэзии с Софоклом; я слышал, как  она отчитывала Аристофана  за его
постоянные непристойности. У нее,  единственной  во всех Афинах, хватило ума
понять,  что  Еврипид отнюдь  не  женоненавистник, что он  любит и  защищает
женщин, а не оскорбляет их. Что,  кстати, возвращает нас к разговору о твоей
сестре.
     - Я слушаю тебя, - холодно сказал Данай.
     - Я  попробую получить  афинское гражданство. Серьезно. И если  мне это
удастся,  я  хочу получить твое  разрешение  на  наш брак - разумеется,  при
условии, что я смогу добиться ее согласия и любви. Я обещаю тебе не видеться
с ней во время твоего отсутствия до тех пор, пока не буду иметь права ввести
госпожу Хрисею в мой  дом  как  свою жену.  Свою единственную жену - никаких
наложниц,  с  которыми  ей  придется   делить  ложе,  никаких  гетер,  чтобы
развлекать меня. Потому что, Дан, именно то, что  тебя  в ней шокирует, меня
привлекает.  Она человек, а  не кукла. В  ней  есть ум,  душа, огонь.  И еще
благородство. Ну как, ты согласен?
     - Но Аристон, - пролепетал Данай. - Она же, она
     не красавица...
     - Я знаю. Ну и что? Зато у нее прекрасный ум.  И я думаю, что и душа. А
кроме того,  Дан,  она очень похорошеет,  как только исчезнет этот ее  страх
перед  жизнью.  Неужели  ты  не  можешь  себе  представить,  как  она  будет
выглядеть, нарастив с пол,  нет, даже  с  четверть  таланта плоти  на  своих
хрупких косточках? А это будет несложно. Как только она  узнает,  что значит
быть любимой, по-настоящему любимой, нервное напряжение спадет, и она сможет
нормально есть. Да и  вообще, что  значит эта  телесная красота, друг мой? Я
уже давно потерял счет прекрасным женщинам, с которыми  спал. Но  вся беда в
том. Дан, что рано или  поздно  с  ложа нужно вставать. Разговаривать. Иметь
общие  интересы. Да в конце концов, клянусь  Аидом и Пер-сефоной, я не хочу,
чтобы матерью моих сыновей была безмозглая дура!
     Лицо Даная медленно прояснялось. Затем он улыбнулся и протянул Аристону
руку.
     - Я не мог бы желать себе лучшего зятя, чем ты, Аристон, - сказал он.
     Итак, будущее его было предрешено, но очень скоро Аристон начал всерьез
спрашивать себя, не  сошел  ли он  с  ума. Ведь  что  ни  говори,  а  бедная
маленькая Хрисея  была слишком уж  худа  и  некрасива.  Нет, даже не  просто
некрасива - уродлива. Он пытался убедить себя в том, что
     она   даже   возбуждает,  будучи,  по   зрелому   размышлению,  гораздо
привлекательней, чем холодная и правильная красота; но чтобы все это звучало
убедительно, ему  необходимо  было еще раз увидеть ее.  А  это в сложившихся
обстоятельствах было совершенно невозможно  - если  она, конечно, не захочет
нанести  еще  один тайный  визит Парфенопе, на  что ему только  и оставалось
надеяться.
     Охватившее его состояние  неуверенности,  сомнения, даже можно сказать,
меланхолии, вскоре настолько усилилось, что он отправился на поиски Сократа,
чтобы  попросить  совета у этого  мудрейшего  из людей. Отплытие сиракузской
экспедиции   вновь   откладывалось,   что  представляло   ему   сомнительную
возможность присоединиться к ней и предпринять отчаянную попытку добыть себе
гражданство военными подвигами.  Из этого наверняка ничего бы не получилось,
а если  бы и получилось, то скорее всего  ценой  собственной жизни, что его,
разумеется, никак  не устраивало. С  другой стороны, перспектива