бы рассориться из-за давно  минувших событий,  сколь бы печальными они ни
были. Даже если ты был любовником Клео - а я сильно подозреваю, что  так оно
и было, - ну и что с того? Я знаю, что ты не приближался к ней с тех пор как
она вошла в мой дом.  Если бы ты знал,  друг  мой,  сколько радости она  мне
принесла. Я  люблю  своего сына, кем бы ни был его подлинный отец,  ибо  его
рождение не явилось результатом обмана или  умолчания. Клео с самого  начала
сказала мне, что беременна. И подарила мне  эту прелестную маленькую  нимфу,
сотканную из морской пены и солнечных лучей, - самую лучшую из всех дочерей.
Так что мы квиты с тобой - даже если ты когда-либо согрешил против меня, а я
так не думаю. Но даже если это так, то я прощаю тебя. Ну признайся, было?
     -  Нет, - сказал  Аристон. - Я не видел Клео с тех пор, как она вошла в
твой дом, и до сегодняшнего дня. И знаешь что, Автолик...
     - Что, Аристон?
     - Она права. Позволь мне  воздать тебе должное. Ты гораздо благороднее,
чем я мог бы когда-либо стать!
     - Хрисея, - прошептала Клеотера.
     - Да, Клео?
     - Не могли  бы  мы тоже проявить благородство - ты и я? Не могли бы  мы
последовать примеру наших мужей -
     поцеловаться  и простить?  Мне так  нужно,  чтобы  ты меня  простила! Я
думаю, что только тогда душа моя обретет наконец покой!
     Хрисея  стояла  неподвижно,  как  одна  из статуй, поддерживающих крышу
Эрехтейона; Аристону даже почудилось,  что она  перестала  дышать. Затем она
произнесла с глубоким вздохом:
     - Да будет так! - и поцеловала Клеотеру. После чего  опять закрыла лицо
вуалью. И этот, столь
     безобидный на первый взгляд, поступок и привел ко всем
     последующим бедам.
     Алкивиад, блистая великолепием своих доспехов, гарцевал во главе войска
на  изумительном  гнедом жеребце. Трудно сказать,  кто  из  них, всадник или
конь, привлекал большее внимание, ибо в  Афинах, после стольких лет жестокой
войны,  хорошие  лошади  стали  большой  редкостью. За  ним  легким  галопом
следовал отряд всадников, также  отлично вооруженных. Но Аристон не  обратил
на  них  никакого  внимания.  Он  был  всецело  поглощен  изучением  следов,
оставленных на  лице Алкивиада сорока тремя годами  безудержного  прожигания
жизни.
     В результате неожиданное, совершенно несвойственное опытному  наезднику
движение,  которое  произвел всадник, следовавший сразу за Алкивиадом  -  он
резко  натянул  поводья,  нарушив  строй,  -  осталось  почти   незамеченным
Аристоном. Но спустя  мгновение ему пришлось отвлечься  от своих наблюдений,
ибо  этот  воин, бывший  явно  моложе  своего командующего  и носивший знаки
отличия лохага, соскочил с коня и бросился к нему, крича как сумасшедший:
     "Аристон! Аристон!" И не успел Аристон  опомниться, как тот стиснул его
в своих объятиях, чуть  не сломав ему ребра о  свой нагрудник,  покрывая его
лицо поцелуями и орошая его слезами.
     - Дан, - только и смог вымолвить он. - О всемогущий Зевс! Дан!
     Они  стояли  друг  против  друга,  не  разжимая  объятий,  не  в  силах
произнести ни слова. Затем Аристон услышал громкий вздох, вырвавшийся сквозь
стиснутые зубы, и,  повернув голову, увидел  глаза Хрисеи над плотной тканью
ее вуали.
     Несказанная радость горела в них; но в ту же неуловимую, ничтожную долю
мгновения   она  исчезла.   На   смену   ей   ворвался   ужас.   Их  теплый,
золотисто-коричневый цвет  сменился на какую-то зеленоватую  дымку. И прежде
чем он успел открыть рот, чтобы сказать...
     Что?  Что вообще можно было  сказать  в  столь замечательной  ситуации?
"Дан, поцелуй  свою  сестру.  Она  теперь  живет  со мной  в  качестве  моей
любовницы  или наложницы. Надеюсь, друг мой, ты ничего не  имеешь против..."
Какими словами можно было объяснить, оправдать?
     Хрисея  метаулась в  сторону,  как лань, заслышавшая звуки  охотничьего
рога, и скрылась в толпе.
     Данай проследил за ней взглядом.
     - Что  это  за  маленькое  создание?  -  спросил он, понизив  голос  до
конфиденциального шепота, чтобы Клеотера  и Автолик не услыхали его слов.  -
Наверняка  чья-нибудь  жена,  раз  она  так убежала.  Интересно, чей  лоб ты
украшаешь рогами, друг мой?
     Аристон очень медленно выпустил воздух из легких. В это невозможно было
поверить. Чтобы человек прожил всю свою жизнь рядом с женщиной, да к тому же
собственной сестрой и... Но на открытом прекрасном лице Дана не было и следа
гнева или насмешки. Он не узнал Хрисею! Конечно, он не видел  ее восемь лет,
но все же...
     Вот в  чем дело, вот в  чем причина:  эти  восемь  лет. Или, по крайней
мере, последний  из  них. После  визита к Сократу  Хрис смирилась  со  своей
жизнью, с тем, что она из себя представляет; стала домашней, почти ручной. И
это смирение, или удовлетворенность - называй это как угодно, - помимо всего
прочего, сказалось и на ее внешности. Ее нервы перестали завязывать узлом ее
желудок; у нее появился весьма недурной аппетит,  и теперь она  ела довольно
много для женщины ее габаритов.  За этот год  она прибавила в  весе не менее
четверти  таланта.  В  результате  для  каждого, кто  хранил в  памяти образ
истощенного   заморыша  прежних  лет,  ее  тело,  очаровательная  стройность
которого   лишь   подчеркивалась  нынешней  округлостью  ее  форм,  было  бы
совершенно неузнаваемо, ибо одежды  эллинских дам, привсей своей скромности,
нисколько не скрывали очертаний женской фигуры.
     А ведь Дан -  Аристона точно обухом по голове ударило  - не видел  лица
своей  сестры!  Да, не видел,  так как после  того примирительного поцелуя -
примирительного ли? кто знает?  - которым она  удостоила  Клео, Хрисея вновь
закрыла   лицо  до  самых  глаз.   Разумеется,  если  бы  Данай  внимательно
присмотрелся  к  ней,  он  бы наверняка  узнал  ее  даже так. Но увы, он был
слишком  увлечен  своим другом, которого в  глубине души считал больше,  чем
другом, чтобы уделять внимание кому-либо другому.
     -  Поговорим  об  этом  позже, -  уныло  пробормотал Аристон, прекрасно
понимая, что выяснение  отношений всего-навсего откладывается. Ибо Данай был
афинским  всадником и, в отличие  от  своих братьев, ничем  не  запятнал это
высокое  звание и  никогда не  нарушал  соответствующий  ему  строгий кодекс
чести. Тот  самый кодекс чести, согласно которому совращение сестры всадника
каралось смертью. "Моей смертью", - подумал Аристон с невеселой усмешкой.
     В этот момент Данай  сделал шаг назад, сдернул с головы шлем, и Аристон
увидел крохотное изображение  лошади, встающей на  дыбы - эмблему Сиракуз, -
выжженное раскаленным железом у него на лбу.
     - О Зевс! - воскликнул он. Данай с усмешкой потрогал клеймо.
     - Печать  рабства, Аристон!  - сказал он.  - Да к  тому же знак жуткого
невезения! Когда  я  узнал,  что пленников  освобождают за знание стихов,  я
битый час декламировал Еврипида своему хозяину. А он велел  мне заткнуться и
заявил,  что  терпеть  не  может  стихов.  "От  этой  чепухи у  меня  голова
раскалывается!" - вот его подлинные слова.
     - И я с ним полностью согласен! - заявил Автолик.
     -  Автолик! -  Данай заключил атлета в свои  объятия. - Это  что,  твоя
супруга?
     - Да, - сказал Автолик, - а это мои дети.
     -  Какая  прелесть!  -  воскликнул Данай. -  Глядя  на  тебя,  Автолик,
невольно захочешь жениться - особенно если  посчастливится встретить  богиню
вроде твоей жены.
     -  Я не  его жена,  - внезапно произнесла Клеотера натянутым голосом. -
Надеюсь, что  ты поймешь нас, благородный Данай. Я  метечка. Мой господин не
может жениться
     на  мне. Но в нашем союзе нет  тем не менее ничего постыдного. Мы любим
друг  друга,  вместе  чтим  домашних богов, воспитываем наших  детей, как  и
пристало  благородным гражданам...  В наши  дни так  живут многие.  Мудрые и
терпимые в том числе. Я надеюсь, что ты...
     Тут  Аристона  озарило.  Он  понял,  зачем  она это  делает, зачем  она
намеренно жертвует своим добрым именем, рассказывая Данаю то, что ему  вовсе
не следовало  знать. Она делала это для  него,  Аристона. А возможно,  и для
Хрисеи...
     -  Тебе  не нужно объяснять все это Данаю, дорогая, - сказал Автолик. -
Клянусь Эросом, он никогда не был  поклонником Артемиды!  Вот  что,  Дан, ты
лучше расскажи нам, как тебе удалось избавиться от сиракузцев?
     - Видишь ли, мой новый хозяин решил - с полным на  то основанием, - что
от меня  нет никакого проку, - рассмеялся Данай, - и  продал меня на галеры.
Ну и под Ки-зиком триера, на которой я, как мне казалось, дважды пересек всю
ойкумену,  была захвачена  не кем иным,  как самим Алкивиадом. И когда после
абордажа началась всеобщая резня, я закричал: "Я афинянин! Спасите меня!"
     - И убедил их в этом своим акцентом, - сказал Аристон.
     - Вот именно! - подтвердил Данай.  - Послушай, а как поживала эта тощая
мартышка, моя сестричка, когда ты ее в последний раз видел. Аристон?
     - Хрис? -  весело прогудел  Автолик. - Да ведь она... Ой! Клео! Клянусь
Афиной, ты отдавила мне все пальцы!
     -  Я тебе всю ногу  отдавлю, если  ты  не  замолчишь, о  мой прекрасный
глупый муж! - прошипела Клеотера. - Он ничего не знает!
     - О  моя госпожа,  - произнес Данай  серьезным тоном,  в  котором легко
угадывалась  насмешка,  -  наступать  на ногу  мужу  значит  подвергать  его
цензуре,  что  не   пристало  в  демократическом  обществе.  Боюсь,  что  ты
начиталась или насмотрелась пьес Аристофана!
     -  Можешь  в этом не  сомневаться, Дан! - простонал Автолик. - Особенно
что  касается  "Лисистраты"!  Подобным методом убеждения она  пользуется уже
многие годы!
     - "Лисистрата"? - переспросил Данай. - Этой ко-
     медии я  не  знаю.  Я видел "Ахарнян", "Всадников",  "Облака",  "Ос"  и
"Мир", но...
     -  Значит, ты  пропустил "Птиц",  "Женщин  на празднике  Фесмофорий"  и
"Лисистрату", - сказал Аристон. - Из них "Лисистрата", несомненно, лучшая. -
Он вкратце обрисовал Данаю абсолютно непристойный сюжет этой комедии.
     -  В  таком  случае,  твои  слова  должно  рассматривать как гиперболу,
Автолик, - заявил Данай, - ибо эти два прекрасных маленьких создания вряд ли
выскочили в полном вооружении из твоего лба, подобно Афине из  головы Зевса.
Кстати, я жду, что вы  двое просветите меня относительно того, что произошло
в Афинах за время моего отсутствия...
     - Завтра, Дан, - поспешно сказал Аристон. - Твой отряд  уже удалился на
приличное  расстояние. Ну  а нарушать строй подобным образом, да еще  в день
чествования твоего командующего, вряд ли пристало столь опытному воину...
     - Ты прав, - согласился Данай. - Я зайду к тебе завтра,  после того как
засвидетельствую свое братское почтение Бриму, Халкодону и Хрисее и сыновнее
своему отцу.
     - Дан, - прямо в лоб выпалил Аристон, - твой отец умер.
     -  О!  -  произнес  Данай и,  склонив  голову, замер  на  месте.  Через
мгновение  он  снова  поднял ее. - В таком случае  я  принесу жертву на  его
могиле, - резко сказал он, - хотя  я никогда не любил  его. Привет тебе, моя
госпожа Клеотера! Привет вам, калокагаты, друзья мои!
     - О Аристон, Аристон! - выдохнула  Клеотера, когда он отъехал от них. -
Ты  должен уехать отсюда! Немедленно!  Он никогда  не простит, что  ты,  что
она...
     - Не беспокойся обо мне, Клео, - сказал Аристон.
     Дома   Хрисеи   не  оказалось.  Аристон,  весьма   этим  обеспокоенный,
отправился разыскивать ее. Он наведался всюду, где она, по его мнению, могла
быть, даже к Сократу. Но и там ее не было. Впрочем, как и самого Сократа.
     -  Кто  знает,  куда  могло  занести  этого  никчемного  бездельника, -
прокомментировала его отсутствие Ксантип-па.
     Удаляясь  от этого  дома.  Аристон подумал,  что сварливость  Ксантиппы
вполне может  быть  логически  оправдана* Ибо для  обычной женщины  жизнь  с
гением  и праведником, а Сократ, бесспорно, был и тем, и другим, должна быть
невероятно  тяжелой.  Для  начала  ей  приходилось  мириться с  каждодневным
присутствием  прелестной Мирты  и детей, для нее чужих. Кроме того,  ее  муж
постоянно находился в  окружении блестящей  молодежи вроде юного  Аристокла,
прозванного Платоном за его широченные плечи и уже победившего в панкратеоне
на  последних  играх; всевозможных знаменитостей  вроде великого  полководца
Ксенофонта;
     ослепительных  красавцев,  таких, как  белокурый,  черноглазый  Фаэдон,
юноша, вызволенный  при содействии  ее мужа  из  дома,  который  пользовался
крайне дурной  репутацией - что, без сомнения, возбуждало ее ревность, ибо в
Афинах истинная красота не имела пола. К тому  же,  Ксантиппа,  естественно,
знала, что Феодота, самая известная  в то  время гетера в Афинах, была очень
привязана  к  старому,  уродливому  философу,   постоянно  пользовалась  его
советами и,  по  слухам,  щедро  расплачивалась  за  них,  причем  отнюдь не
деньгами. И наконец,  что, с точки зрения  практичной  Ксантиппы,  было хуже
всего,  Сократа  окружали  богачи  вроде  Аристона,  от  которых  ее муж  не
согласился бы принять и бронзового обола.
     Разумеется, Критон  вложил сбережения философа, где-то около семидесяти
мин,  так удачно, что  Сократ со своей двойной  семьей  имел доход чуть выше
прожиточного  минимума  вне  зависимости  от  того,  занимался  ли  он своим
ремеслом  скульптора или нет, что  вполне устраивало этого веселого  старого
мудреца,  называвшего  себя  "сводником  идей",  "сутенером  мысли"  и  даже
"повивальной  бабкой мудрости". Но  Ксантиппу,  знавшую,  что софистам вроде
Горгия платили до тысячи драхм  за обучение  одного богатого юноши, не могли
не возмущать  ее вечная нищета и  полное пренебрежение материальными благами
со стороны мужа.
     "Если  бы  он хоть немного поступился своими  принципами  ради нее",  -
подумал Аристон. Но  он  знал, что это  невозможно, что Сократ не  признавал
компромиссов. Тогда он выкинул  все эти мысли из головы и возобновил  поиски
Хрисеи.
     Но он нигде  не мог  ее найти. Уже наступала ночь,  когда он подошел  к
своему дому, терзаемый  беспокойством  и страхом. Он хорошо знал, как Хрисея
любит  брата,  и еще лучше  -  болезненные  свойства  ее  натуры.  Если он в
ближайшее время ее не отыщет, то одному Зевсу известно, что она может...
     Он остановился. У двери его дома стоял  Данай. Молодой воин облачился в
гражданскую  одежду  -  простой хитон и хламиду. С ним  были трое высоких  и
красивых  юношей,  гордая  осанка  которых  выдавала  в них всадников. Данай
плакал, открыто, не стесняясь своих слез. В руках он держал
     два меча.
     - Выбирай, Аристон! - всхлипывал он. - Теперь мне  придется тебя убить,
у меня нет другого выхода. Опозорить  мою  сестру, едва я  ступил  за порог,
это...
     - Дан, - устало произнес Аристон, - не будь глупцом.
     - Ха-ха! - бушевал Данай. - Да, я был глупцом, но теперь поумнел!  Бери
меч! Не имеет значения какой. Они совершенно одинаковые, даю слово всадника.
Я даю тебе шанс достойно защитить свою жизнь, ибо...
     - Ничего ты мне не  даешь. Дан, - сказал Аристон, - ибо я все  равно не
смог бы убить тебя. Даже защищаясь.
     Несколько мгновений Данай стоял  неподвижно.  Затем он швырнул меч так,
что  тот, перевернувшись в  воздухе, вонзился острием в землю между ступнями
Аристона.
     - Подними его. Аристон, - сказал он. Аристон покачал головой.
     - Нет, Данай, - сказал он.  -  Во имя  моей  любви к  тебе  я  этого не
сделаю.
     Данай повернулся к трем своим спутникам.
     - Я  призываю  вас засвидетельствовать, что я  предоставил  ему  равные
возможности! - заявил он.  - И я хочу, чтобы вы поклялись именем Афины,  что
не станете вмешиваться, что бы ни случилось. Клянетесь ли вы?
     - Клянемся Афиной! - сказали они.
     - Подними меч. Аристон! - закричал Данай.
     - Нет, Дан, - произнес Аристон.
     Тогда Данай бросился на него;  меч сверкнул в его руке. Увы, он жестоко
просчитался. Хоть Аристону  стукнуло уже тридцать шесть лет, ни один человек
в Афинах, возможно,
     за  исключением несравненного  Автолика,  не  смог  бы  одолеть  его  в
борцовском  поединке. В  ту же  секунду  Данай  почувствовал, что  его рука,
вооруженная мечом, очутилась словно  в железных  тисках; Аристон  заломил ее
ему за спину, дернул вверх и вывернул  так,  что его  пальцы  вынуждены были
разжаться,  или  кости его руки переломились бы, как  тростинки. Он выпустил
рукоятку меча, и тот упал на землю. Аристон моментально отпустил его.
     -  Иди домой,  Данай, - спокойно сказал он.  - Ты ж знаешь, что теперь,
когда  ты безоружен,  мое преимущество перед тобой  больше того, что было  у
тебя с мечом в руке. Прошу тебя, уходи.
     - Аристон, - прошептал  Данай, - скажи мне, что все  это ложь,  все то,
что я слышал. Скажи мне, что моя сестра не живет в твоем доме как наложница.
Скажи мне!
     - Она  живет  в моем доме как моя жена, - сказал  Аристон,  - или, если
хочешь, она была бы  моей женой, если  бы полис предоставил мне гражданство,
которое я пытался получить тысячу  раз и тысячью способами. Греха  нет ни на
ней,  ни на мне. Дан. Гестия свидетельница, что мы давно поженились бы, если
бы могли.
     - Но вы не можете, - прошептал Данай, - и ты это знал. Ты знал с самого
начала, что...
     Он нагнулся  с поразительной  быстротой. И как ни проворен был Аристон,
он  все же не успел. Клинок Даная  распорол  ему левую руку от  запястья  до
локтя. Рана была неглубока, но кровь хлынула ручьем.
     Тогда Аристон сделал то,  что  и  должен был  сделать: он обрушился  на
своего  противника  подобно  урагану  на  Ионическом  море,  зная,  что  ему
необходимо разделаться с Дана-ем до того, как силы оставят его. Молниеносный
удар ногой  в живот согнул Даная пополам,  удар коленом  в  подбородок вновь
заставил его  выпрямиться;  затем, захватив  обеими  руками  его вооруженную
руку. Аристон извернулся, наклонился и бросил Даная через свою широкую спину
с  такой  силой, что брат  Хрисеи несколько  раз перевернулся  в  воздухе  и
приземлился в пяти родах от него, где и остался  лежать, потеряв на какое-то
время ориентировку. Пошарив вокруг  себя затуманенным взором, он увидел меч,
протянул к нему руку, и тут же сандалия Аристона пригвоздила ее к
     414
     земле. После чего другой ногой Аристон отшвырнул меч в сточную канаву.
     - Ну что, Данай, сдаешься? - осведомился он.
     -  Нет!  -  Данай с трудом  принял  вертикальную позу.  Как  только  он
поднялся  на  ноги.  Аристон  принялся  за  дело подобно  некоему восточному
божеству,   обладающему   сотней   кулаков.   Смачные   глухие   звуки   его
сокрушительных  ударов  наводили ужас.  Данай,  которому не  посчастливилось
родиться  спартанцем и боевая подготовка которого, в целом вполне приличная,
все  же была  не лучше подготовки любого знатного афинянина, не смог нанести
ни одного мало-мальски эффективного ответного удара.
     Увидев,  что его  глаза остекленели. Аристон шагнул  назад  и  дал  ему
упасть, поймав  его  до  того, как он коснулся земли.  Затем он повернулся к
друзьям Даная.
     - Отнесите его домой, господа, - сказал он. Когда Аристон вошел  в дом,
чуть  пошатываясь  от усталости  и  потери крови,  Хрисея была уже там.  Она
уставилась на его рассеченную руку, и губы ее побелели.
     - Это... это сделал Данай? - спросила она.
     - Да, - пробормотал Аристон. - Позови служанок.
     - А... а он? - выдавила она из себя.
     - Боюсь, что в еще худшем состоянии, чем я.
     Спустя   три  часа  в  дверь  постучал   один   из  молодых  всадников,
сопровождавших Даная. Он пришел сообщить им, что Данай мертв.
     Хрисея  отшатнулась от  него.  Ее  глаза превратились  в  два  уголька,
пылавших безумным огнем на ее лице.
     - Зверь! -  завизжала она на Аристона. - Кровожадный пес! Ты убил  его!
Ты убил моего брата! О Гера, сжалься надо мной! Я...
     Она  бросилась  на  него  с  оскаленными  зубами, ее скрюченные  пальцы
протянулись к его глазам.
     - Моя госпожа! - воскликну