в  бою  и  вообще  лживостью.
Забавно, но  ита-лийцы всех  нас  величают греками.  Так что теперь никто не
может  вдолбить в их  глупые головы, что мы тут  далеко  не все  поклоняемся
Крону. Они даже называют Элладу Грецией, идиоты!
     - Ясно, - сказал Аристон. - Но что же нам теперь
     делать, Орхомен?
     - Умирать с голоду, - сказал Орхомен.
     И  они  действительно чуть  не  умерли.  Осада продолжалась.  Спартанцы
прибыли  на остров в  таргелионе.  Теперь уже кончился скирофорион и начался
гекатомбион. Стояла давящая жара, в воздухе словно растекалась расплавленная
медь. Низкие деревья и кусты, которыми порос остров, были
     сухими, будто трут.
     Утром на семидесятый день пребывания спартанцев на
     острове небо  с  южной  стороны  вдруг  почернело  от  дыма, и  на  нем
заплясали языки пламени.
     - Ты думаешь, до нас дойдет пожар? - с тревогой спросил Аристон.
     - Нет. Однако я знаю, кто это устроил. Знаю так же  твердо, как то, что
Аид - владыка Тартара, - ответил Орхомен.
     -  Ты думаешь, афиняне? - удивился Аристон. - Но зачем? Им же известно,
что  здесь,  возле  нашего лагеря,  кусты  не  растут. Так что  вряд ли  они
надеются выкурить нас отсюда подобным способом.
     -  Конечно,  но ты когда-нибудь видел  более простой и  изящный  способ
начать  лобовую атаку. Аристон?  Если  вон  там, на  горизонте, не паруса, а
что-то другое, то, значит,  я ослеп. Пожалуй, нам с тобой лучше отсюда уйти,
пойдем к высокой скале  на севере острова. И... клянусь  фаллосом Приапа! Ну
надо же! Какое жуткое, страшное невезение!
     - Ты о чем? -г не понял Аристон.
     - Эпитад и Иппагрет отправились на разведку. Тебе известно, кто остался
тут командиром, Аристон? Известно?
     - Мой отчим Теламон, - сказал Аристон.
     -  Его ведь  невозможно  ни  в  чем убедить!  Клянусь хромым  Гефестом,
покровителем всех тупиц, он только фырк-нет и...
     - И все же ты должен попытаться, - сказал Аристон. - Твой святой долг -
предупредить его об опасности.
     -  Ха!  Думаешь,  он  меня послушает? Простого гоплита?  Да и потом, он
знает отца.  А  стало  быть,  для него, скорее  всего,  не секрет,  что отец
устроил меня,  используя  свои  связи, в городскую стражу,  поскольку  хотел
сохранить мою драгоценную шкуру. Я ведь  тоже единственное чадо. И прослужил
я в городской страже целых десять лет, с семнадцати до двадцати семи. А это,
на взгляд благородного Теламона, равносильно трусости.
     - А на твой? - спросил Аристон.
     - На мой - это признак ума. Хотя, возможно и то и другое - все едино. Я
не знаю. Лучше бы ты его предупредил, Аристон.
     - Я? Не забывай, все считают, что я наставил ему рога.
     Переспал с его женой. С моей... с моей собственной матерью,
     Орхомен. И он...
     -  ...выслушает тебя, потому что любит.  Я уверен, он  относится к тебе
как к  сыну. Что же до этих  чудовищных домыслов, то любой, кто провел бы  в
обществе твоей матушки хоть пять  минут,  никогда бы этому не поверил.  А он
прожил с ней  двадцать семь лет.  Аристон. Почему я  говорю так уверенно? Да
потому что в  последние недели перед ее гибелью я несколько  раз беседовал с
ней  в  присутствии Тала. И  знаю, что она не способна на такое, несмотря на
уверения двадцати тысяч Арисб! Я даже знаю, что и ты не способен на подобную
низость. Хотя это не меняет в наших отношениях ровным  счетом ничего. Я ведь
одновременно  и  эл-лин, и  спартанец. А по  нашим законам, мужчина, который
пренебрегает своим святым долгом и не мстит за погибшего,
     это не мужчина.
     - Не забывай, он был моим отцом, - напомнил Аристон.
     - И моим наставником, что гораздо важнее. Ты убил
     его...  или, если  хочешьбыть  буквалистом, вызвал его  смерть.  Как ни
рассуждай, твоя потеря была  невелика, ибо ты не знал Тала. Моя  же огромна.
Ты  отрезал  мне  путь к  красоте, мудрости,  знаниям,  философии, любви,  к
истинной духовной любви, а не к вонючему плотскому вожделению. Я ведь привык
думать, хотя это больно, Аристон! Так что мне уже никогда не  стать прежним.
Даже   в   минуту   страшного   отчаяния  во   мне   сохранилось  достаточно
сообразительности, которой научил меня он. И я не убил тебя. Я вспомнил, как
Тал  говорил, что  не смерть, а жизнь - наказание. Так что живи, отцеубийца!
Живи  и  помни.  Ну  а сейчас поверни  свою  мордашку,  мой дорогой  ослик в
доспехах, к седобородому ослу, с которым вас роднит хотя бы ваше презрение к
доводам  разума, и  предупреди его,  что,  если мы не укроемся  на скале  на
северной  стороне острова,  афиняне еще до  завтрашнего рассвета бросят наши
трупы  на поживу воронам. Тела-мону-то это на руку, он ведь пообещал эфорам,
что  не выйдет живым  из первой же схватки.  Да  и насчет тебя  все вроде бы
уладится: в конце концов, ты  виновен в убийстве собственного отца! Однако я
намерен помешать Теламону, мой мальчик!  А что касается всех  остальных,  то
пусть забе-
     рут  меня Гадес и Персефона, если у  стратега есть хоть  малейшее право
отправить нас на кровавую бойню во искупление твоего греха...тем более того,
в  котором  ты  неповинен. Так  что  бери  ноги  в руки,  маленький  ослик в
доспехах, и - вперед!
     Аристон улыбнулся:
     - Ты все правильно сказал. Только пойдем со мной.  Я заведу разговор, а
ты будешь  меня поддерживать. Сделай  это ради  твоего же блага!  Помоги мне
немножко,  хорошо, Орхомен? Я так боюсь  Теламона, что у меня все вылетит из
головы, и...
     - Ну, ладно, - согласился Орхомен.
     Теламон спокойно  и внимательно выслушал их.  Дело в  том, что  Орхомен
вмешался в разговор, не дожидаясь, пока Аристон все испортит своим невнятным
бормотанием  и   неубедительными  доводами.  Орхомен  говорил  горячо,  даже
страстно.  Теламон  долго,  не  торопясь  разглядывал высокую стену  дыма  и
пламени,  надвигавшуюся  на  них.  Его  обуревали  сложные, горькие чувства.
Прежде всего, ни исход войны, ни судьба окружающих и даже любимой Спарты уже
не  волновали  Теламона.  Вдобавок  он был разъярен тем, что  ему приходится
принимать  решение, от которого будет зависеть жизнь стольких людей, а между
тем  у него нет  на это полномочий, ведь  более молодые  воины  передали ему
командование  просто из вежливости,  из уважения к  его  сединам. И  третьим
обстоятельством,  смущавшим   Теламона,  было   то,  что,  если  он   примет
неправильное решение, эта ошибка навеки подорвет его репутацию, даже  если к
тому  времени  его  уже  не  будет в  живых. А,  кроме  репутации удачливого
полководца,  у Теламона ничего не осталось. Он взвесил все "за" и "против" и
подумал, что лучше уклониться  от принятия решения.  Лучше предоставить  это
богам. Теламон поднял голову и громко произнес:
     - Позовите жреца!
     Аристон взглянул  на Орхомена.  Бывший илиарх дрожал мелкой  дрожью. На
глазах у  него выступили слезы. Но Аристон сразу понял, что Орхомен с трудом
сдерживает смех, за которым скрывается жуткая ярость.
     Аристон тронул его за руку.
     - Можно нам удалиться, ore... мой командир? - спросил он.
     - Конечно-конечно, -  сказал  Теламон.  -  Кстати,  что  такое с  твоим
другом? Говори, гоплит! Что с тобой происходит?
     - М-м... потроха вдруг заболели, великий стратег, - вымолвил  Орхомен с
постной миной. - Пройдет!
     - Особенно если ты неделю  воздержишься от вина, - посоветовал Теламон.
- Береги здоровье, солдат! Мне сейчас больные ни к чему. Можете идти, оба!
     -  Орхомен!  - воскликнул  Аристон.  -  Неужели  обязательно  было  так
говорить?.. "Потроха  заболели..."  Как раз  в  тот  момент, когда он послал
за...
     - Жрецом. Предсказателем. А  точнее, за тем,  кто копается в  потрохах.
Выходит, теперь жизнь нескольких сотен  людей зависит от того, что  какой-то
старый болван разглядит  в  куриных  потрохах?! О  Аристон, Аристон! Это все
Аристофан, а не Еврипид или Софокл... Жизнь  - непристойный фарс, а вовсе не
трагедия!  Значит,  нам теперь надо  спокойно ждать, пока седобородый осел в
доспехах  и  напыщенный  идиот  покопаются в  скользких  кишках белоснежного
петуха? А  затем, во исполнение воли богов, явленной в чудесных знамениях, -
я прямо  слышу, как ухает афинская сова! - мы сядем и будем дожидаться своей
кончины?!
     -  Может, и  нет,  - сказал Аристон. - Может, он  решит,  что знаки  не
благоприятствуют...
     -  Нет, Аристон. Прекрасный Аристон. Прекрасный, прекрасный отцеубийца!
Боги обожают кровь. Неужели ты этого до сих пор не понял?
     - Я больше не верю в богов, - сказал Аристон.
     - Я  тоже. Но нечто, некая  сила  все равно обожает кровь. Боль - самый
главный  принцип существования Вселенной. Второй принцип  - страх.  Похоть -
третий. За ней идут сумасшествие и смерть. Разве ты не доказал это, к вящему
своему удовольствию? К моему,  по крайней  мере, доказал. А  коли так, то да
здравствует  мудрость,  чудесным образом  заключенная  в куриных потрохах! О
кишки священного
     петуха, способные вышибить дух из четырехсот мужчин! Почему...
     - Ты не прав, - сказал Аристон. - Ведь...
     - Ты так думаешь? - перебил его Орхомен. - Ну, ничего, погоди!
     И Орхомен не ошибся.  Теламон действительно  приказал им  оставаться на
месте.  Он сделал это под предлогом защиты колодца, единственного  источника
питьевой воды на острове. Сей совет дал ему знаток куриных потрохов. Так что
теперь, что бы ни случилось, благородный Теламон мог свалить свою неудачу на
богов.
     Разумеется, исход войны не зависел от того,  сразу  они уйдут с острова
или  нет. На  самом деле  заминка,  вызванная  предрассудками  Теламона,  не
оказала  никакого влияния  на сражение,  завязавшееся  на  Сфактерии. Вполне
естественно,   афинский  военачальник  Демосфен  быстро  подтянул  войска  к
острову, воспользовавшись  дымовой  завесой и тем, что боги устранили на его
пути  все  препятствия, - ибо пожар начался совершенно случайно,  от  искры,
вылетевшей  из костра афинян,  когда  они  готовили походную  еду.  Демосфен
ужасно боялся сражаться в зарослях кустарника  или в лесу, поскольку однажды
на северо-западе Этолии спартанцы наголову разбили его войско в лесной чаще.
Расчистив себе путь, он приготовился немедленно выступить.
     Однако в  самый последний  момент выступление задержалось из-за приезда
кожевника  Клеона,  которому  стратег Никий  передал  командование  войском.
Стратег  желал  заткнуть болтуну рот. Клеон хвастался, что, возглавив армию,
он за двадцать дней захватит Пилус и Сфактерию и вернется обратно в Афины.
     Поэтому чопорный аристократ  Никий  снял  с себя регалии и  протянул их
кожевнику.
     - Сделай, если умеешь, - сказал он.
     Клеон  на протяжении всего заседания  экклесии  пытался  уклониться  от
петли, в которую сам добровольно засунул  голову. Но, поняв, что отвертеться
не удастся и народ с явным наслаждением ждет его позора, он вдруг изъяв!:! ч
готовность и с удивительной охотой принял на себя коман
     дование  флотом. Теперь он прибыл на место,  и Демосфен,  знаток своего
дела,  совсем приуныл... но затем хитроумный Клеон прямо  заявил ему, что не
собирается  вмешиваться  в  дела,  в  которых  он  чувствует  себя полнейшим
профаном.  Он, Клеон, с удовольствием возьмет на себя переговоры и все такое
прочее, а  такой  гадостью, как война, в результате которой можно погибнуть,
пусть занимается Демосфен!
     Так что атаки,  о которой Аристон и Орхомен предупреждали  Теламона,  в
тот  день не  было.  И  на следующий  тоже,  поскольку два афинских стратега
отправили к спартанцам послов, требуя сдачи Сфактерии. Но и даже после этого
они выждали еще целый день и только потом двинулись в наступление.
     Тем  временем  Орхомен,  заходясь  от  безудержного,  горького   смеха,
любовался,  как  лочагой  Эпитад  и пентекост Иппагрет  почтительно  слушали
Теламона,   а   бывший   стратег   торжественно  советовал  им   ничего   не
предпринимать.
     - Афиняне не перейдут в наступление, -  твердил старый дуралей. - Нужно
только  продержаться,  пока  не  подуют  зимние ветры.  Афиняне  не  рискнут
вступать в  единоборство со стихией, находясь  в  столь  уязвимом положении.
Кроме того, нужно учитывать и другие обстоятельства. Уже сейчас к спартанцам
поступают  донесения о том, что афиняне страдают от голода почти так же, как
их враги. Конечно, афиняне могут помешать доставлять продукты на Сфак-терию,
но Афины далеко, а у наших противников нет здесь возможности хранить пищу на
летней  жаре.  Наверняка они тоже сидят на голодном  пайке.  В  их рядах уже
начались болезни. Прибытие новых кораблей только усугубит трудности, молодые
люди! Послушайтесь опытного воина! Держитесь! Держитесь!
     Наутро после этой речи Теламона на берег высадились  восемьсот афинских
лучников, столько же пращников, воины из Мессинии - целых два отряда - и все
войска,  стоявшие на  полуострове Пилус, за исключением гарнизона  крепости.
Также в  бой  двинулись  матросы с семидесяти  с лишним кораблей, вплоть  до
гребцов  с верхних и средних весел трирем (на кораблях  остался только  один
ряд весел). Они уничтожили спартанский дозор на южной оконечности
     острова,  перерезав  тридцать человек,  которые повскакали полуголыми с
постелей, хватаясь за мечи.
     Но,  несмотря  на  это, спартанские воины, в основном располагавшиеся в
центре острова, где находился колодец с  питьевой водой, выступили стройными
рядами против афинян, не  сомневаясь, что  им удастся, как  обычно, сбросить
врагов  в море. Спартанцы  были отнюдь не  так глупы, как  может показаться.
Дело в том, что на  Сфактерии  численное  превосходство  ничего  не значило.
Остров напоминал  своими очертаниями длинный, костлявый  палец  и, казалось,
был создан  для  того,  чтобы  грешники  не  забывали о  Тартаре.  Численное
превосходство,  как правило, позволяет  командиру  сделать две вещи:  обойти
противника с флангов, в  результате чего его можно  окружить, разгромить или
смять врага,  ударив в центр. В редких случаях, когда перевес очень большой,
удается  сделать  и  то  и  другое одновременно.  Но  на Сфактерии  окружить
спартанцев  можно  было только вплавь, ибо море  защищало  оба  их фланга. А
пробить линию обороны лакедемонян  в центре не сумел еще ни один полководец.
Вдобавок  на  таком  узком  пространстве  афиняне   могли  бросать   в   бой
ограниченное  число воинов - ровно  столько, сколько спартанские  копьеносцы
могли без труда стереть в порошок.
     Лакедемоняне рассчитывали на  то, что,  неся  такие  потери, афиняне  -
никто не герой, свидетели тому - великие боги! - оставят попытки выбить их с
острова. Однако они не учли одного обстоятельства. Им противостоял Демосфен,
который не только отличался недюжинным умом, но и много лет подряд воевал со
спартанцами.
     Великий стратег прекрасно знал, что никакие воины  не в  силах  одолеть
спартанских  гоплитов.   Но   зачем  пытаться   их  одолеть?  Почему  бы  не
воспользоваться особенностями местности и не  прибегнуть к  помощи лучников,
которые  могут  поражать  врагов издалека?  Это  займет больше  времени,  но
Демосфен  не   торопился.   И   вообще,   полководцы  напрасно  пренебрегают
легковооруженными войсками. Будущее, считал  Демосфен, за ними. Зачем губить
прекрасных солдат, отправляя их крушить врага, который будет отвечать им тем
же, когда можно безнаказанно убивать его с расстояния в пятьдесят ярдов?
     Так что в середине дня Аристон уже клокотал от ярости.
     - Собаки! Трусливые собаки! Как они подло сражаются!
     - Неужели? - спокойно произнес Орхомен, отирая со лба кровь и  пот. - А
я считаю  их способ прекрасным, Аристон. Ум всегда прекрасен. Они хотят  нас
победить, правда? Ну вот они и добиваются своего!
     -  Но  каким бесчестным  путем!  - всхлипнул  юноша. - Они  ни  разу не
сразились с нами врукопашную! Их гоплиты  стоят  в тяжелых доспехах, опустив
оружие, и  ухмыляются, глядя, как копьеносцы, лучники и пращники  перебивают
нас  тут  поодиночке!  А  когда  мы  нападаем  на этих мошек,  не  прикрытых
доспехами, они...
     - Весело и резво разбегаются и ждут, пока  мы не выбьемся из  сил, таща
на  себе  груду ненужного железа.  И  тут  же начинают  дырявить  нас снова.
Прекрасно! Одним словом, вместо того чтобы драться, как ослы в доспехах, они
воюют, как люди. Пользуются умом,  которым  наградили их  боги... если  они,
конечно, существуют. А у нас есть только  копыта да уздечка. Смотри! Похоже,
до нашего военачальника наконец-то дошло! Трубят отход!
     - Это  не наш командир, - сказал Аристон. - Эпитад... погиб, Орхомен. А
Иппагрет так  тяжело ранен,  что нам придется  оставить  его здесь, если  мы
будем отступать в  крепость.  Мне сказал это отчим,  я ходил к нему недавно,
и...
     -  Теламон командует войсками?! - прошептал Орхомен. - Помогите  нам, о
милосердные боги!
     - Нет, он  не командует,  - покачал головой Аристон.  -  Он  отказался.
Сказал, что слишком стар, и потом из-за его глупого  совета  спартанцы и так
уже хлебнули горя.  Поэтому назначили  человека по  имени Стифон.  Он  давно
служит эномотархом, так что можешь не беспокоиться, друг.
     Лакедемоняне сомкнули ряды и  двинулись на север. Воины, шедшие позади,
старались, по возможности,  отбивать  атаки легковооруженных афинян.  Однако
это не помогало.  Спартанцы  шли  под раскаленным солнцем, ослепнув от пыли,
пота и  пепла,  в  который превратился  сожженный  кустарник, шли, умирая от
неистовой жажды, страдая от
     ран, и всю дорогу убийственный дождь стрел  и камней  не прекращался ни
на мгновение.
     Уже показалась высокая скала,  на которой  стояла крепость. Но никто не
верил, что  удастся  до нее добраться. Ибо по мере того, как  силы  покидали
спартанцев и  их движения  становились все более неуклюжими и медлительными,
легковооруженные   противники  начали   осознавать,   что   лакедемоняне   -
обыкновенные люди. А посему пращники, копьеносцы и лучники уже подбирались к
ним довольно близко. В  те времена  спартанские доспехи  делались из плотной
ткани, а не из  дубленой кожи, как впоследствии.  Вдобавок, презирая врагов,
лакедемоняне  оставили дома свои  нагрудники: сочли, что  на такой  жаре они
будут только в тягость. И теперь стрелы афинян  пробивали тряпичные доспехи,
словно их  вообще не  было;  дротики спокойно вонзались в  тела спартанцев и
застревали в ранах.
     Аристон схватил свинцовое ядро, угодившее в  его  щит. Оно  вылетело из
пращи с такой  силой, что на щите  осталась вмятина.  Неподалеку от Аристона
снаряд из пращи попал гоплиту  в лоб,  прямо под  шлемом.  Воин  рухнул  как
подкошенный и умер, не успев коснуться земли.
     Но  больше всего  спартанцам  доставалось  от лучников, которые на деле
доказали, что они весьма опасные противники.
     Однако  Стифон и спартанцы все равно карабкались на гору. Там их должны
были встретить и поддержать тридцать свежих, неизмотанных воинов, а с фланга
спартанцы оказались бы  прикрыты  старой  Стеной  Циклопа  и, избавившись от
лучников, которые  приставали  к ним, словно  назойливые мухи,  благополучно
отразили бы нападение афинских гоплитов.
     Так они, по крайней  мере, думали. Однако они  забыли,  что мессенийцы,
союзники афинян, знали эту  часть Пело-поннесского  побережья гораздо  лучше
спартанцев. Стоя на горе и мрачно, самонадеянно глядя на афинских  гоплитов,
карабкавшихся следом за  ними,  спартанцы не  обратили внимания  на  хмурые,
неприступные  скалы у себя за спиной. Они были уверены, что никто, даже муха
не взлетит на такую высоту. Зевс, отгоняющий мух, тому свидетель!
     Поэтому,  когда   первый  воин   метнул   копье  в  незащищенные  спины
лакедемонян,  они  не  сразу поверили.  Тем не  менее мессенийцы  были  там:
объехав остров  на  лодках,  они высадились  на  берег  и  с  издевательской
легкостью  влезли на неприступные скалы. Спартанцам  пришлось  повернуться к
ним лицом, и афиняне, разумеется, взяли приступом гору.
     Это  была настоящая  бойня. Аристон видел,