влево!
     -  Отлично!  - ухмыльнулся Алет, взглянув на третий мегарский  корабль,
который  несся  прочь так, словно  за  ним  гнались сам  черный Аид вместе с
Эриниями. - Мы перехватим их, а?
     - Вот именно, - подтвердил Аристон.
     И  этот  маневр  был  выполнен  его  командой  с  идеальной  точностью.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов,  "Фрина"  рванулась  вперед,  как
копье,  выпущенное  чьей-то  могучей рукой.  Ее железный  нос  прошел сквозь
мегарскую древесину  как нож сквозь масло  ближе к корме, прокладывая дорогу
бурным морским водам.
     - Полный назад! - крикнул Аристон.
     Гребцы налегли на  весла. Его триера вытащила нос из  мегарского судна,
оставив ужасающую  пробоину. Через  нее  Аристон видел, как  гребцы пытаются
освободиться от цепей.  А на верхней палубе воины  и их командиры срывали  с
себя доспехи и прыгали за борт, в неспокойное море. Затем вода хлынула в эту
пробоину.  Мегарский корабль отправился  прямо в обитель  Посейдона со  всем
своим экипажем.
     -  Ну а те два корабля, -  спросил Алет, - может, возьмем их на буксир,
триерарх? Славная добыча! Мы можем получить хороший выкуп.
     Аристон  взглянул  на  нахмурившееся  небо,  прислушался к  вою  ветра.
Килевая качка усиливалась с каждой минутой, "Фрина" ходила под ним ходуном.
     - Мы их утопим, - сказал он наконец. - Погода слишком мерзкая для того,
чтобы тащить их за собой.
     Два  мегарских  корабля,  оставшись  без единого целого весла  с одного
борта,  были совершенно  беспомощны. Но  они прекрасно  понимали, что  ждать
пощады им не приходится.  Так что они привели в  действие свои  катапульты и
собрали всех своих лучников, пращников и пелтастов на той стороне, откуда на
них неотвратимо надвигалась "Фрина". Но волнение на море все усиливалось. Их
искалеченные суда болтало  из стороны  в  сторону, не давая  возможности как
следует прицелиться. Аристон безжалостно протаранил их один за другим, затем
отвел "Фрину" в сторону и стал наблюдать за тем, как они тонут.
     Именно в этот момент он и услышал отчаянный крик своего дозорного.
     Обернувшись,  он   увидел  картину,  заставившую  его   задохнуться  от
бессильной  ярости. Ферамен развернул  свои корабли  в подветренную сторону,
избегая атаки сиракузцев,  в результате в афинском боевом строю образовалась
дыра  между  ним  и отрядом  фрасибула,  в  которую  и устремились в поисках
спасения сиракузские  корабли, и теперь путь  в открытое море преграждала им
одна "Фрина".
     Оставшись один лицом  к лицу с двадцатью кораблями противника.  Аристон
сражался как сам Арес. Но он был бессилен что-либо изменить; спасти  "Фрину"
мог  бы только Ферамен, если бы он пришел со своим  отрядом ей на выручку. А
как раз  этого  "Котурн"  Ферамена делать  отнюдь не собирался.  То,  что  с
военной,  стратегической  точки  зрения он действовал  правильно, что  с его
стороны  было   бы  неблагоразумно   рисковать  своим   отрядом  в  условиях
надвигающегося шторма ради спасения одного корабля в тот момент, когда битва
была уже  выиграна,  ничуть не оправдывало  его в глазах  Аристона.  К  Аиду
стратегию,   Ферамен  был  просто   обязан  прикрыть  образовавшуюся  брешь,
сразиться  с  сира-кузцами, попытаться  хоть  что-то  сделать  для  спасения
афинских жизней.
     Сразу четыре сиракузских корабля одновременно вре-
     зались во  "Фрину", перевернув  ее на борт. Но  она не сразу  затонула.
Аристон проследил за тем, чтобы все его люди покинули корабль, привязав себя
веревками к рукояткам  весел или к каким-либо другим кускам  дерева, которые
они смогли  раздобыть.  Затем, сняв доспехи, он  бросился  в  седые  волны и
поплыл туда, где Алет и  двенадцать  самых  сильных  его людей  уцепились за
похожий  на  плот обломок, оторванный от одного из потопленных ими мегарских
судов железным носом их  триеры. Держась за  него, они  ждали, когда Ферамен
приведет свои  корабли  и подберет  их. А затем, подняв головы, они увидели,
что  весь  афинский  флот стремительно  удаляется в  подветренную  сторону к
островам, бросив их на произвол судьбы.
     В  течение  всей  ночи  Аристон  делал все  от  него  зависящее,  чтобы
поддержать  дух своих уцелевших соратников.  Четырежды он  выпускал  из  рук
спасительные доски,  чтобы плыть на помощь к тем,  у кого  уже не  было  сил
держаться, кого волна отрывала от  их хрупкого прибежища. И ему удалось-таки
вывести всех на берег.  Но, оглядевшись вокруг, он  понял, что  сохранить их
жизни будет нелегко.
     Бесплодная пустынная местность расстилалась вокруг;
     Аристон решил, что  они находятся где-то на  берегах  Фригии,  одном из
владений  персидского  царя  Дария  Великого.  Прежде  весь  этот берег  был
ионийским,  а все  здешние города  - эллинскими. Но  теперь, после  того как
Спарта променяла  свободу азиатских эллинов  на поддержку  и золото  Персии,
Аристон  боялся вести своих  людей,  нагих,  продрогших,  мучимых  жаждой  и
голодом, в Антандр, Ретен, Сеет или Абидос, поскольку был  почти уверен, что
они попадут в руки воинов  сатрапии, тем более что прежних местных сатрапов,
Тиссаферна  и Фарнабаза, недавно сменил царевич Кир, сын  Дария, который был
известен как страстный поклонник спартанского наварха Лизандра.
     Тем не менее  Аристон решил сделать все, что только  возможно. Оружие и
доспехи для своих  людей он снял с трупов  афинян  и лакедемонян, прибитых к
берегу волнами;
     затем провел их в  глубь страны, где им повстречалось какое-то селение.
Там,  угрожая  местным  жителям оружием, они вытребовали еду и питье. Спустя
неделю его отряд из
     четырнадцати человек уже разъезжал на  угнанных лошадях, а к концу года
слава  об этой  шайке разбойников стала столь велика, что для их  поимки был
послан целый отряд персидской кавалерии.
     Но  это  ни  к  чему не  привело.  Напротив,  всю  зиму их  численность
возрастала по  мере  того как  наиболее отчаянные ионийцы  убегали  из своих
городов  и  присоединялись  к этой  горстке храбрецов, которые  осмеливались
грабить  караваны мулов и вообще всячески досаждать  великому царю. К  весне
следующего  года  под  началом  у  Аристона  находилось  уже  около  двухсот
всадников.
     Но Алет и Аристон знали,  что вечно так продолжаться не может, ибо царь
Дарий умирал и молодого царевича Кира призвали к его смертному одру.
     Прекрасно  зная  склонность своих соплеменников ко взяточничеству и  их
весьма расплывчатые  представления  о чести, Кир назначил спартанца Лизандра
сатрапом всего Ионического  побережья. Теперь план, давно  уже  составленный
Аристоном  и  Алетом  -  купить или  украсть по  крайней мере пентеконтор  и
отплыть  со  всеми, кого удастся  уместить на борту, через  Эгейское море  в
Аттику, - нужно было спешно претворять в жизнь. Ибо ускользать и  отбиваться
от персидских всадников - это одно, а иметь дело со спартанской кавалерией -
совсем другое. В сущности, это было бы самоубийством, и они это знали.
     - Послушай, триерарх, - сказал Алет. - Если позволишь, у меня есть куда
лучший план...
     -  Разумеется,  Алет,  - сказал Аристон. -  До сих  пор твои планы, как
правило, были весьма удачны. Говори.
     Алет опустился на колени и стал что-то чертить на земле  острием своего
меча.  Как  и  большинство  профессиональных  мореходов,  он  прекрасно знал
географию. На глазах у Аристона возникла карта  той  части  Фригии,  где они
находились.
     - Вот где мы, - говорил  Алет.  -  А вот  побережье. Ты  его уже хорошо
знаешь, триерарх.  Там нет  ни стадия, где бы не  было города,  деревни  или
селения, а  между ними еще и рыбацкие  хижины. Наши  шансы пробраться к морю
незамеченными  практически  равны нулю. А  когда  поднимется шум, как  же мы
сможем украсть судно? Пусть даже триакон-тор?
     - Пожалуй, ты прав, - мрачно сказал Аристон. - Ну и что ты предлагаешь?
     - А мы повернем в противоположную сторону, на северо-восток, и выйдем к
побережью Пропонтиды где-то между  Кизиком и Кием.  Это дикая местность, там
очень мало поселений. В сущности, она почти необитаема.
     - И соответственно, там нет и судов, - сухо заметил Аристон.
     - Да поглотит меня Аид! Об этом я и не подумал! - воскликнул Алет.
     - Возможно, твой план не так уж и плох, - медленно произнес  Аристон. -
Только мы его немного  изменим. Мы выйдем к побережью Пропонтиды западнее  -
между Лам-псаком и Кизиком. Это рискованнее, но и шансов захватить приличное
судно у  нас  будет  больше. Триаконтор  нам не  подойдет. Нужно  попытаться
раздобыть по крайней мере бирему, ну на худой конец пентеконтор.
     - А может быть, нам даже удастся захватить торговое судно,  - подхватил
Алет. -  Ну а если  нас постигнет  неудача, мы сможем добраться до Византии.
Ведь она еще в союзе с Афинами, не так ли?
     - Кто знает, что могло случиться за это время? - сказал Аристон.
     Этот  план сработал  безукоризненно  - за исключением  одной  маленькой
детали: как только похищенный ими пентеконтор - ибо в конце концов им все же
пришлось  довольствоваться   пятидесятивесельным  суденышком  -  очутился  в
восточной  части Геллеспонта, он наткнулся на весь спартанский флот из более
чем ста триер, шедших навстречу им с западного, Эгейского, конца пролива.
     Им  ничего  не  оставалось, как  спасаться бегством,  и  они  бросились
наискосок  через  пролив к  Херсонесу,  но спартанские  триеры  сопровождали
сторожевые корабли, легкие триаконторы и  пентеконторы, не  уступавшие им  в
скорости.  Им  удалось  добраться  до  берега  вблизи  огромного  замка,  но
спартанцы преследовали их по пятам. Оказавшись  лицом к  лицу с  многократно
превосходящими силами противника, они  отбивались как могли. Но,  увы, могли
они немного. Их оставалось не более двадцати человек, когда отряд всадни-
     ков  во главе  с высоким воином на великолепном гнедом жеребце внезапно
вылетел  из  ворот  замка  и  обратил   в  бегство  спартанских   пелтастов.
Разделавшись с ними, предводитель всадников подскакал к уцелевшим беглецам и
воскликнул громовым голосом, в котором не осталось и следа
     былой шепелявости:
     - Афиняне или союзники моего полиса, ибо вы, несомненно, ими являетесь!
Я предлагаю вам укрыться в моей
     крепости! Следуйте за мной!
     Аристон молча стоял и  смотрел  на него.  "Иногда  боги  слишком далеко
заходят в своих забавах,, - подумал он.
     Затем он вздохнул.
     - Благодарю тебя, Алкивиад, - сказал  он. Вечером,  за ужином, Алкивиад
неожиданно протянул Аристону свою могучую руку.
     - Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня, Аристон, - тихо
     произнес он.
     - С какой стати мне ненавидеть человека, который
     только что спас мне жизнь? - осведомился Аристон.
     -  Потому  что  я знаю женщин. Она наверняка  тебе все рассказала.  Она
пришла ко мне, сгорая от желания отомстить тебе за то, в  чем ты даже не был
повинен. Поверь мне, если бы я знал, что она твоя жена, я бы вышвырнул ее из
     своей постели.
     - Ну да, так же как ты вышвырнул царицу Тимею, -
     сказал Аристон.
     Алкивиад улыбнулся.
     - Ты же не царь Агис. Я никогда не испытывал к тебе
     ненависти. Кроме того...
     - Хрисея - это далеко не Тимея, о чьей красоте все
     только и  говорят. И  тем не менее, Алкивиад, ты должен возместить  мне
ущерб. Поэтому я намерен потребовать с тебя ровно столько, сколько стоит вся
эта история. Алкивиад пристально посмотрел на него.
     - И сколько же? - спросил он.
     - Один обол, - ответил Аристон.  Алкивиад изумленно уставился на  него.
Затем он откинул голову назад и разразился громовым хохотом.
     Они вдвоем стояли на набережной у города Сеста и смот-
     рели, как  корабли  афинского флота  бесконечным  потоком  вливаются  в
Геллеспонт.
     - Прекрасное зрелище! - со вздохом произнес Алкивиад.
     Аристон   обернулся   и   посмотрел   на   него.   В   голосе   бывшего
стратега-автократора  была  тоска  -  да,  именно  тоска,  -  безнадежная  и
всеобъемлющая. Ибо несмотря  на все  причудливые  изгибы его жизни, Алкивиад
любил Афины. Если бы  он  только мог укротить свой неистовый  нрав и служить
своему полису так, как его граждане готовы были ему позволить; или, с другой
стороны,  если  бы только афинскому демосу хватило ума закрыть  глаза на его
вопиющие выходки, бывшие по сути всего лишь  изнанкой его  характера  гения,
которым он  вне  всякого  сомнения являлся, то весь ход  истории мог бы быть
иным. И  как  замечательно могло бы все  сложиться! Но  это означало  хотеть
слишком многого. Кроме  того, теперь  было слишком поздно. "Слишком поздно -
самые грустные слова, которые только  есть в любом  человеческом  языке",  -
думал Аристон.
     Он вновь обратил свой взор на флот. Зрелище и впрямь было великолепным:
сторожевые корабли, маленькие три-аконторы и пентеконторы веером рассыпались
перед величественными триерами, и они, гонимые свежим ветром, наполнявшим их
паруса  так,  что  они становились тугими,  как  винные меха, с ослепительно
сверкающими  щитами у планширов, с  разноцветными вымпелами,  трепещущими на
ветру, шли и  шли мимо них,  все  сто восемьдесят грозных  боевых  кораблей,
преисполненные  решимости наконец-то покончить с этим старым морским  волком
Лизандром.
     - Лизандр захватил Лампсак на другой  стороне  пролива,  - обеспокоенно
сказал Алкивиад. - Город  с отличной  гаванью, не хуже,  чем эта. Нет,  даже
лучше. Остается только надеяться, что они знают, отдают себе отчет...
     - Мы  им обо всем расскажем, когда  они причалят сюда, -  успокоил  его
Аристон.
     Но  афинский  флот  и  не  думал  останавливаться  у  Сеста.  Медленно,
величественно  огромные триеры проплывали мимо единственного  места  на этом
берегу Геллеспонта, где они могли бы пребывать в относительной безопасности,
где им следовало бы бросить якорь хотя бы для того, чтобы обес-
     печить  себе надежный  тыл:  в  гавани у города, способного снабжать их
пресной водой и  съестными  припасами, предоставлять им лекарей для ухода за
ранеными и здоровых воинов для пополнения их рядов.
     -  Ты  знаешь, куда они  направляются. Аристон? -  взревел Алкивиад.  -
Знаешь?
     - Понятия не имею, - отозвался Аристон.
     - А  ты подумай!  Где  самое худшее  из всех  мест, куда  только  можно
причалить? В каком месте на этом побережье  абсолютно  невозможно защищаться
даже от утлых челнов, набитых педерастами, женщинами и детьми! Ну, где?
     - У Эгоспотама, - сказал Аристон. - О нет! Только не это! Ради Геры, не
говори мне, что они собираются бросить якорь у "Козьих рек"! Я не верю!
     -  Я и  не  прошу  тебя верить, - заявил Алкивиад.  - Садись  на коня и
убедись в этом сам!
     Он оказался прав. Кошмарно, до тошноты прав. Они въехали прямо в  самую
гущу афинян, деловито разбивавших лагерь на этом пустынном берегу, словно бы
специально  предназначенном природой  для  того,  чтобы  служить  бойней для
глупцов. Аристон сидел  на своей лошади и смотрел на  них. Он едва сдерживал
слезы - это  обреченное,  обманутое войско  было его единственным призрачным
шансом  вернуться   в  Афины;  у  него  не  было  выбора,   он   должен  был
присоединиться к нему.
     Но Алкивиад не мог молчать, он ревел, как раненый лев:
     -  Глупцы! Безумцы!  Где  ваши глаза! Что  вы  здесь потеряли? Ну так я
скажу  вам!  Песок,  чтобы впитывать вашу  жалкую  ослиную  кровь! Скалы,  о
которые  вы  будете  ломать ноги, пытаясь  спастись бегством! Где же пресная
вода?  Ха-ха!  Пища?  Еще раз ха-ха!  Врачебная помощь! Заботливые  женщины?
Свежее пополнение?.. О Афина, ты только взгляни на своих сыновей! Ну почему,
о мудрейшая из богинь, ты не наделила каждого из них хотя бы половиной
     ума?
     Тидей  и  Менанд,  два  стратега,  руководивших  обустройством  лагеря,
подошли к  Алкивиаду  в  сопровождении  эно-мотархии из тридцати человек.  И
каждый из этих тридцати держал наготове копье или обнаженный меч.
     - Убирайся, -  холодно сказал ему Тидей. - Изменник Афин!  Богохульник!
Продажный персидский пес! Или ты покинешь этот лагерь, или  будешь  погребен
под ним! Выбирай, о Алкивиад!
     Алкивиад рванулся вперед,  но Аристон стиснул его  огромную руку своими
железными пальцами.
     - Не  надо, друг  мой, -  спокойно  произнес  он. - Они не  стоят твоей
жизни.
     - Но Афины стоят! - бушевал Алкивиад.
     - Да,  - согласился Аристон.  -  Афины стоят,  если  твоя смерть  может
принести им  хоть  какую-то пользу. Но сейчас? Неужели  ты думаешь, что твоя
смерть от рук этих глупцов что-то изменит?
     Алкивиад  молча сидел  на своем  коне.  Постепенно  его мощные  мускулы
расслабились,  затем  он весь как-то обмяк  - и  это выглядело как признание
своего поражения.
     - Ты прав. Аристон, - сказал он наконец. - Пошли отсюда...
     В  ту  ночь Аристон  с  большим  сожалением  сообщил  своему  великому,
блистательному и взбалмошному другу, что он намерен покинуть его и вернуться
в лагерь у Эгоспотама.
     - Ты, конечно, прав, Алкивиад, - сказал он. - Они  глупцы. Но как еще я
могу вернуться в Афины? А у меня там  важные дела - жена,  в  конце  концов,
хотя и неверная. И я имею полное право вернуться. Меня никто не изгонял. Так
что...
     -  Присоединяясь  к  ним,  ты  рискуешь  жизнью,  -  резко  оборвал его
Алкивиад,  - но ты сам сделал выбор. И я не могу тебя в чем-то упрекнуть. По
крайней  мере,  постарайся попасть  в подчинение  Конона. У него одного есть
что-то в голове...
     Выйдя  на   зов  дозорного,  стратег  Конон  с  удивлением  смотрел  на
вооруженных  людей, стоящих по грудь в  воде. Они зашли так  далеко  в море,
чтобы их услышали на его флагманском корабле.
     - Так вы были у Аргинуса? - пробурчал он.
     - Да, клянусь этими шрамами! - крикнул ему в ответ Аристон.
     - Тогда как вы сюда попали? - осведомился стратег.
     -  Как, как  -  шагая и  сражаясь! -  проревел Алет. -  После того  как
Посейдон пощадил  те корабельные обломки, на которых вы,  трусливые афинские
собаки, бросили нас на верную смерть!
     Конон  с  грустью  смотрел  на  них.  Его  глаза потемнели  от  тяжелых
раздумий. Он слишком  хорошо  знал эту  историю. А  если  эти  люди  говорят
правду, значит, он в какой-то степени обязан им и собственным спасением.
     Он повернулся к своему нуарху.
     - Бросьте им канаты! - приказал он.
     В течение всей следующей недели  Аристон буквально ни на шаг не отходил
от стратега. Поскольку его отнюдь не добровольное изгнание длилось уже почти
два  года,  он жаждал разузнать  как можно больше  о  том, что за  это время
произошло  в Афинах, о тех, кого он любил, о Клеотере,  о  Хрисее,  о  своих
друзьях.  Весь первый день он расспрашивал Конона при каждом удобном случае,
стремясь развеять тревогу, гнездившуюся у него в сердце.
     Но,  увы, многое из  того, что он узнал, наполнило  его сердце печалью:
Еврипид и Софокл ушли в царство теней - Еврипид умер в  ссылке, в Македонии,
а Софокл  в  Афинах  - говорили,  что  от  горя,  вызванного потерей  своего
великого друга. В то  же  время  Аристофан был жив и здоров, так  же  как  и
Сократ.  Разумеется, Аристон не мог  напрямую  спросить  о  Клеотере;  из-за
условностей,  окружавших  жизнь афинянок,  стратег  даже не  мог быть с  нею
знаком - привилегией общаться с посторонними  мужчинами обладали лишь падшие
женщины. А поскольку отношения между Клео и Автоликом  были точно такими же,
как  между ним и  Хрисеей,  то есть своего рода полузаконным браком, который
спустя   столетия   получит   название   морганатического,  не   приходилось
рассчитывать и на то, что  Конон вообще когда-либо слышал о ней. Так что ему
пришлось удовлетвориться расспросами об Автолике; узнав, что атлет также жив
и в добром  здравии,  он утешал себя мыслью,  что пока  Автолик жив, с  Клео
почти  наверняка ничего не случится - если, конечно, их разлука сама по себе
не  явилась  для  нее  несчастьем, чем-то  вроде медленной,  на  долгие годы
растянувшейся смерти.